Эрих Хакль - Две повести о любви
— Нет, этот не годится. Остается Руди.
— Согласен, — сказал Эрнст Бургер. — Я поговорю с ним.
За два дня до предполагаемого побега Фримель пришел ко мне.
— Хочу с тобой поговорить, — сказал он, — ты ведь меня еще по Испании знаешь. Мне понятно, какая ответственность на меня ложится, и, честно говоря, у меня двойственные чувства. Раньше я не всегда поступал правильно.
— Не пори чепуху. Мы знаем твою работу здесь, в лагере. Мы доверяем тебе. Ты самый подходящий.
Он немного помолчал, уставившись на носки своих башмаков. Потом поднял голову. Он глядел на меня, но у меня было такое ощущение, что он смотрит сквозь меня в пустоту.
— Хорошо, что я слышу это, пока вы еще здесь.
Ведь не так все было. Он забыл одну мелочь. А именно, я убежал еще до этого. А до меня Альфред Клар, по моей инициативе. Мы были единственными не поляками, которым удался побег из основного лагеря. Клар был застрелен в Варшаве две или три недели спустя немецким патрулем, якобы во время облавы, незадолго до восстания. Но я-то жив.
А он взял да и вычеркнул меня из своей памяти. Недавно я слышал по радио, как он выступал перед школьниками и сказал, что ни одному австрийцу не удалось бежать из Аушвица. Встречаю его вскоре после этого на улице и спрашиваю: что ж ты такую ерунду несешь? Разве я не бежал? Я что, по-твоему, привидение, что ли? А он мне: конечно, но ты ведь еврей. У меня от этого его идиотского ответа давление сразу на сто восемьдесят подскочило, а мне ведь врачи вообще волноваться запретили. Охотнее всего я бы прямо на месте разобрался. Пусть кулаки решат, кто прав, дорогой Герман. Но как бы это выглядело, два старых хрыча, которые колошматят друг друга на улице!
Вернемся к Клару. Забившись в чулан с вениками и щетками, этот товарищ мельчайшим, почти нечитаемым почерком писал свою статью по национальному вопросу. Фримель ее потом в Вену переправил, с одним эсэсовцем, неким Карлом Хёльблингером, у которого мозги были в порядке, бывали и такие. Он старому Фримелю регулярно почту отвозил, говорят, даже на работу наведывался, в фирму «Браун-Бовери», где старший Фримель швейцаром служил. Итак, Клар. Немцы были твердо уверены, что Австрия раздобрела на их гороховом супчике. Даже в Аушвице доходило до яростных перебранок между заключенными! Клар не случайно пишет, что фашисты взяли КПГ на буксир. В итоге я отказался бежать, пока не удерет Альфред Клар. Как ни крути, он был нашим великим теоретиком, учителем ленинской школы, закаленным в подпольной борьбе, человеком с тысячью достоинств. С огромным трудом я провернул эту операцию. А теперь я думаю, какую я ему свинью подложил, останься он в Аушвице, может, был бы сейчас жив. А так погиб.
Со мной была другая ситуация. По указанию венского гестапо я должен был быть ликвидирован при первой же возможности. Поэтому Эрнст Бургер и посчитал мой случай более срочным. 22 июля я бежал вместе с поляком Шимоном Зайдовым. Сам побег прошел благополучно, а потом мы расстались, он отправился в Краков, но то, что он был евреем, едва не стоило ему жизни. Не из-за нацистов, нет, его подвели свои же соотечественники. Все их проклятый антисемитизм. После войны мы с ним два раза встречались, Польша — Народная республика, это для меня было чем-то особенным, я завидовал ему, что он может участвовать в строительстве социализма, но он был настроен скептически, во время последней встречи уже просто деморализован, конечно, он-то знал реальность, а я как полный идиот корчил из себя суперсталиниста. В 1956-м он эмигрировал в Австралию, я ему написал пару раз, но он не ответил.
Но я забегаю вперед. Мы ведь остановились на июле 1944-го, в разгаре лета. Меня уже поминай как звали, а руководство группы все еще было в лагере.
Ухаживание длилось около двух месяцев, пока моя подруга не начала проявлять большую нервозность. Она все время плакала, и руки ее дрожали. Я приперла ее к стенке, и она призналась, что Руди с несколькими товарищами твердо намерен бежать. И он непременно хотел взять ее с собой. Но Сари боялась, она не могла так сразу решиться и просила несколько дней на раздумье. Руди не отступал: либо сейчас, либо никогда. Ты знаешь, что они с вами сделают, когда будут ликвидировать лагерь. К тому же нашу организацию раскрыли. Теперь это уже вопрос нескольких часов, самое большее — дней, пока они нас не сцапали. Сари колебалась. А потом было уже поздно.
