Елена Колина - Наука о небесных кренделях
Полиция?… Не открою ни за что. Все знают, что полиции нельзя открывать двери.
В дверь звонили и стучали, и, чтобы они не мешали мне разговаривать с Викой, я включила Шопена – очень громко, и ушла в другой конец квартиры, на кухню.
– Вика, сначала третий вопрос: почему я не могу написать «настоящий русский роман»? Ничего общественно-политического, а только «про жизнь», про сумочки? Даже у мужчины, у моего сорокалетнего мужчины – не ребенка – а подростка, исключительно частная жизнь и тайная… Потому что наше поколение не пережило войну, репрессии, не работало на заводе?… Или конкретно мне не хватает личностного масштаба, я – личность про сумочки?…
– Мурылья?… Не комплексуй. У тебя достаточный масштаб личности – посмотри в зеркало. В последнее время твой масштаб личности еще увеличился за счет копченой колбасы…Но почему же ты ничего не пережила, а девяностые?… Пустые прилавки, стратегический запас – две пачки вермишели… Ты могла бы создать эпическое полотно про вермишель. С общественно-политической значимостью и прочей фигней. Переходи ко второму вопросу.
Вика права, нельзя сказать, что мы совсем уж ничего не пережили. Но никто не виноват, что все, что мы пережили, нам смешно. Очевидно, общественно-политическая значимость не наш конек…Второй вопрос можно отложить на потом, на самом деле первый вопрос гораздо важнее.
Я вчера дописала финал новой книжки, послала его Вике и волновалась, что она скажет. Вика тоже вчера послала мне финал своей новой книжки.
– Ну, как тебе финал?… – одновременно сказали мы.
Лев Евгеньич заливался лаем у входной двери, не давая насладиться обсуждением финалов, и я все-таки вышла в коридор, и… ой!..
В прихожей сверкали искры. Как будто идешь по улице с мамой и вдруг видишь, как сваривают трубу, – искры летят во все стороны, и мама говорит «не смотри, глаза испортишь», но невозможно оторваться, и смотришь, и смотришь. И я смотрела, как завороженная, не могла отвести взгляд.
Было страшно идти сквозь искры, вдруг бы я загорелась… Человек в шоковом состоянии опасается мелочей, что можно загореться или испортить глаза, и не думает о главном страшном, – почему у него в прихожей сварка?
– Вы что, ребята?… – удивленно спросила я, подойдя к входной двери. Мою дверь, огромную стальную дверь, выпиливали автогеном! Поэтому искры.
Огромная стальная дверь медленно вываливалась из проема.
– Знаешь, я всегда ругаю тебя за скомканный финал… – говорила Вика, – но смотри, что пишет Тэффи: когда в жизни заканчивается какая-то история, всегда кажется, что ее конец неестественно оборван. А писатель творит по образу и подобию судьбы, поэтому все концы в романе всегда оборваны… Возьми, к примеру, Толстого…
…Очнулась я на полу. Не знаю, сколько прошло времени, несколько минут или полчаса. Я сидела на полу – оказалось, что я отлетела в сторону, метра на три, такой силы был удар. По лицу текла кровь, пижама была в крови, все зайчики в крови. Звонил городской телефон, звонил мой мобильный – очевидно, Вика сразу по всем телефонам хотела досказать мне, что Толстой творил по образу судьбы. Вокруг меня кружком, как в детской игре, мужчины – десять человек или больше, в обычной одежде и в форме, у тех, что в форме, – пистолеты. А надо всем этим звучал Шопен. Ноктюрн ре бемоль мажор.
– Следователь федеральной службы, – представился один из незнакомцев – я не расслышала, службы чего, но очевидно, он главный, с пистолетом. – Вот ордер на обыск.
Сидя на полу, я кокетливо отмахнулась от Главного с пистолетом – мол, что за формальности, ордер мне без надобности. И я не обижаюсь за то, что его люди вышибли дверь, не туда попали, ошиблись дверью…
Но мою сломанную деревянную дверь и выпиленную стальную дверь придется воссоздать, то есть восполнить, то есть воспроизвести. Я имела в виду, что их ведомству придется заплатить за разрушения, но запуталась в словах, – все же я со всего размаха получила стальной дверью по голове. ЭТО ПРАВДА ПРОИСХОДИТ СО МНОЙ, ПРИНЦЕССОЙ МИРА?
До прихода группы захвата у нас было две двери: деревянная, старая, времен постройки дома, и стальная. А теперь ни одной, как будто это не квартира, а нора. Деревянную дверь снесли, а стальную вырезали автогеном. Каждый проходящий мимо мог бы увидеть меня, сидящую на полу в крови под дулами пистолетов. Но у нас чужие не ходят, у нас консьерж, и мною смогли бы полюбоваться только свои, соседи. Кто-то из мужчин протянул мне платок, чтобы я вытерла с лица кровь, и сказал: «Я понятой». Господи, «понятой», как будто это настоящий обыск! Как будто они пришли брать Фокса…«Понятым» оказался один из наших охранников, он всегда помогает мне припарковаться, говорит, что парковать «ренджровер» для него одно удовольствие.
От шока человек не чувствует боли. Однажды я каталась на роликах по Дворцовой площади и думала «я такая же молодая, как все тут», и вдруг какой-то ребенок закричал, показывая на меня «смотрите, мама на роликах едет!», и я упала и сломала руку. Боли не почувствовала, только радость, что не «смотрите, чья-то бабушка на роликах едет». И сейчас я не чувствовала боли, а напротив, чувствовала необыкновенную ясность мысли. Сидела на полу и думала: как будто я снимаюсь в кино про 37-й год. В роли жены репрессированного партийного вождя, избалованной умницы-красавицы, за которой пришли. Наша прихожая подходит для декораций такого фильма: партийные вожди любили антиквариат, а у нас как раз шкаф арт-деко, зеркало арт-деко, торшер XIX века, картины.
Сидя на полу, я задумалась: унизительно ли сидеть на полу, в окружении незнакомцев с пистолетами?… Да, если думаешь, что унизительно, нет, если думаешь о другом. Я думала о другом: что чувствовала избалованная красавица, когда в ее красивую жизнь врывались незнакомцы в форме и она оказывалась – на полу, в крови?… Что чувствовали люди, за которыми пришли? Они были вершителями судеб народа и всех людишек, и тех, что пришли их арестовывать. Сидя на полу в крови, я поняла: изумление. Они чувствовали изумление: только что было одно, а сейчас совсем другое, не может быть!..
И это всем нам урок: не стоит строить слишком уверенных планов. Вот я, собиралась в пижаме слушать Шопена, смотреть сериал, есть колбасу, – и что? Сижу на полу, вся в крови. Слушаю Шопена, но о какой колбасе может идти речь в присутствии стольких незнакомых мужчин?
Кстати, при аресте вождей в тридцать седьмом году в качестве понятого обычно присутствовал дворник, протягивал платок вытереть кровь людям, которые еще вчера проносились мимо на «ренджроверах»… на чем они тогда ездили, на «паккардах»?
– Вы в порядке? – спросил Главный.
– Не волнуйтесь, я в целом в порядке, а синяки можно закрасить тональным кремом…
