Подземный гараж - Хаи Янош
Я любила, когда он мне что-то рассказывал, это было для меня словно обретение покоя. Я лежала, положив голову ему на плечо, слыша, как бьется его сердце, то неспешно, то ускоряясь. И мне казалось, будто это похоже на шаги, шаги самого младшего крестьянского сына. Пойду я по белу свету, говорил он, как самый младший сын бедного землепашца, пойду в тридевятое царство, через леса и моря, через горы стеклянные, и вскарабкаюсь по травинке, что до самого неба растет, и спущусь по корню, что до сердца земли уходит, и отыщу королевну, которая станет украшением моего царства. Если надо, отсеку дракону все головы, и все его лапы, и все его хвосты, и залью пламя у него в поганой глотке, и если понадобится, изрублю в куски черного рыцаря, и выпущу кровь у князя тьмы, и утоплю в омуте Бабу-ягу, и прогоню прочь злую мачеху — и в конце концов завладею сердцем, которое бьется в груди королевны, запертой в неприступной башне.
И все так и случилось, сказал он. Отправился он по белу свету и пришел наконец сюда, ко мне, и так грозно махал мечом, так стучал сапогами коваными, что я не могла удержаться от смеха, когда его увидела. Еще бы: идет по улице и руками машет, а кругом люди по своим делам торопятся. И чего это психов стали нынче выпускать на свободу, ворчали прохожие, страшно на улицу выйти. А шофер автобуса, когда увидел его на остановке, крикнул, эй, мол, с мечом на общественном транспорте не положено. А он в ответ: плевать мне на общественный транспорт, я на коне езжу, верхом, а общественный транспорт пускай хоть совсем прогорит, по крайней мере, коню не придется дышать бензиновой гарью. Понятно, сказал шофер — и на всякий случай позвонил в полицию, но там как раз расследовали теракт, какой-то человек взорвал самодельную бомбу в учреждении, сколько жертв — еще неизвестно, коммерческое радио и телевидение соревнуются, кто назовет число побольше, покажет сцену пострашнее. В городе столько бандитов, жуликов, готовых за какую-то мелочь до полусмерти избить одинокого старика, полно ревнивых мужей, которые того и гляди убьют всю свою семью, всяких аферистов, пьяных водителей, которых не остановит ни красный сигнал светофора, ни пешеходный переход. В общем, не нашлось в полиции свободного человека, которого можно было бы сюда прислать, да и вообще это не преступление, нет у нас закона, который запрещает ездить на коне и с мечом. Посоветовали шоферу позвонить в психбольницу на горе Тюндер, потому как, судя по всему, тут не наручники и не изоляция нужны, а просто успокоительный коктейль. А еще если есть деньги, то не помешало бы какое-нибудь основательное обследование, какой-нибудь новый метод психотерапии, а полицию нечего дергать из-за чепухи. У шофера телефона больницы на горе Тюндер не было, так что он махнул рукой и уехал. Не может он стоять тут бесконечно, у него график. Кто-нибудь еще накатает телегу: посмотрит в Интернете, когда он должен быть здесь, когда там, на этой, на той остановке, а он вот уже на десять минут опаздывает, и снимут с него премию, потому как общественный транспорт и без того на ладан дышит, начальство ждет не дождется повода, чтобы лишить водителей премии, которая вообще-то полагается им по праву.
Так он и шел, размахивая руками, и никто не подумал встать у него на пути, я же смеялась и говорила, ну иди же скорей, милый, убери свой меч в ножны, нет тут ни драконов, ни саблезубых тигров, ни черного рыцаря, ни Бабы-яги, я всех их разогнала к чертям собачьим. Что-что, бормотал он смущенно, разогнала? Ну да. Ты разогнала? Я разогнала. Нехорошо это, неправильно ты поступила, это моя задача, для этого я ведь и пришел. Но и ты пойми меня, я столько лет ждала, ждала, даже ждать устала, не могла я уже оставаться со всеми этими чудищами, в глубине сырых и неудобных пещер. Не нравились они мне. А они всё приставали, мол, люби, люби нас, да я и сама видела, как тяжело им жить нелюбимыми. Они же просто сохли в бездонной пропасти нелюбви. Кого-то и прогонять не надо было, от боли он сам сбегал, кого-то приходилось-таки выгонять, если он уходить не хотел или не мог, сил не было.
