Уроки русского - Девос Елена
Впрочем, у Жана Ива было одно несомненное достоинство: он никогда не боялся задать вопрос по теме (и без темы), и благодаря его изнурительному любопытству, я смогла увидеть то, что непонятно другим, застенчивым и старательным ученикам, из которых, напротив, и клещами вопроса не вытянешь.
«Ладно, — злорадно подумала я, — зачем тебе русский, в конце концов? Дотянем как-нибудь до следующей недели, а там ты окунешься в общение с франкоговорящим бомондом, который давно уже сложился вокруг твоего посольства, и будешь говорить только по-французски… И все “катити кушать” увянут сами собой».
И все же совесть победила.
«Так просто нельзя преподавать», — сказала я себе и зарегистрировалась на одном маленьком, но очень симпатичном форуме лингвистов и переводчиков. И написала там: «HELP!!! Кто-нибудь, научите человека говорить букву Ы!!! А также “р”, “х”, “щ” и твердую “л”, если можно…»
Ответ пришел через три часа. Многоязычное чудовище, которое его написало, в Сети носило кличку Хундт и обычно издевалось над всеми новичками форума, которые пытались скрыть, что не знают значение слова «флексия». Но мне повезло, и ничем другим, как припадком неожиданного филантропства, я не могу объяснить стройное, изящное, украшенное образным юмором и полезными примерами письмо Хундта, где он объяснял, как именно нужно растягивать рот, чтобы произнести самую трудную русскую гласную, которая на самом деле, дружелюбно пояснил Хундт, дифтонгоид.
Я скопировала ответ и обкорнала излишние кружева. Из прочитанного следовало, что русская фонема [ы] произносится по-разному в разных позициях: ударная, предударная, безударная и безударная в конце слова. И самая сложная позиция, на которой все спотыкаются, это первая — ударная. Что, конечно, несправедливо, ведь именно чистый, ударный [ы] все слышат и произносят, когда учат алфавит!.. Ну, решила я, если уж [ы], грубо говоря, представляет нечто среднее между «и» и «у», то надо попросить ученика слепить вместе два этих звука. И я заставила Жана Ива произнести сначала «и», а потом «у».
— А теперь улыбайтесь, — попросила я. — И, улыбаясь, попробуйте произнести «у».
Жан Ив улыбнулся, а потом быстро сложил губы трубочкой и сказал «у».
— Не-ет, губы убрать, — пригрозила ему пальцем я. — «Ы» — неогубленный звук, в его произношении губы не участвуют. Не переставая улыбаться, скажите «у».
Он посмотрел на меня серьезно и тупо.
— Подумайте о корове. — в отчаянии сказала я, — о корове, которая улыбается. И это его пробило.
Он сказал: гы гы гы, гы гы гы, гы гы гы, ы ы ы… — то есть разродился великолепной «ы», первой в своей жизни. Заметив, что это привело меня в эйфорическое состояние, Жан Ив предложил отметить нашу победу обедом, то есть отправиться в ресторан «Фрегат», в двух шагах от школы. Через час Исаак Гааж из окна своего роскошного кабинета увидел, как мы возвращаемся в класс. Жан Ив закурил на крыльце, и Гааж тоже вышел на порог, под предлогом покормить канарейку. А сам галантно поклонился Жану Иву и спросил:
— Мсье нравится интенсивный курс русского языка?
— Да! — по-русски ответил Жан Ив и театрально взмахнул рукой, так, что канарейка, испуганно чирикнув, забилась в уголок зеленой клетки. — Безумно интенсивный. Но мне нравится все интенсивное. Особенно русское. Вы знаете, русские коровы, они говорят «мыыыыы».
Грушины заботы
Груша позвонила и сказала, что опаздывает. Она всегда предупреждает, даже если задерживается на пять минут.
— Ты уж извини, пожалуйста, опаздываю!! Неожиданность вышла, — информировала Груша.
И действительно, неожиданность вышла или, точнее сказать, вошла вместе с Грушей в нашу квадратную прихожую, поскрипывая ярко-розовыми резиновыми сапогами.
— Здрасьте, — сказала Груша и подтолкнула тоненькую белокурую семилетку, которая, повторив «здрасьте», улыбнулась, и я увидела ее крупные блестящие зубы.
— Знакомьтесь. — положила ей руку на плечо Груша. — Это Ида.
