Акрам Айлисли - Сердце - это такая штука
Теймур молчал. Сарвар почувствовал, что он колеблется.
— Я ж его человеком считал… — уже мягче сказал Сарвар. — Если б знать, что он так меня облапошит! Два мешка — больше ста килограммов! Забрал и смылся!
— Надо было самому сидеть! — сказал Теймур.
— А он дал мне сидеть?! Забрал, и все. Я ж и понятия не имел, что он аферист. Сволочь такая!..
Теймур молчал. Молча они собрали с прилавка товар. Завязали мешки, сдали на хранение сторожу. Вышли с базара.
— Видишь, какая погода? — спросил Теймур.
— Холодно.
— Видишь, как ясно? Совсем как в Бузбулаке.
— Может, сейчас и в Бузбулаке снег, — сказал Сарвар.
— Я уезжал, дождь шел…
— В такую погоду у Аждара всегда приступы, — неожиданно сказал Теймур.
— Какие приступы?
— А ты не знаешь? Он ведь больной очень… Астма у него. Дурацкая болезнь — чуть похолодает, он уже и дышать не может. В такую погоду на базаре его не ищи, в ресторане отсиживается. Подвальчик есть недалеко от моря…
— Думаешь, и теперь там?!
— Может… Кто его знает… Только смотри, меня не поминай!
Сарвар ни о чем больше не спросил. Бросил Теймура и прямиком — в тот самый подвал; там, в темном уголке, он и нашел Аждара.
— Ага! Так, значит, ты в Тбилиси уехал?! Ну и аферист! Ну и подлец!
— Садись, сын Кошачьего Старшины! Не трепыхайся!
— Я с тобой… сидеть не собираюсь! Идем! Ты мне мои мешки отдашь!
Аждар потянул Сарвара за рукав.
— Садись!.. Нету твоих мешков. Продал я. Теперь вот… — Он показал на стоявшую перед ним полупустую бутылку.
— Давай деньги, ворюга! — Сарвар замахнулся на Аждара кулаком.
Тот спокойно отвел его руку.
— Драться хочешь? Потом, когда выйдем!.. Сиди, сын Кошачьего Старшины!
— И отца, значит, задеваешь?
— Да я, если хочешь знать, этому Кошачьему Старшине задницу готов вылизать за то, что сына такого вырастил!
Он налил Сарвару водки. Подозвал официанта, велел принести еще закуски. Но Сарвар пить не стал, к еде тоже не притронулся.
— Зря я тебя тогда не выдал, — сказал он Аждару. — Может, и не стал бы таким подлецом!..
Аждар нисколько не обиделся. Рассмеялся, Потом вдруг спросил:
— А с чего это ты в Ленинград надумал? Девушка знакомая или с товаром?
— Это тебя не касается! Ты деньги мои давай!
Аждар помолчал немножко. Потом достал из кармана горсть миндаля, из другого — три грецких ореха, положил на стол и исподлобья глянул на Сарвара.
— Узнаёшь?
— Узнаю! Из глотки у тебя все вытащу!
— Ладно, потом вытащишь! Пока пей давай!
— Не хочу!
— Ну, тогда ешь. — Аждар взял со стола орех. — С дерева тетки Шовкат? Сарвар кивнул. — А миндаль взял у тетки Гюльгоз. С того дерева, что за нашим забором, где вербы кончаются. Там еще инжировое дерево было. И алыча возле хлева, у стены… Она и осенью зацветала… Стоит алыча-то?
— Стоит, куда ей деваться!.. Не дури ты мне голову, Аждар. Отдай деньги!..
— И верба стоит?
— Стоит, чего ей сделается…
— Я под той вербой с Соной целовался…
Аждар умолк, потом вдруг засопел тяжко, словно кузнечные мехи… Из груди его вырвался хрип, и сквозь страшный этот хрип Сарвар разобрал:
— Скажи той вербе: умирает Аждар!
И вдруг заметил, что глаза у Аждара полны слез, что он плачет; слезы капают одна за другой, текут ему на пиджак… Сарвару стало жаль Аждара, захотелось утешить, сказать что-то доброе, хорошее, но он не сумел ничего такого сказать; схватил стоявшую перед ним стопку и опрокинул в рот.
— Сегодня какое число? — спросил Аждар.
— Тринадцатое.
— Тринадцатое… Счастливый у меня сегодня день.
— Пойдем, — сказал Сарвар. — Закрывают уже.
Они поднялись после того, как погасили огонь. Стало холодно, лужи прихватило морозцем, улица, освещенная луной, была светлая и совсем пустая.