Ладно, ладно, нравится мне твой ответ, и счастье твое, что назвала ты меня бабуленькой, сказал он. Ты что, не называла я тебя бабуленькой, перебила я его. Не перебивай, это сказка такая, сказал он, а ты в сказке так меня и назвала, и я не обиделся, потому что обиделся бы я, если бы ты меня дедуленькой назвала, ведь тогда я бы подумал, что ты считаешь меня стариком, из-за разницы в возрасте. Да мне и не кажется, что ты намного старше. Ты точно такой же, как я. Мы с тобой как будто ровесники. В самом деле, спросил он удивленно, и расправил плечи. Ну конечно, кто на нас смотрит, наверняка думает: эти двое просто созданы друг для друга, и никому не придет в голову, мол, начальник и секретарша, врач и медсестра, профессор и студентка или старый король и невеста его сына. Вообще не понимаю, что тут сравнивать, при чем тут различия в возрасте…
Опять мне по душе твой ответ, сказал младший сын бедняка землепашца, и еще раз повторил: твое счастье, что не назвала меня старым дедушкой. Я думала, он наконец уберет в ножны свою грозную саблю, но нет, он все размахивал ею, сверкающая сталь сыпала искры, так что я иной раз закрывалась рукой, когда пучок лучей попадал мне в глаза. Он был герой, а герой не может убрать оружие куда подальше. Если нет дракона, острой саблей своей он рассекает воздух, уничтожая дистанцию между нами. Он подходил все ближе и ближе, ни быстро, ни медленно, в самом хорошем темпе, и наконец в прах рассыпались последние метры. Я же чувствовала, что очень уже жду его, не знаю даже, сколько времени жду. Я словно всегда его ждала, с тех пор как вообще стала чего-то ждать; мне казалось, будто я жду его вечно. Потому что само время словно бы появилось лишь тогда, когда я начала ждать.
Конечно, и раньше случалось, что кто-нибудь ради меня готов был отправиться на подвиги: раздавался стук в ворота, и привратник, само собой, открывал. Что надо, спрашивал он. Подвиг совершить ради принцессы, слышалось из-за ворот. Привратник, выглянув, сразу видел, чего претендент стоит, но пропускал. Ступай, говорил он, ступай, рыцарь, хоть ты и сам не ведаешь, за что берешься, но — ступай, а я и ворота не стану закрывать, знаю, ты через пару минут убежишь без памяти, а там — ищи ветра в поле. Именно так все и происходило. Очень уж никчемные рыцари мне попадались, маменькины сынки, а не рыцари. Саблю купят на деньги отца, перед отъездом посидят на коленях у матери, чтобы сил набраться. Перед тем как выхватить саблю из ножен, пожуют испеченную бабушкой погачу [1], а то, вместо погачи, вытащат из рюкзака пирожное с кремом: по дороге на подвиг заскочили в кондитерскую. До того были они никудышными, что не то что с драконом, а с воспоминанием о драконе не смогли бы сразиться.
Да ты же никто, сказала я одному, когда он начал было расстегивать на мне платье, потому что я как раз тоже наклонилась к нему — и вдруг почуяла на нем запах материной стирки. Мамочка тебя умывала, мамочка кормила, как ты сможешь, такой, победить дракона. Смогу, сказал он, смогу, и я почти поверила ему — так я хотела того, чего хотел и он. Смогу, сказал он, смогу, и продолжал расстегивать пуговицы. Платье готово было упасть с меня, уже показались темные полукружья вокруг сосков — и тут дракон, который до этого тихо лежал на ковре, как послушный домашний пес, вдруг взял и разинул свою огромную пасть. Языки пламени пронеслись по комнате, у рыцаря душа ушла в пятки и там, в пятках, затаилась, дрожа. Он же меня обожжет, он же, скотина, стены все закоптит, и меня тоже, коли на меня попадет, кричал он, забившись в угол, ведь это же опасно для жизни! Твоя задача в том и была, чтобы его усмирить, ты, пародия на рыцаря. Пошел вон, сказала я ему, убирайся, откуда пришел, в детскую сказку, где тебя кормят и поят, где мамочка вечером укладывает тебя в постельку и поправляет на тебе одеяло. Куда тебе с драконом сражаться. И с чего ты взял, что достоин меня получить? И бросился он бежать, благо ворота были еще открыты, и привратник хохотал, глядя ему вслед, дескать, этому не с драконами сражаться, а в соревнованиях по бегу участвовать, эвон как летит, аж пятки сверкают.