Ида а иначе Зинаида Петровна Зимина (так записала в книгу регистраций второго отделения местной районной больницы дежурная медсестра), была найдена на улице, как и подсказывает ее фамилия, зимой, а именно в знаменитые крещенские морозы, с отмороженными руками и ушами, в джинсовой куртке на рыбьем меху и желтой замызганной шапочке. Кто и где были ее родители, девочка двух лет от роду сказать не могла, и коллектив регистратуры, поспорив немного, сочинил ей ФИО, потому что забирать ребенка, который медленно, но верно поправлялся, никто не спешил, а звать-то его как-то надо было. В это время добрые люди сообщили Груше, что видели недавно, в крещенский вечерок, как прекрасная Лариса, «шатаясь и матерясь», уточнили добрые люди, вела своего ребенка неизвестно куда и ребенок этот, зареванный и до странности легко одетый, был невероятно похож на Зимину Зинаиду Петровну. Лариса после этого из города исчезла — как провалилась. Туда ей и дорога, сказала Груша.
Груша знала Ларису лучше многих, так как в свое время взяла ее продавать конфеты в свой магазинчик. Там Лариса работала, но с прохладцей. Оживлялась она, впрочем, когда к прилавку подходили клиенты мужского пола, а также Грушин муж Лысенко или грузчики и завхоз. Лариса с удовольствием участвовала в послеобеденном распитии горячительных напитков на заднем дворе, где и получила, довольно справедливо, ласковое прозвище Мэрилин Монро, но, увы, искусство кино привлекало ее гораздо меньше, чем колбаса и напитки. После таких полдников Лариса с трудом находила силы вернуться на рабочее место, а потом и вовсе выйти на работу. Так, после множества китайских предупреждений со стороны Груши Лариса была наконец уволена и спустя какое-то время, в результате пикников на траве с самыми красивыми грузчиками и дальнобойщиками района, привезена на «скорой» в родильное отделение районной больницы, откуда через неделю вышла с маленьким, опоясанным пестрой лентой кулем, внутри которого спал ребенок женского пола. Как жил этот ребенок потом, Груша не знает, но он все-таки чудом жил.
Несмотря на упомянутых красивых грузчиков, добрые люди пустили слушок, что к этому ребенку все-таки может иметь отношение тогда еще Грушин муж Лысенко. Груша пыталась вывести его на чистую воду, но Лысенко не сознавался. Он только неожиданно заявил, вопреки своему вредному характеру и обычной скупости, что готов взять сиротку к себе и что он, Лысенко, возражать не будет, если Груша решится стать Зинаиде родной матерью. Тогда Груша пошла в поликлинику и сказала медсестрам, что мать ребенка, Лариса, пропала в очередном загуле, а Зинаиде Петровне принесла вишневый компот. Это было шестое исчезновение Ларисы из города, но, в отличие от прошлых, время шло, а Лариса не возвращалась. Узнав, что Зинаиду Петровну Зимину через три дня отправляют в детдом, Груша подала заявление об опеке, забрала ее из поликлиники, стала кормить, лечить, купать и одевать, петь ей колыбельные песни, а потом учить буквам, гулять с ней, читать ей книжки, водить в садик — словом, воспитывать.
Зинаида Петровна приехала с Грушей в Париж, где на семейном совете решено было представлять ее французам как Иду Лысенко. После Грушиного развода состоялось еще несколько таких советов, и Зинаида Петровна, чтобы скорее получить гражданство и надежную крышу над головой, стала жить с папой, который к тому времени очень удачно женился на коренной парижанке, эмансипированной сорокалетней девице Кристель. У девицы Кристель все было прекрасно — и дом, и душа, и тело. Она поработала один год в возрасте восемнадцати лет секретарем и больше не работала, сидела на пособии и не делала практически ничего. Может быть, поэтому и была подвержена сезонной депрессии четыре раза в год.
Ида появлялась у Груши только по выходным и на каникулах, но в один прекрасный осенний день Лысенко собрался в Россию — ему позарез не хватало для своей борьбы с русской мафией каких-то документов. Собирая чемодан, Лысенко имел неосторожность поделиться с женой угрюмыми сомнениями, что эти документы он вряд ли получит, а если не получит, то вряд ли его снова впустят во Францию. Депрессия Кристель в связи с такой новостью сразу же обострилась. Ида, как обычно, мешала депрессии, о чем Кристель так и сказала Лысенко. И как обычно, Лысенко набрал номер Грушиного мобильника.