— Уезжай сегодня.
— Это еще почему?
Аждар повернул к бульвару и долго шел вдоль берега, не отрывая глаз от моря, потом сказал:
— Не выйдет из тебя торгаша.
— Я и не собираюсь торгашом быть!
— Чего ж тогда приехал?
— Я ж говорил. Погулять. В Ленинград съездить!
— Погулять… Я тоже приехал погулять. До сих пор гуляю.
— Сравнил! Я ж казенных денег не крал!
И тут из Аждаровой груди вырвалась такая жуть, такой ужас… Он скрючился и всем телом навалился на железные перила. Он кашлял, хрипел, задыхался, а Сарвар стоял рядом и ругал себя за то, что сказал. Аждар с трудом разогнулся. Говорить он был не в состоянии. Стояли, смотрели на море… Ночь была лунная, луна остановилась как раз посреди неба, и в ее ярком свете холодным огнем горело море.
— Обиделся? — огорченно спросил Сарвар.
— Нет, — ответил Аждар, — я не обиделся. — И опять начал кашлять. — Это все те деньги душат, — с хрипом выдавил он из себя. — Три тысячи проклятые. Здесь стоят, в глотке! Душат меня, жизнь мою отнимают. Думаешь, я не хотел вернуть? И деньги в руках бывали. Сначала не решался, совестно вроде как-то, а когда решился — поздно уже. Последние пять лет и не, бывает у меня таких денег. Запросто мог бы иметь. Не хочу. Нету желания, сердце не принимает. А сердце — это такая штука…
Потом уже разговор пошел спокойный;
— А чего ты с этими деньгами удрал?
— Я с ними не удирал.
— А как? Украли у тебя их?
— Никто не крал.
— А чего ж тогда?
— Да это все Али-оглу… Он ведь в лавке торгует, недостача у него вышла, три тысячи. А я дочку его любил, Сону, очень я ее любил и сейчас люблю, чуть не каждую ночь снится… Прибежала ко мне вся в слезах — отца забрали! Ну и не выдержал я, какие были на руках деньги, отдал ей… Потом вижу — дохлое дело-то. Я не боялся, что заберут. А почему удрал? Потому что думал: останусь — все откроется. Ну, а дальше… Потом узнал, что подлец этот замуж ее отдает. Оборвалось у меня все внутри. Если б попал тогда в деревню, прикончил бы его. Я ведь приехал, только в деревню не пошел, потому что обида была большая в сердце. А сердце — это такая штука…
Аждар умолк. У Сарвара перед глазами стояла деревня… Дом Али-оглу, лавка, где он торгует, и толстые краснощекие сорванцы — детишки его старшей дочери Соны.
— Пойдем, — сказал он Аждару. Потому что слов больше не было.
— Куда пойдем?
— Куда хочешь.
— Тогда — к вокзалу.
Они долго шагали по хрустящему, прихваченному морозцем снегу, потом Аждар сел на скамейку,
— Времени сколько?
— Полпервого.
— Значит, мало осталось?
— До чего?
— До отхода поезда.
— А чего ты меня все гонишь?.. Деньги растратил, поэтому?
— Нет. Просто вижу, застрять ты здесь можешь… И запутаешься.
— Теймур же не запутался!
— Теймур никогда не запутается.
— А я почему?
— Потому что ты не сволочь!..
На том разговор закончился. Они снова долго молчали. Сарвар вдруг взглянул на часы.
— Пойдем! — сказал он.
— Поедешь? Честно?
— А когда я тебя обманывал?
Аждар поднялся со скамьи.
— Деньги твои у проводника. Седьмой вагон — Теймур тебе говорил. Пятьсот рублей, как доедете, сразу и отдаст. К вокзалу — по этой улице, прямо, никуда не сворачивай. Иди… А я… туда не пойду. Я тут… — И, немного помолчав, добавил: — Знаешь… один раз оступился… и вот теперь, все уж так…
Десяток была целая стопка, завернутая в вырванный из тетради листок, и на этом листке посередке надпись карандашом, бледные, мелкие буквы:
Не хочу, чтоб ты торгашом становился,
А то будешь таким же, как я.
Ты потом придешь к моей могиле,
Будешь ты благодарить меня.
Сарвар забрал у проводника деньги, сунул в карман, тут же, при нем, прочитал записку, сложил листок и тоже убрал в карман.
… И то, что слова эти были написаны стихами, нисколько не удивило Сарвара; когда еще учился в школе, он написал одной девочке письмо стихами и с тех пор знал, что существуют на свете вещи, о которых только в стихах и можно сказать…
