Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов
— Это твой друг.
— Я поняла, — ответила она. — Как поживаете?
— Я очень хорошо. — Последовала долгая пауза, и Кристин так и подмывало сказать: “Ну, тогда пока”. - и повесить трубку. Но она чувствовала, что в дверях спальни замерла мать, точеная, как статуэтка. Потом он сказал: — Надеюсь, ты тоже хорошо.
— Да, — ответила Кристин. Она не собиралась поддерживать разговор.
— Я прихожу на чай, — сказал он.
Это заявление застало Кристин врасплох.
— Вы серьезно?
— Твоя приятная мама пригласила меня. Я иду четверг, в четыре часа.
— О, — неучтиво заметила Кристин.
— Тогда до встречи, — сказал он тоном человека, освоившего трудную идиому.
Кристин положила трубку и прошла через холл. Мать с невинным видом сидела в кабинете за письменным столом.
— Ты пригласила его на чай в четверг?
— Не совсем так, дорогая, — сказала мать. — Я просто обронила, что как-нибудь он может заглянуть к нам на чай.
— Так вот, он придет в четверг. В четыре часа.
— А что такого? — безмятежно поинтересовалась мать. — Я думаю, мы просто поступаем как воспитанные люди. И мне кажется, что тебе стоит проявить больше дружелюбия. — Мать явно была довольна собой.
— Поскольку пригласила его ты, — сказала Кристин, — слабо тебе его развлекать? Будем воспитанными людьми вместе.
— Кристин, дорогая, — сказала мать — она была шокирована. — Надень халат, ты простудишься.
Полчаса Кристин дулась, а потом попыталась представить себе это чаепитие как нечто среднее между экзаменом и совещанием. Хорошего, конечно, мало, но разделаюсь с этим как можно деликатнее. И впрямь, как воспитанные люди. Когда в четверг утром привезли из “Патисьери” заказанные матерью пирожные, Кристин заволновалась, точно перед праздником: даже решила сменить юбку с блузкой на платье, из самых красивых. В конце концов, она ничего не имеет против него, не считая воспоминания, как он сначала схватил ее ракетку, а потом вцепился в руку. Кристин отмахнулась от мимолетной маловероятной картинки: вот она бегает от него по гостиной, швыряет в него подушки с софы и вазы с гладиолусами. И все же Кристин предупредила служанку, что чай будут пить в саду. Ему это будет приятно, да и места больше.
Кристин подозревала, что мать постарается пропустить чаепитие, придумает отговорку, чтобы уйти как раз в момент его прихода: оценить гостя, а потом оставить их наедине. Мать и раньше такое проделывала: на сей раз отговоркой стало заседание симфонического комитета. Так оно и вышло: мать предусмотрительно забыла, куда положила перчатки, и ах — нашла, именно в тот момент, когда в дверь позвонили. Кристин потом неделями смаковала эту сцену: у матери отвисает челюсть, но мать мгновенно берет себя в руки, когда ей представляют гостя — вовсе не иностранного монарха, которого она резво нарисовала в своем дымчатом хрупком воображении.
Он подготовился к празднику. Нанес на волосы столько геля, что, казалось, на голове сидит плотная лакированная кожаная шапочка. И еще обрезал нитки на обшлагах, и надел убийственный оранжевый галстук. И все же, когда он пожимал материну руку, вдруг оказавшуюся в белой перчатке, Кристин обратила внимание, что синие пятна на пальцах почти незаметны. Лицо ею раскраснелось — наверное, он предвкушал, как его сейчас хорошо примут.
Через плечо у него висел крошечный фотоаппарат, и он курил сигарету с экзотическим запахом.
Кристин провела его в прохладную гостиную, устланную мягким цветастым ковром: через французское окно они ступили в сад.
— Присаживайтесь, — сказала она. — А девушка принесет нам чай.
Девушка приехала из Вест-Индии: родители Кристин были очарованы этой юной особой, когда отдыхали там на Рождество, и привезли девушку с собой в Канаду. Тут служанка успела забеременеть, но мать Кристин ее не уволила. Сказала, что немного разочарована, но этого можно было ожидать, и какая разница — забеременеет девушка до того, как ты ее наймешь, или после. Мать Кристин гордилась своей терпимостью — к тому же нынче служанку нелегко найти. Странно, но девушка становилась все невыносимее. То ли не разделяла мнение относительно хозяйкиной великодушной особы, то ли чувствовала, будто что-то сошло ей с рук и теперь можно всех презирать. Сначала Кристин пыталась общаться с ней как с ровней. “Не называйте меня мисс Кристин”, - сказала она и рассмеялась с наигранным добродушием. “И как же мне тогда к вам обращаться?” — спросила девушка и состроила гримасу. Потом были краткие, хмурые стычки на кухне, и Кристин думала тогда, что это похоже на перебранки двух служанок. Что к одной, что к другой мать относилась одинаково: и та и другая неудовлетворительны, но придется с этим мириться.
На кухне уже было приготовлено блюдо с пирожными, лоснящимися от глазури, уже засыпана заварка, а на разделочном столе кипел электрочайник. Кристин потянулась было к чайнику, но служанка, которая до сих пор сидела, опираясь локтями на кухонный стол, и безразлично наблюдала за Кристин, вдруг вскочила, чтобы ее опередить. Кристин стояла и смотрела, как девушка наливает кипяток в заварной чайник, а потом сказала:
— Я отнесу, Эльвира. — Она посчитала, что не стоило бы прислуге видеть оранжевый галстук гостя. Она знала, что ее репутация в глазах Эльвиры и так шаткая оттого, что никто еще не попытался довести ее до беременного состояния.
— А за что же по-вашему мне платят, мисс Кристин? — нагло заявила служанка. И вразвалочку потащила поднос в сад. Кристин шла следом, чувствуя себя громоздкой и неуклюжей. Служанка теперь и сама-то не меньше, но в другом смысле.
— Благодарю, Эльвира, — сказала Кристин, когда та опустила поднос на стол. Девушка ушла, не сказав ни слова, брезгливо оглядываясь на потрепанные обшлага, на испачканные пальцы гостя. Теперь Кристин решила вести себя с ним особенно вежливо.
— Вы очень богатые, — сказал он.
— Нет, — запротестовала Кристин и замотала головой. — Мы не богатые. — Она никогда не считала, что их семья богата; одно из крылатых выражений отца: никто никогда не сделает денег, работая на правительство.
— Да, — повторил он, — вы очень богатые. — Откинулся на спинку стула и глядел вокруг, словно в трансе.
Кристин поставила перед ним чашку с чаем. Она не придавала особого значения ни дому, ни саду — ничего такого, не самый большой дом и не самый большой сад на их улице. И за всем этим ухаживала не она, а кто-то другой. Но теперь она озиралась, глядя на все его глазами, будто увидев все это с иной высоты: много пространства, вдоль бордюра — ослепительные цветы на июньском солнышке, вымощенное патио и садовые дорожки, высокие стены и — тишина.
