Олег Сенцов - Рассказы
Потом, окончив школу, я поехал учиться в Город и Дика видел уже раз в неделю. Я его гладил при встрече, иногда при расставании. Любил ли я еще его? Конечно, любил, но любовь эта уже походила на привычку, на любовь к старикам. Дику уже к тому времени исполнилось десять лет и он начал стареть. Любил ли он меня по-прежнему? Думаю, да. Хотя последние годы им занималась уже мама — кормила, отпускала на ночь гулять, во двор или на улицу, но собака выбирает себе одного хозяина и остается преданной ему до конца. Дик начал болеть. Потом припадать на задние лапы, редко вставать, начался ревматизм. С болячкой, которую я сам перенес на себе, в нашей семье умели бороться: мы стали колоть ему нужное лекарство. Дик ожил, приободрился, его хватило еще на полтора года.
Он долго и мучительно умирал. Пока решали, усыплять его или нет, все закончилось. Я приехал из Города и повез его хоронить на тележке, в большом ящике. Дик к старости усох почти вдвое, но все еще был достаточно тяжел.
Хоронил я его сам, на пустыре, постепенно превращающемся в свалку, рядом с дорогой в лес, по которой мы любили гулять. Вырыл яму, положил в нее пса и начал закапывать. Мне нечем было закрыть Дика, и после первой лопаты, кинутой на собачью морду, я остановился. Было тяжело. Рука не поднималась. После второй лопаты у меня на глазах выступили слезы. Когда земля прикрыла собаку, кидать стало легче. Никогда бы не подумал, что хоронить собаку будет тяжелее, чем отца.
Говорят, что плохих людей не бывает, бывают только плохие поступки. Это правда. Хоть немного хорошего есть в каждом человеке. Это хорошее и есть доброта. И чем добрее человек, тем он лучше. Вся доброта закладывается в детстве. Это ласки матери, это руки отца, это друзья, это сказки, это книжки. Это наши мультфильмы. В мамонтенке, плывущем к маме на льдине, больше доброты, чем во всех благотворительных фондах, вместе взятых! Но доброта — это еще и любовь. И не только к родителям, братьям и зятьям, но и любовь к животным. Желательно к домашним и желательно к своим.
И лучше всего любить собаку и поступать так, чтобы она любила тебя. Кошки и тем более попугайчики не умеют любить. Жить они умеют, а вот любить — нет. Любовь к собаке ближе всего к любви к женщине. Мама может любить тебя, но еще ей нужно любить папу, твоих братьев и сестер, своих маму и папу, а, может, и соседа дядю Петю, но это уже нас не касается… А собака будет любить только тебя и будет преданна только тебе. И ничего не потребует взамен. Кроме твоей любви.
Боже, как я хочу еще хоть раз посмотреть в эти глаза.
Детство
Все называют детство самой счастливой порой. Согласен. Только я бы добавил: еще и самой светлой. В основном. Почти у всех. Мне искренне жаль всех тех, у кого не было детства, или у кого оно рано закончилось, или было недостаточно светлым.
У меня было все — и детство, и достаточное количество света в нем. И свет не исчисляется двумя килограммами мандаринов на Новый год или мультиками по черно-белому телевизору. И количеством подарков ко дню рождения он тоже не исчисляется.
Когда тебе восемь, то набор пластмассовых венгерских солдатиков — это предел мечтаний. Машинка на радиоуправлении — это сладкий сон, который ты готов видеть хоть среди бела дня. Но были ли у тебя тогда солдатики, купили ли тебе машинку — потом, спустя много лет, это уже не имеет значения. И став взрослым, ты понимаешь, что теперь этот пылящийся на чердаке хлам вовсе не важен, но еще ты понимаешь, что там, в детстве, для тебя — ребенка, это тоже было не самым главным.
Главным, что было и что должно быть главным — это мама, это семья, это друзья, это любимые животные, все то живое, что тебя окружает, кто дает этот свет, который будет светить тебе изнутри всегда, что бы ни было после. После. После детства.
Я себя помню очень рано. Иногда мне даже кажется, что я помню лица, наклонившиеся надо мной, когда я лежал в детской коляске (хотя сейчас я склонен считать, что это мне запомнился кадр из какого-то фильма).
Личностью я себя тоже ощутил очень рано, лет в пять. Тогда мне попала заноза в палец и я не смог ее вытащить. Какой-то друг, в упор не могу припомнить эту сволочь, сказал мне, что это все — конец, заноза из пальца дойдет до сердца, и я умру.
Самое первое яркое впечатление из детства — мне пять лет, я иду из детского сада домой, в сандалиях и шортах, по пригорку, недалеко от своей Деревни (дети почему-то не любят дорог, они вечно срезают где попало, а если дорога идет прямо, то ползут по кустам). Так вот, я иду, высоко, передо мной — вся деревня внизу, детсад сзади, далеко слева — школа, в которой я еще не успел побывать, и я мысленно прощаюсь со всем этим, готовясь умирать. Обстановка спокойная, в меру трагичная, ветрено. Но я не плачу, так — значит так.
Не знаю, что было дальше, раннее детство я помню кусками, но раз я до сих пор жив, значит, заноза прошла мимо.
Мне шесть. Улица, скоро вечер, мы играем в войнушки. Я с автоматом и со своим другом залег за камнем недалеко от моего дома. Вдруг кто-то сзади выхватывает припасенный за поясом пластмассовый пистолет и тычет им в спину. Оборачиваюсь — отец. «Папа, не мешай!» Сильные мозолистые руки шофера, черные с кровавыми подтеками — ремонт. Идет с работы. Трезвый. Счастье.
Удивительно, какие именно куски память сохраняет из детства. Мне семь. Мама лупит меня по голым ногам в шортах резиновым шлангом — соседские девочки сказали, что я кидал камни и разбил у них окно. Кидал не я, я только стоял рядом и смотрел, как их дразнили другие пацаны камнями, да и в тот день у многих повылетали окна — на соседнем карьере снова переборщили с динамитом. Но шлангом получил я. Очень больно. И еще сильнее обидно. Ни за что… Меня редко били, всего несколько раз, и все время за проступки других.
Кстати, про карьер! Разве рядом с вашим домом не добывают камень в открытом карьере? Странно. Рядом с моим добывали. Очень близко. И взрывали его периодически, каждый день, в обед. Всегда неожиданно выла сирена — два гудка, длинный и короткий. Потом, после паузы — взрыв. Если успеть выбежать во двор и угадать куда смотреть, то можно увидеть на горе небольшое облачко пыли.
Восемь лет. Друзья, как всегда, пришли с утра в гости, мы насобирали в огороде полную банку колорадских жуков и построили для них из песка и хлама концлагерь…
Вечером — мой день рождения. Куча гостей — друзья родителей. Дарят подарки, в основном деньги — такие красивые, важные бумажки, красненькие или синенькие с профилями Ленина. Вроде бы приятно, радостно — как взрослому. Потом, утром, ты их отдаешь маме. У тебя их даже не просят, ты их сам отдаешь — так надо. Потом тебе на них что-нибудь покупают или они идут на семейные нужды, на поправку бюджета после праздничных трат — теть и дядей надо было хорошо кормить и поить. А у тебя остается чувство пустоты, обмана. И я перестал любить бумажки с профилем Ленина в свои дни рождения.
