Джон Апдайк - Кролик вернулся
Джилл спрашивает:
— А где же его папаня? — и продолжает смотреть на Ушлого, который не поднимает на нее глаз.
— Джилли, давай садись сюда, на мое место, — говорит Бьюкенен. — А я пойду возьму стул у Руфи.
— Присаживайся, крошка, — говорит Ушлый. — А я сматываюсь.
Никто не возражает. Наверное, все, как и Кролик, рады, что он уходит.
Бьюкенен хмыкает и потирает руки. Он переглядывается со всеми, хотя Бэби вроде задремала. И обращается к Джилл:
— Как насчет выпить чего-нибудь? Лимонада? Руфи может тебе даже лимонад приготовить.
— Ничего, — говорит Джилл.
Держится как на чаепитии. Руки сложены на коленях. Худенькие плечики. Веснушки. Кролик чувствует хорошие духи. Она возбуждает его.
— Может, она хотела бы чего-то настоящего, — говорит он.
В присутствии белой женщины он чувствует, что должен взять ситуацию в свои руки. Негры — не по их вине — не имели его преимуществ. Корабли работорговцев, жалкие хижины, торги на реках, Ку-клукс-клан, Джеймс Эрл Рэй — по каналу 44 все время показывают документальные фильмы на эту тему.
— Я до этого еще не доросла, — вежливо отвечает Джилл.
— Кому до этого дело? — возражает Кролик.
— Полиции, — говорит она.
— В верхней части улицы они не обратили бы внимания, если б девушка прикинулась совершеннолетней, — поясняет Бьюкенен, — а тут вынюхивают, устраивают тарарам.
— Легавые вынюхивают, — задумчиво произносит Бэби. — Легавый пес везде сует свой нос. Легавый песий бедлам.
— Не надо, Бэби, — просит Джилл. — Не выдрючивайся.
— Разреши твоей старой черной мамочке помолоть языком, — говорит Бэби. — Разве не я забочусь о тебе?
— Ну, откуда полиция узнает, что малышка выпила? — артачится Кролик, желая поартачиться.
Бьюкенен издает короткий пронзительный свист.
— Друг Гарри, им достаточно повернуть голову.
— Тут есть полицейские?
— Дружище, — и придвигается к Гарри, создавая у того ощущение, что он обрел второго отца, — если бы здесь не было полицейских стукачей, бедняга Джимбо не продал бы и двух банок пива за вечер. По-ли-цей-ские шпики — становой хребет местной жизни. У них столько подсадных уток, что они не решаются стрелять в бунтовщиков — боятся перебить своих.
— Как в Йорке.
— Эй, — обращается Джилл к Кролику. — Ты живешь в Бруэре?
Он понимает, что ей неприятно видеть здесь белого, и только улыбается в ответ. Пошла ты, девочка.
Бьюкенен отвечает за него:
— Леди, хотите знать, живет ли он в Бруэре? Если б он по-прежнему жил в Бруэре, он стал бы ходячей рекламой. Он стал бы совой крекера «Сова». Не думаю, чтобы этот малый когда-либо забирался выше Двенадцатой улицы, верно, Гарри?
— Да нет, раза два забирался. Вообще-то я служил в армии в Техасе.
— И тебе пришлось участвовать в боях? — спрашивает Джилл. Чуть задиристо, выпустив коготки, но, может, скорее как котенок, чтобы затеять игру.
— Я вполне готов был отправиться в Корею, — говорит Кролик. — Но меня туда так и не послали.
В свое время он был благодарен за это судьбе, но потом это его грызло, стало позорным пятном на всю жизнь. Он никогда не был бойцом, но теперь в нем столько всего умерло, что в известном смысле ему хочется кого-то убить.
— А вот Ушлый, — говорит Бьюкенен, — только что вернулся из Вьетнама.
— Потому-то он такой несдержанный, — вставляет Бэби.
— Я не понял, сдержанный он или нет, — признается Кролик.
— Вот это славно, — произносит Бьюкенен.
— Он был несдержан, — говорит Бэби.
Приносят лимонад для Джилл. Она в самом деле совсем еще девчонка: радуется, когда перед ней ставят стакан, как если бы поставили пирожные во время чаепития. Так и просияла. На краешке стакана висит полумесяцем кусочек лайма; она снимает его, высасывает, и лицо ее кривится в гримасе. Детская припухлость уже исчезла, а женское лицо не успело оформиться. Она из рыжих; волосы свисают вдоль лица, тусклые, без блеска, почти одного цвета с кожей или, вернее, цвета коры некоторых мягких пород дерева — тиса или кедра. Маленькие ушки проглядывают сквозь завесу волос милыми бледными скорлупками. Гарри хочется ее защитить, но он робеет. Своей напряженностью, своей тонкокостностью она напоминает ему Нельсона. Он спрашивает:
— Что ты делаешь в жизни, Джилл?
