Олег Верещагин - Перекрёсток двенадцати ветров
Стал он жить тут, у нас, в посёлке, у матери — та-то до обморока рада была, тем более, что и здоровье у неё, как муж умер, совсем никуда стало. Работы тогда тут не было совсем, я ему предлагал со мной в долю, только дело у меня на ноги встало… да он сказал: «Ты, Вить, не обижайся, но я казак и офицер, торговать не умею.» Ратмир в интернате учился, в Зее, школы-то у нас уже двенадцать лет, как нет… Но жили они дружно, неплохо жили. Как апрель — собираются и в тайгу, и он, и Лена — она тоже лесовичка была, только не из наших, а из северян, откуда-то из Карелии… Золото мыть. Рат отучится — и к ним. Бабка его охала — мальчишке десяти лет нет, а он по тайге за двести, за триста километров родителей искать отправляется. А ему хоть бы что. Я его как-то спросил: «Не страшно тебе в тайге?» Он так посмотрел удивлённо и плечами пожимает: «Нет.» Я уж Славке говорил: «Дундук ты, Слав, он же пропадёт у тебя так, что делать будешь?» А тот тоже мне: «Не пропадёт.»
Вот так и жили — пять лет. У нас тут раньше много где золото добывали, мыли, потом поистощилось всё, но всё равно, найти можно… Рат в августе вернётся, а они до октября в тайге. И вот не сказать, чтоб им очень уж везло — но и не то что не везло. Что намоют — на одежду, на еду на год, туда-сюда… Жили-то почти лучше всех в посёлке, а запасов не делали. Апрель подходит — они как украли — последнее как раз добирают. Припасы закупят — и в тайгу…
Весной, три года назад, в 2002, как обычно, заходит ко мне Славка. Они у меня затоваривались, я им и по заказу что надо привозил… Забрал, что было нужно, а потом вдруг и говорит: «Был у меня, Вить, отец — он от меня отказался. Была страна — отняли.
Была служба — отобрали. Остались вон — Ленка и Ратка. И либо будем мы, Вить, по-людски жить — либо гори оно всё огнём.» Засмеялся и ушёл.
Через полтора месяца приходит ко мне Рат. Слово за слово, пошёл, как обычно, в тайгу. Ещё через неделю прибегает обратно — и всех на ноги поднимает: лагерь брошен, родители пропали! Ему сперва не поверили — мол, отошли куда-то, а ты панику поднял. Но потом всё-таки пошли с ним. Порыскали — точно, брошен лагерь, давно брошен, ещё в мае. Тут уж искать взялись серьёзно. Власти — те не очень, кто для них пропал-то? А наши, местные, аж до конца августа по тайге рыскали. Никого. Ну, по правде сказать, случай-то не первый — тайга… Кого вот так находили, а кто и с концами… Тут и зэки беглые бывают, и свои сволочи, и хунхузы[4], и звери, да и просто всякое могло случиться. Я сам, по чести сказать, как раз про «всякое» и думаю. Я Славку в деле видел. С ним чтобы справиться — армия нужна, да и Лена женщина была непростая…
Только Ратке что с того? Папа с мамой пропали! Другой бы мальчишка в слёзы, а он в тайгу. Первую четверть в интернате коту под хвост пустил, только в ноябре обратно выбрался — уже по снегу и по морозу. «Не нашёл, — говорит. А потом: — Погибли они.» И снова — ни слезинки… Это двенадцатилетний-то пацан!!!
…Бабка, конечно, над ним опекунство взяла, ну да это ещё посмотреть, кто над кем… До июня они дожили, он набрал для неё продуктов в долг, а сам к одной артели самопальной пристроился, опять золото мыть — кто мальчишку одного на такую работу отпустит? Только лучше бы один — там что? Пьянки, драки, да мат. Я так и думал — переломится пацан. Говорю ему: «Плюнь, у меня работай.» А он мне: «У меня отец был казак и офицер — и я сам казак. И ни торговать, ни прислуживать не умею.» Ушёл, вернулся в августе — с золотом. Я потом краем расспрашивал, как там было. Пробовали, конечно, на нём ездить, а он чуть что — за нож, да не в шутку и без злости, вот что самое-то страшное — спокойно так. Короче, не только обидеть не смогли, но к концу сезона и сами как-то очеловечились немного, что ли… А он и на будущий год так же… А в прошлом году нанялся каких-то новых русских водить по турмаршрутам — он паспорт получил, мог уже официально зарабатывать. Они тоже вроде вас — извините, прибалдели от него.
В этом году тоже работу нашёл — наверное, опять с туристами, вон, аванс взял… А потом собирается в Суворовское училище поступать. Он, между прочим, девять классов без единой тройки окончил. Правда, колебался — как ему с бабкой быть, болеет она у него часто. Ну, я обещал присмотреть. В конце концов, мы с её сыном год на камнях спина к спине спали, а это, знаете…
Короче, будет Рат офицером. Жаль только, что у нас так: сегодня орден на грудь, а завтра за решётку. Я ему говорил, да он только бровями водит…
…— Это есть весима печареная история, — японец покачал головой. — Печареная и… как это русики?.. За-хва-ты-ва-ю-сиая.
— Это кому как, — буркнул Сентяпин. — Мальчишка один, как перст, на белом свете.
— О да, — японец вздохнул. — Ми это понимаем. Черовеку крайне трудно без бризких. Я бы… — он полез в карман аккуратного пиджака, — я бы крайне хотер помочь марьчику. Я весьма небедный черовек. Мозет быти вы передавайте ему эти деньги? — он отсчитал пять сотенных еврокупюр и протянул с вежливой улыбкой хозяину закусочной. — Не средует говорить ему, от кого. Это, — и японец вдруг очень чётко выговорил, хотя это стоило ему очевидных усилий, — несправедливо, когда так бывает.
— Он не возьмёт, — убеждённо сказал Сентяпин. — Просто так он деньги не возьмёт ни у кого — ни как подачку, ни как помощь.
— Жарь, — японец помедлил, положил деньги на стол. — Тогда я убедитерьно просить вас — вы будете передавать эти деньги старая зенщина, его бабуска. Под… под предрог. Вы придумать предрог и передать, когда марьчик уходить в рес. Сказите ей, — он вдруг печально улыбнулся, — сто это от одного тозе старого узкоглазого, который быр сордатом и потеряр и веру, и страну… — японец помедлил снова и тихо закончил: — Да и семью. Я визу мои внуки раз в год. На праздник. И сын — торько на праздник. К чему мне денги? Я умру — и… — японец вежливо улыбнулся и сказал: — У вас крайне вкусная еда. Брагодарю вас.
Скакал казак через долину
В трёх километрах от «Загляни, дружище!» от шоссе уходила в лес грунтовка до самого посёлка, но Рат знал, что она делает петлю до моста, и в результате набегает лишних пятнадцать километров. Поэтому он повернул в лес сразу за домиком — и уже около часа ехал по тайге.
Человеку непосвящённому тайга показалась бы одновременно безжизненной, но и полной шумов, враждебной — трудно было даже представить себе, что всего в нескольких километрах по асфальту проносятся автомобили. Под широкими лапами кедров царил вечный полумрак. Солнечные проплешины среди кусочков лиственного леса казались скорее тревожными, чем весёлыми. Вечно неизменным и вечно меняющимся выглядел лишённый каких-либо особых примет пейзаж — затягивающим своим зелёно-чёрным однообразием. Пели невидимые птицы, в тенях крались странные шорохи, и даже журчание скрытого в ложбине ручейка казалось загадочно-враждебным.
