Тебе смешно, а мне обидно - Норлин Анника

— Когда мы говорили о религии, — пояснила Дайя. — Вы ничего не понимаете. Бог — он во всем, взгляните направо.

Мы все посмотрели направо, а там — природа во всей своей красе, с зеленью, горами и водой.

Мы плохо знали Дайю, поэтому спорить не решились. Бывает, встречаешь человека и инстинктивно понимаешь, что он знает больше, чем ты сам, поэтому не высовываешься. И вот тогда, в горах, я ощутила присутствие Бога и клянусь: все почувствовали то же самое.

Недалеко от Уппсалы мы сняли дом, очень дешево. Там все было прекрасно, например, Микаэлю пришлось спать в детской кроватке после того, как мы измерили, у кого из нас самый маленький рост. Вечером мы сидели во дворе под звездами, мерзли и пили. Антон попытался достать гитару, но Микаэль вскочил в знак протеста.

— Нельзя же так перегибать палку в создании атмосферы, беспредел какой-то, — сказал он.

В Мальмё мы ждали парома на Травемюнде. И вот что я видела: Дайю и солнце, льющееся на ее темные локоны, ее длинные ноги, тянущиеся к воде. Антона, сидящего рядом, но не слишком близко; он то и дело посматривал на нее, стоило ей только отвернуться, с таким выражением лица, будто весь мир принадлежит ему только потому, что здесь находится Дайя, и она вот такая, и все это видят.

Мое сердце наполнилось грустью, и я ее приняла.

Что-то было в этом образе, что у меня напрочь отсутствовало и с чем я никогда не соприкасалась. Эстетический куш. Когда твое естество подобно бокалу вина или чашке кофе, чего очень хочется отведать, и ты на физическом уровне возносишь жизнь другого человека одним лишь своим видом. Когда другой человек испытывает гордость уже от того, что стоит с тобой рядом.

Когда ты знаешь, что у тебя это есть, как крепкая валюта.

У меня такого никогда не было. А если бы и было, я бы никогда не поверила, что оно у меня есть.

Слева: Пижон уминает фокаччу, потому что на гастролях он, видите ли, перестает быть веганом.

Паром шел всю ночь, а значит, можно было оттянуться. Оттянуться означало, что Антон и Дайя забронировали столик в шикарном ресторане, а мы, остальные, ели белый хлеб с майонезом и маффины, а потом бродили по магазину Tax Free. Пижон купил невероятное количество сигарет, которые они с Микаэлем без конца курили на палубе.

— Ах, море, — произнес Пижон, втягивая в легкие побольше ядовитого дыма.

Море выглядело черным и враждебным. Я купила трехлитровую коробку немецкого вина, и чувства мои обострились. Разговор зашел о любви.

— Боже мой, как же я скучаю по Маттиасу, — сказал Хуго, который обычно предпочитал молчать. У него дома остался ребенок, маленький толстопузый флегматик со стрижкой под горшок.

— Боже мой, как бы мне хотелось, чтобы мне было по кому скучать, — ответила я и тут же заметила, как Микаэль слегка отстранился от меня; это такая обратная реакция: он понимал, что должен как-то поддержать лучшую подругу в минуту ее слабости, и так разнервничался, что вместо того, чтобы податься ближе, отступил на шаг назад. Но я знаю Микаэля как облупленного, и снаружи, и изнутри, я поняла, что он хотел как лучше, поэтому почувствовала себя чуть менее одинокой, а Хуго дружеским жестом положил руку мне на плечо.

— Знаете, в какой момент я осознал, что Лиза — моя судьба? — спросил Пижон. — Когда она отругала меня так, что стало ясно — она продолжит в том же духе. Я понял, что она никуда не собирается уходить. Как будто вложила четыре миллиона в объект, подлежащий реновации, и теперь реально возьмется за дело. Начнем, к примеру, с кухни: она, конечно, в ужасном состоянии, зато подо всем этим дерьмом хороший деревянный пол. Вот так я ощущаю себя с ней.

— Но Пижон, это звучит чудовищно, — сказала я. — Рядом с ней ты ощущаешь себя объектом реновации.