— Ничего особенного, — говорит она. — Болтаюсь.
Не надо было так напрямую ее спрашивать, проявлять настырность. Черные, словно тени, окружают ее.
— Джилли — заблудшая душа, — объявляет Бэби, на секунду вынырнув из своего дурмана. — Пошла по кривой дорожке.
И похлопывает Кролика по руке, как бы говоря: «Смотри, не ступай на эту дорожку».
— Крошка Джилл, — поясняет Бьюкенен, — убежала из своего дома в Коннектикуте.
Кролик спрашивает ее:
— Зачем ты это сделала?
— А что тут плохого? «Поем, поем свободу!»[28]
— Могу я спросить, сколько тебе лет?
— Спросить можешь.
— Так вот я спрашиваю.
А Бэби, не выпуская руки Кролика, поглаживает ногтем указательного пальца волоски на тыльной стороне. У него начинают ныть зубы от этого ее поглаживания.
— Столько, что ты мог бы быть ее отцом, — говорит Бэби.
Кролик начинает понимать, к чему все клонится. Они задают ему задачу. Он должен выступить этаким белым советчиком. И девчонка — хоть и против воли — идет на интервью. Она спрашивает его, в известной мере увиливая от ответа:
— А сколько тебе лет?
— Тридцать шесть.
— В таком случае раздели на два.
— Значит, восемнадцать, да? И как давно ты в бегах? Живешь вдали от родителей?
— Ее папаня умер, — тихо вставляет Бьюкенен.
— Достаточно давно, благодарю за внимание.
На побледневшей коже резко проступают веснушки — капельки крови, высохшие и побуревшие. Сухие губки поджимаются, подбородок выдвигается. Она дает понять о своем происхождении. Он — из Пенн-Вилласа, она — из Пенн-Парка. От богатых детей одно горе.
— Достаточно давно для чего?
— Достаточно давно, чтобы нахвататься чего надо и не надо.
— Ты что, больна?
— Уже выздоровела.
Бьюкенен снова влезает:
— Бэби помогла ей выкарабкаться.
— Бэби — чудесная женщина, — говорит Джилл. — Я была в полном раздрае, когда Бэби взяла меня к себе.
— Джилли — моя радость, — говорит Бэби так же неожиданно, как, играя на рояле, переходила с одной мелодии на другую. — Джилли — моя маленькая любимица, а я — ее любимая мама.
И, оставив в покое Гарри, она обхватывает своими шоколадными руками девушку за талию и прижимает к своему красному, как петушиный гребешок, платью, — две женщины, только одна как слива, а другая — как молочай. От удовольствия Джилл выпячивает губки. У нее прелестный ротик, когда губы в движении, думает Кролик, — нижняя губа вздутая и сухая, словно бы треснутая, хотя на дворе сейчас не зима, а влажное жаркое лето.
Бьюкенен продолжает пояснять:
— Факт остается фактом — девочке некуда идти. Пару недель назад является она сюда, думаю, не зная, что это место главным образом для наших; такая хорошенькая девчушка если свяжется кой с кем из братишек — они же раздерут ее на части, по рукам и по ногам… — Не выдержав, он хмыкает. — Ну и Бэби взяла ее под свое крыло. Беда только в том, — толстяк придвигается ближе, от чего в кабине сразу становится тесно, — места у Бэби маловато, да и вообще…
Девчонка вспыхивает:
— Да и вообще мне не рады.
Глаза ее расширяются — Кролик до сих пор не успел заметить, какого они цвета: они были затенены ресницами и медленно передвигались, словно розовые веки саднило или словно, отбросив все правила и придумав собственный способ жить, Джилл утратила представление о том, на что надо смотреть. А глаза у нее зеленые. Сухого, усталого зеленого цвета, но это любимый цвет Кролика — цвет августовской травы.
— Джилли, любовь моя, — говорит Бэби, обнимая девочку. — Я же рада тебе, маленькая белая крошка, как никому на свете.
— Ты же знаешь, — все тише и тише говорит Бьюкенен, обращаясь только к Кролику, — такое, как в Йорке, сплошь и рядом случается, значит, и здесь может произойти, и как нам защитить… — Легкое движение руки в сторону девушки изящно обрывает фразу — это напоминает Гарри жесты Ставроса. Хмыкнув, Бьюкенен заканчивает: — Нас хватает только на то, чтобы уберечь собственную шкуру. Где бы тебя ни поймали, черный всегда вытащит плохой билет!
— Со мной все будет в порядке, — обрывает его Джилл. — Вы оба прекратите кудахтать. Прекратите сплавлять меня этому зануде. Мне он не нужен. И я не нужна ему. Никому я не нужна. Ну и порядок. Мне тоже никто не нужен.
— Кто-то нужен, кто-то нужен и тебе, и мне, — нараспев говорит Бэби. — Я-то не возражаю, что ты делишь со мной жилье, а вот некоторые джентльмены возражают, только и всего.
