Владимир Войнович - Малиновый пеликан
Когда-то Твардовский, с которым я был в молодости знаком, говорил, что человеку называть себя самого писателем нескромно, потому что звание «писатель» предполагает наличие в человеке специфических незаурядных способностей, которые в совокупности называются талантом. И в самом деле, в прежние времена тот круг людей, которых называют читающей публикой, так и воспринимали писателя, как существо, наделенное необыкновенным и даже сверхъестественным даром проникать в душу человека, понимать его стремления, переживания, страдания, тайные побуждения и все такое. Но теперь это все ушло в прошлое и писателем называют чуть ли ни каждого, кто пишет дешевые детективы, душещипательные простенькие истории и даже какие-нибудь брошюрки, конспекты политических речей, рекламные тексты. Все они писатели. Поэтому теперь я, прикладывая к себе это звание, ни малейшего смущения не испытываю. Да и как представлять мне себя, написавшего двенадцать романов, шесть сценариев, четыре пьесы и сотни мелких литературных текстов? Я член Союза писателей, член Пен-клуба, член еще каких-то жюри, комитетов, редсоветов и редколлегий, где чаще всего просто числюсь в качестве свадебного генерала без всяких обязанностей и вознаграждений. Кроме того, состою в двух иностранных академиях, являюсь почетным доктором трех университетов и лауреатом десятка премий. Теперь меня почитают, называют иногда даже классиком, и романы мои в книжных магазинах стоят в разделе «Классическая литература». Но было время, когда я считался диссидентом, отщепенцем, врагом народа, меня преследовали люди, имен которых давно никто не помнит, говорили, что я пишу книги по заданию ЦРУ и Пентагона (а теперь бы сказали Госдепа), что книжонки мои ничего не стоят и сгниют вместе со мной или даже раньше меня на свалке истории. На меня нападали могущественные силы, грозили всякими карами, иногда даже и смертью, и все это я пережил и выжил, а для чего? Не для того ли, чтобы стать жертвой этого маленького ничтожного членистоногого насекомого?
Федор и Александра
Чтобы дорисовать картину о себе и своей семье, к вышесказанному добавлю вот что. Мои дети от первого брака, сын Данила и дочь Людмила, выросли и разъехались в разные стороны. Он в Берлине сменил журналистику на бизнес, владеет большой автотранспортной конторой, гоняет фуры в Россию, Белоруссию, Украину и Казахстан и очень неплохо зарабатывает, а дочь вышла замуж за успешного американского адвоката, или, как она говорит, лойера, и живет в городе Лексингтон, штат Кентукки, или, опять же, как они говорят, Кентакки. Теперешняя моя семья — это я, жена Варвара, домработница Шура и, разумеется, Федор. Семигудилов считает, что пса я так назвал из русофобских соображений, потому что, как ему кажется, только человек, который ненавидит русских или презирает, может давать собакам русские человеческие имена. Хотя это глупость несусветная, потому, во-первых, что имя Федор, а также Теодор, греческого происхождения и означает «Божий дар», и потому, во-вторых, что никакие не русофобы, а самые что ни на есть русские люди издавна называли котов Васьками, коз Машками, а кабанов Борьками. А пес получил такое имя, потому что он, как мне кажется, похож на моего двоюродного брата Федьку, который так же толст, добр и курчав и на существование четвероногого тезки не обижается. Федор (не брат, а пес) обладает сверхчутьем на мое приближение. Когда я возвращаюсь из города, он чует это заранее, проявляет заметное беспокойство, если удается, убегает со двора и несется к шлагбауму у въезда в поселок, чтобы встретить меня. Каким-то образом отличает мою машину от других и семенит за ней, виляя куцым хвостом.
— Как он узнает вашу машину? — удивляется Шура.
— По номеру, — отвечаю.
— Да ну! — восклицает она, но, будучи об интеллектуальных способностях Федора высокого мнения, склоняется к тому, чтобы поверить.
Шура оказалась у нас, когда сбежала из тамбовской деревни, где ее всю жизнь били. Сначала за любую провинность и просто для острастки порол ремнем пьяный отец, потом за то, что оказалась бесплодной, кулаками воспитывал муж, тоже пьяный. Время от времени он «зашивался» и не пил, но тогда становился злее и бил еще больше. Шура все терпела, не представляя себе даже, что может просто уйти, но ей повезло: однажды муж ее, пьяный, попал под автобус. Но к этому времени подрос и тоже стал ее поколачивать зачатый по пьянке сынок Валентин, от которого она и сбежала, оставив ему все, что у нее было, включая дом и корову. О сыне она говорить не любит, но мужа вспоминает с ненавистью и благодарит шофера того автобуса, который его задавил.
Появившись у нас, она поначалу вела себя очень робко, боялась задать лишний вопрос и показать, что чего-то не знает. Первым ее заданием было приготовить нам с женой завтрак. Накануне вечером Варвара велела ей сварить два яйца в мешочек. Утром мы встали, завтрака нет, нас встречает Шура, растерянная, и сообщает, что всю кухню обшарила, но мешочков нигде не нашла.
В конце концов она у нас прижилась, отмякла, но от старых страхов долго не могла избавиться. Бывало, я просто позову ее: «Шура!» — она вздрагивает, смотрит на меня, и я вижу в глазах ее страх, Боится, что что-то сделала не так и сейчас будет физически наказана. Иногда, впрочем, боится не зря. Однажды, войдя к себе в кабинет, я застал ее за тем, что она, встав на стул, мокрой половой тряпкой пыталась протереть висевшую над моим столом картину Поленова «Заросший пруд», не оригинал, конечно, но очень хорошую.
— Ты что делаешь?! — закричал я.
Она медленно сползла на пол, бледная, глядела на меня обреченно, и губы ее тряслись.
Годы спустя, уже больше ко мне привыкнув, она призналась, что думала, что я ее буду бить.
Шура живет у нас уже больше шести лет. Мы ей выделили комнатку на втором этаже с отдельным туалетом и душем. Там она поставила себе тумбочку с настольной лампой. На тумбочке у нее иконка, на стене литография — какой-то замок и пруд с лебедями. Мы отдали ей старый телевизор, она смотрит его в свободное время. Ее любимые передачи прежде были «Модный приговор» и «Давай поженимся», но с недавнего времени она стала проявлять интерес и к политическим ток-шоу, которые смотрит, но отношения к ним как будто не выражает. Вообще она тиха, неразговорчива, аккуратна. Личной жизни у нее, кажется, никакой нет. Ходит гулять с Федором. С некоторых пор стала посещать церковь. Ее отец был, как выяснилось, членом КПСС и даже секретарем совхозного парткома, но тайком сам крестился и крестил детей, что не мешало ему по-прежнему много пить и истязать своих близких.
Я с Шурой борюсь, потому что она всегда пытается навести у меня свой порядок, переставляет мои вещи, в мое отсутствие складывает мои бумаги так, что потом я не могу разобраться, где что, и отучить ее от этого нет никакой возможности.