Как знать, может, свадьба на что-то и повлияла, психологически, я имею в виду. Но понимание, что дело не терпит отлагательства, пришло лишь в конце июля. Однажды перед воротами появилась кучка людей со сбитыми в кровь ногами, в лохмотьях, с ввалившимися щеками, смертельно больных, они едва держались на ногах. Это было все, что нацисты оставили от Майданека. Всех остальных заключенных они уничтожили на месте, или те погибли во время форсированного марша. Тогда мы молниеносно осознали, что должны действовать. Чтобы в Аушвице не закончилось так же. Добиться восстания извне или по крайней мере организовать вооруженное сопротивление. Сформулирую это цинично: своевременно обезопасить кадры. Потому что они еще пригодятся, политзэки, после конца нацистского режима, когда надо будет бороться за великое дело социализма. Хотя нам тогда будущее Европы представлялось расплывчатым. Помню, что Фримель примерно в это время представил аналитический прогноз, который кому-то удалось вынести из лагеря. Там он излагал соображения о послевоенном устройстве. Он вполне допускал, что западные союзники еще могли бы объединиться с нацистской Германией (без Гитлера, конечно) против Сталина. Он был не так уж и не прав. Скажем, с постнацистской Германией, и тогда его прогноз оказывается верным. Неглупый парень, ведь до всего этого он дошел, лишь слушая радиопередачи. Потом мы об этом много спорили. Какие были страстные выступления по поводу выбора правильной стратегии, политики союзничества, раздела сфер влияния. Чушь, выпендреж. Среди нас уничтожали евреев. Их массовая ликвидация, так или иначе, вообще выпадала из всех политических расчетов.
Итак, за два дня до побега он говорит мне: хорошо, что я слышу это, пока вы еще здесь. Через два дня мы все еще были там. Дело в том, что мы получили сообщение: на партизан, ожидавших нас, напали. Связь была прервана. Побег нужно было отложить.
А когда наконец все было организовано, я уже давно сидел в другом лагере, пару сотен километров северо-западнее.
Первоначальная идея была довольно заманчивая: я должен был в украденной эсэсовской форме с фальшивым пропуском вывести из лагеря заключенных Бургера и Райноха. Мы бы спрятались в шахте подъемника бывшего элеватора внутри большой цепи караульных постов, которые разводились днем. Как правило, после побега эту цепь выставляли еще и три ночи подряд. Четвертой ночью мы бы предприняли попытку пробиться к первой явке.
Новый план, но об этом я узнал лишь потом, отличался от старого по всем пунктам. Во-первых, не было заключенного, который, как я, хотел и был готов бежать и который, как я, мог бы переодеться в эсэсовца, во-вторых, следовало исходить из того, что большая цепь постов на этот раз была бы оставлена на более длительный срок, чем на три ночи. Как долго, рассчитать было невозможно. Тем самым исключался вариант бегства в два этапа, с промежуточным укрытием в пределах лагеря. Нужен был хороший совет. И тут в игру опять вступает Руди Фримель.
Именно он и организовал побег. Он уговорил участвовать в побеге одного шофера-эсэсовца. Предполагалось, что этот человек сможет выехать из лагеря на грузовике, груженном ящиками, а в ящиках должны были спрятаться Эрнст Бургер, один поляк и, по-моему, еще один, всего их трое было. А эсэсовец, по имени Франк, посвятил в это дело еще одного эсэсовца, судетского немца, тот тоже вызвался участвовать и здорово помог в осуществлении замысла.
Побег был назначен на 27 октября, на десять утра. Место встречи — площадка перед вещевым складом. Оттуда отъезжают грузовики с грязным бельем. Один из беглецов, поляк Эдек, должен перед этим еще отнести донесение на эсэсовскую кухню. Это его каждодневная обязанность, и из соображений безопасности он не может от нее уклониться. Итак, он идет на кухню и ждет эсэсовца, чтобы передать донесение. Без четверти десять, а того все нет. Без десяти десять, Эдек начинает нервничать. Без шести минут десять он кладет донесение немцу на стол и мчится к бараку, где находится вещевой склад. Прибегает туда в самом начале одиннадцатого. Из его товарищей никого не видно. Может, они уже спрятались на грузовике? Он забыл номер нужной машины и не знает, кто из шоферов тот самый. Стоит в растерянности и наблюдает, как отъезжают один за другим грузовики. Эдек разочарован. Значит, они не подождали его всего-то несколько минут. Понуро возвращается он в свою команду. Через час, максимум через два побег будет обнаружен, завоет сирена, эсэсовцы с овчарками начнут обыскивать лагерь, потом политотдел отдаст приказ посадить всех подозреваемых в причастности к подготовке побега в карцер.
