Джон Стейнбек - Русский дневник
В 11 мы взяли курс на Ленинград. С воздуха нам хорошо были видны следы долгой войны на земле ― траншеи, окопы, щели, начинающие сейчас зарастать травой. Чем ближе мы подлетали к Ленинграду, тем чаще встречались траншеи, а шрамы на местности были глубже. Сожженные крестьянские дома с черными, оставшимися стоять стенами портили ландшафт. Некоторые участки, на которых проходили крупные сражения, были изрыты и походили па лунную поверхность. На подлете к Ленинграду разрушения казались неимоверными. Отчетливо виднелись дзоты, пулеметные гнезда.
В пути нам сообщили, что в Ленинграде нас должны будут досмотреть таможенники. Проверить наши тринадцать мест багажа, тысячи фотовспышек, сотни кассет фотопленки, массу камер, мотки проводов ― нам казалось, что на это уйдет несколько дней. Мы подумали также, что с нас возьмут большую пошлину за всю эту новую аппаратуру.
Наконец мы полетели над Ленинградом. Пригороды были разрушены, но внутренняя часть города, очевидно, не сильно пострадала. Самолет мягко приземлился на травяное поле аэропорта и покатил по полосе. Здесь не было никаких зданий, кроме технических. Около нашего самолета встали два молодых солдата с большими винтовками и начищенными штыками. Потом на борт поднялись представители таможни. Начальником был улыбчивый, очень обходительный человечек со сверкающими стальными зубами. Он знал единственное слово по-английски ― «yes». И мы знали одно слово по-русски ― «да». Поэтому когда он говорил «yes», мы, в сваю очередь, отвечали «да», и таким образом мы возвращались к тому, с чего начинали. Проверили наши паспорта и деньги, и встал вопрос о багаже. Поскольку его нельзя было выгрузить, то пришлось вскрывать прямо в проходе салона. Таможенник был очень вежливым, добрым и крайне щепетильным. Мы открыли каждую сумку, и он просмотрел все. Но пока он занимался этой процедурой, стало ясно, что ему просто было интересно и он не искал чего-то определенного. Таможенник перевернул все наше сияющее оборудование, любовно поглаживая его. Он вынул все катушки с пленкой, но ничего с ними не делал и ни о чем не спрашивал, похоже, ему просто нравились заграничные вещи. И еще нам казалось, что время его не ограничено. Наконец он поблагодарил нас, по крайней мере мы именно так его поняли.
Теперь возникла новая проблема ― надо было проштемпелевать наши документы. Таможенник вытащил из кармана мундира маленький газетный сверточек, в котором оказалась резиновая печать. Это все, что при нем было, во всяком случае, чернильной подушечки не нашлось. Как потом выяснилось, у него никогда ее и не было, но техника проставления штемпеля была тщательно продумана. Из другого кармана мундира он вынул химический карандаш; потом, лизнув печать, он поводил по ней карандашом и приложил к нашему документу. Однако оттиск не появился. Таможенник попробовал еще раз. И опять ничего не получилось. Не осталось даже намека на отпечаток. Чтобы как-то помочь, мы вынули ручки, испачкали пальцы чернилами и намазали резиновую печать. Оттиск вышел замечательный. Таможенник завернул печать в газету, положил обратно в карман, пожал нам руки и вышел из самолета. Мы снова запаковали наш багаж и уложили его на сиденья.
К открытой двери самолета подкатил грузовик, в котором находилось полторы сотни упакованных в футляры микроскопов. В салон вошла девушка-грузчик ― это была самая сильная девушка, которую я когда-либо видел, худая и жилистая, с широким, прибалтийским лицом. Она носила тяжелые связки коробок наверх, в кабину пилота, а когда кабина заполнилась, стала ставить коробки в проходе. Эта девушка была в платке, парусиновых тапочках и синем комбинезоне, а руки ее были налиты мускулами. И у нее, как и у таможенника, были зубы из нержавеющей стали, делающие рот человека очень похожим на деталь машины.
Мы думали, что нас ждут неприятности: таможенные формальности никому не доставляют удовольствия, ведь это ― своеобразное вторжение в личную жизнь человека. И мы, вероятно, в какой-то мере поверили нашим советчикам, которые никогда не были здесь и думали, что нас могут оскорбить или плохо обойтись с нами. Но этого не произошло.
И вот нагруженный самолет опять поднялся в воздух и взял курс на Москву, полетев над бесконечной плоской землей, землей лесов и огороженных крестьянских участков, маленьких некрашеных деревенских домиков и ярко-желтых стогов соломы. Самолет летел довольно низко до тех пор, пока не вошел в облако, и тогда пришлось немного подняться. Иллюминаторы стали влажными.
Наша стюардесса была крупной грудастой блондинкой, в которой угадывалась мать, я, казалось, ее единственной обязанностью было носить в кабину пилота бутылки минеральной воды. Один раз она отнесла туда буханку черного хлеба.
Вскоре мы стали испытывать сильный голод, потому что не позавтракали, и нам уже казалось, что возможности поесть у нас и не будет. Если бы мы могли объясниться, то попросили бы у стюардессы кусочек хлеба. Но мы не могли сделать даже этого.
Около четырех часов дня мы прошли, снижаясь, через дождевое облако и слева от себя увидели Москву ― расползшийся гигантский город, и Москва-реку, рассекающую его. Сам аэропорт был очень большим. Часть взлетно-посадочных полос была заасфальтирована, а на многих полосах росла высокая трава. Вокруг стояли буквально сотни самолетов: старые «С-47», много новых русских самолетов на трех колесах и с блестящим алюминиевым фюзеляжем.
Подрулив к новому большому и внушительному зданию аэропорта, мы пытались найти хоть какое-нибудь знакомое лицо, ― кого-то, кто мог нас встречать. Шел дождь. Мы вышли из самолета и собрали багаж под дождем: сильное чувство одиночества вдруг охватило нас. Никто нас не встречал. Ни одного знакомого лица. Мы не могли ничего спросить. У нас не было русских денег. Мы не знали, куда ехать.
Из Хельсинки мы телеграфировали Джо Ньюмену, что на день задерживаемся. Но Джо Ньюмена здесь не было. За нами вообще никто не приехал. Рослые носильщики перенесли наши вещи к выходу из аэропорта и ждали, чтобы им заплатили, но платить нам было нечем. Мимо проезжали автобусы, и мы понимали, что не можем даже прочитать, куда они едут; кроме того, они были переполнены, люди висели снаружи гроздьями, так что мы с нашим багажом в тринадцать мест просто физически не смогли бы залезть в автобус. А носильщики, очень сильные ребята, ждали денег. Мы были голодны, испуганы и чувствовали себя совершенно покинутыми.
И вот тогда вышел дипкурьер французского посольства со своим мешком; он дал нам взаймы, чтобы заплатить носильщикам, и положил наш багаж в машину, которая приехала за ним. Это был очень хороший человек. Мы были близки к самоубийству, и он спас нас. И если он когда-либо прочтет это, то мы еще раз хотим его поблагодарить. Дипкурьер отвез нас в гостиницу «Метрополь», где, по всей вероятности, должен был находиться Джо Ньюмен…