— Ты меня просто не слушаешь. Она заставляет меня поверить, что в основе — хороший деревянный пол. Я сам его не могу нащупать, а она смогла.

Разговор перемежался долгими паузами. Кто-то что-то произносил, потом мы молчали и смотрели на море. Было зверски холодно, зато ощущался вкус свободы. Я почти не видела лиц остальных, и оттого было легко: не надо волноваться, как они отреагируют. Хорошая возможность опробовать новые мысли.

— А я никогда такого не испытывала, — призналась я. — Такого чувства, что отношения — это всерьез и надолго. Мне кажется, от меня исходят какие-то неправильные сигналы. По-моему, я произвожу впечатление человека надежного, спокойного, способного позаботиться о других. Особенно на стокгольмцев: они думают, что диалект — это признак стабильности. Так что я притягиваю одних только психов. А мне хочется, чтобы кто-нибудь позаботился обо мне.

Тут народ заволновался. Все мужчины, которых я знаю, поддерживают борьбу за права женщин, и это логично: они исходят из того, что женщины намного сильнее мужчин — мужчины вносят свой вклад за счет физической силы, но что касается планирования, заботы и вообще жизни, тут вся власть принадлежит женщине. Мой круг общения напоминает пчелиную семью, где каждый парень видит себя трутнем. Им нравится, когда их привлекает к работе и вписывает в общество высоко организованная матка. А сами они предпочитают принимать жизнь такой, какая она есть, жить сегодняшним днем, сидеть в трусах и играть в компьютерные игры, пока какая-нибудь сильная женщина не рявкнет на них, чтобы они занялись спортом или вынесли мусор. Тогда они, внешне недовольные, но с ликованием в сердце, начинают двигаться. Вот почему выражение «сильная женщина» всегда вызывает у меня ощущение, будто на шее затягивается петля.

— И все-таки ты достаточно заботливая и сильная, — выдавил из себя Микаэль, для которого вся картина мира базируется на приведенных выше рассуждениях.

— Пришлось научиться, но мне это совсем не нравится, — возразила я.

— Ах, море, — повторил Пижон с напряжением в голосе.

Хуго было вообще все равно. Я видела, как он набирает сообщение своей девушке: «Пришли фотографию Маттиаса». Обнаружив, что связи на пароме нет, он сказал:

— Пойду-ка я ложиться. Мне завтра первому за руль.

Мы с Микаэлем и Пижоном остались стоять, всматриваясь в бесконечность.

— Как ты думаешь, можно купить камень из Берлинской стены? — спросил Микаэль.

Я думала об Антоне и Дайе, которые сейчас наверняка занимались любовью, их тела тесно прижимались друг к другу в каюте повышенной комфортности.

Первое выступление было запланировано в Берлине. Антон чувствовал себя в этом мегаполисе как дома и, видимо, раструбил во всех социальных сетях, где мы находимся. «Drinking beer in Kreuzberg!!!», «Gig tonight at The Garage!!!», «Band hyped 4 gig tonight at the Garage!!!» [4] Последний текст сопровождался фотографией нашей усталой банды за завтраком в обшарпанной кафешке недалеко от парома. Микаэль сидел отвернувшись, я вообще в кепке. Прежде чем выложить фото, Антон подозрительно долго возился с фильтрами. Пижона он вырезал полностью с помощью функции редактирования.

Антон настоял на том, чтобы в ожидании саундчека зайти в Музей ГДР. В музее ему очень хотелось выдать нам все известные ему факты, хотя мы осматривали экспозицию с экскурсоводом.

— О, классический «Трабант», выпущенный в бывшей ГДР, — сказал он.

Одновременно с этим экскурсовод произнес:

— Здесь вы видите классический «Трабант», выпущенный в бывшей ГДР.

Антон вошел в раж: ему непременно нужно было успеть рассказать все, что он знал, до того, как экскурсовод скажет то же самое.

Микаэль считал, что ГДР — это классно, он ненавидит делать выбор. Для него идеально, когда на столе печенье только одного сорта. Он с удовольствием потягивал современную версию старого гэдээровского лимонада Natur Soda.

— Не так уж все было радужно, — возразила я. — Тебе бы понравилось, если бы тебе навязывали, какую музыку слушать?