Наталия Медведева - Мусор, сумерки, капуста
Есть слабые, смирившиеся и живущие в смиренном ожидании конца. Есть слабые, живущие в вечной борьбе, не думая о конце. А есть слабые, смирившиеся со слабостью и не в смиренном ожидании, а в поиске приближения конца живущие. Цель их — найти этот финишный рубеж самим, а не чтобы он приполз. О, я знаю, что найду. В этот раз удастся. Не как в 86-м году, со всей этой глупо льющейся кровью. Если на меня есть досье, если завели, в нем значатся два неудачных самоубийства. Еще в досье сказано: психически неуравновешен. Не лоялен. Политически неуравновешен. Сказано ли в досье, что у меня серые, как шкурка кролика, глаза и слишком тонкие ноги?
* * *Помню, в десять лет меня уже не взяли в школьный хор — не потому что плохо пел, а потому что не так, как все. Вот скажи я, что работаю в оптовом магазине, так и не поверит никто. Я не ношу ни наф-нафов, ни цепочек их Картье, и есть я не хожу в их кафе и рестораны. Они меня тут все знают, и в то же время — я им не принадлежу. Мой хозяин магазина, надо сказать, очень этому рад, хоть и раздражается порой моей отдельностью. Но знает, что я не обжулю потому что не принадлежу. И у него была возможность убедиться в моей порядочности. Главное же — исполнителен и дисциплинирован. Все у меня по плану, все по программе. Я бы, наверное, был хорошим работником концлагеря. Все бы по плану, как в списке, никаких эмоций. Да, а в жизни вот… Правда, у меня всегда повышенная раздраженность во время распродаж. Что есть действительная цена? Весь год костюмчик стоит в магазине две тысячи, и в три дня его цена летит до пятисот, а то и за четыреста могу продать, если понравится кто.
Проделал большую работу. И все сам, моя инициатива. Конечно, не без тайной выгоды для себя все это делал. Размножил приглашения, мной же напечатанные, и вот разослал. Среди обычных, постоянных покупателей есть и мои. О ком точно знаю. Я пошел с ужасным Виктором в спортивный клуб, в Марэ.[7] Я чуть там с ума не сошел.
Мои худые ноги дрожали и подгибались, заострялись еще больше детски острые коленки. Я часто моргал, дабы хоть на секунду глаза закрывались и я бы ничего не видел. Там были разные. Все! От овощников до цирковых танцоров на трапециях. Все в блестящих, как космонавты, одеждах, в блестящем поту и с блестящими губами. Снаряды блестели металлом или оставленным на них спинами, ягодицами, ляжками потом. Я стоял лицом к стене и долго-долго тягал какой-то снаряд, пока кто-то не положил мне на поясницу руку, и я чуть не завыл. Рядом кто-то громко и ужасно пукнул, мягко говоря; все засмеялись, и смеялись дружелюбно и весело. Виктор исчез с кем-то в парилке, и я побежал одеваться. Трус. Но вот поразительно — когда я выскочил уже к выходу, в холле, где никого не было, на. стойке приема я увидел разные брошюрки, бланки и книгу с именами и адресами посетителей. И я в ней расписался придя! Я схватил ее обеими руками и вырвал несколько страниц, сколько под руку попалось, рванул их и выбежал, только колокольчик на двери задергался и зазвенел за мной. Но я уже свернул за угол, бежал уже. И вот им я тоже послал приглашения. Уж они-то все голубые. Ой, слово какое забытое. В Москве так говорили о геях. Да, в Москве ведь… Но не поехал бы туда, нет-нет. А вот эти двое, что пишут в единственной уцелевшей русскоязычной газете, — в Америке они эстонцы, а пишут по-русски, а поехали в Москву и написали о Москве. Глупо как, а?
Со всех сторон только и слышишь — Советский Союз, Горбачев, демократия, свобода, Эстония, Чехословакия. Таким образом, им есть, о чем говорить, — хоть там, в том краю, что-то происходит! А местные новости — Саган присудили 600 тысяч штрафа и 6 месяцев условно. За 300 грамм кокаина и столько же героина. Их лучшие люди — гнилые. Из-за законов. Саган лучшая не потому, что хороша таки, а потому, что все время на авансцене, все время ее вперед суют. Но в глазах закона-то она преступница — курит и колется. Или она нюхает? И не стыдно ее вперед совать?! Не лучше ли закон изменить? По мне — так пусть унюхается.
Телевизор — это очень опасно. Особенно то, что я недавно его приобрел и все мне ново. Но уже, уже я понял все их штучки. Гавел вот как ребенок — сидит с Миттераном на резном диванчике и полуиспуганно-полувосторженно оглядывается по сторонам, взглядом блуждает по потолку лепному (наверняка лепной). А когда сошел с самолета — на красную дорожку ступил и военные вытянулись по стойке «смирно», — был как-то стыдливо смущен. И все было как в кукольном спектакле. И военным обидно — перед драматургом на вытяжку! И Гавелу неловко. Наверняка пока еще неловко. Скоро пройдет. Обнаглеет и разжиреет, как Валенса. С 18-го года в Чехословакии ни один французский президент не был, но какая любовь! Показывая события в Прибалтике, на переднем плане всегда дают женщин: с сумками, с детьми или просто торс — что такое, почему одни женщины? Но и польские события всегда сопровождались женщинами — старухами в основном, крестящимися и после эти же два пальца в знак свободы, рожками, в небо тычущими. А как местные опозорились с приездом писателей эстонских! Переводчиков не было. То, что сами писатели дураки — ни на одном языке, кроме русского, не говорят! это же все равно, что в себя самого плюнут сейчас! — это ладно, но местные-то? Антонио мне тогда позвонил и попросил выручить, я там с Жераром познакомился, он их сфотографировал, писателей.
К впечатлениям в спортивном клубе добавил еще. Побежал в Гранд Пале последние дни выставки «Эрос». Просто все экспонаты, все, как один, — юношами с готовыми попками заняты.
Женщина была нужна для продолжения рода и для эпоса, то есть хронологии эпохи. Каково им было жить в те времена? Сегодня есть еще сумасшедшие, кричащие о недостатке прав у женщин. Они ужасны, такие француженки, и Катрин к ним принадлежит — обо всем говорят, на любую тему тараторят, легко со всеми знакомятся, все знают — вездесущие.
Вернувшись домой вечером, обнаружил, что мой барабанщик во всю колотит палочками. Я встал у окна и просто смотрел, гулял взглядом по фасаду дома напротив. Барабанная дробь вскоре прекратилась, и в одном окне — очень отличается от других, видимо, заново сделано, из цельного стекла, — я увидел его. С палочками барабанными в руках. На голове наушники — это он музыку через них слушает и под нее колотит. У меня свет не был включен. Да и кому в голову придет, что за ним следят?! Тем более человек занят своим барабанным делом. Это у, него, оказывается, кухня с таким окном. Он наклонился как будто перед холодильником или плитой. Перед холодильником — когда распрямился, в руке у него была пластиковая бутыль с водой. Я еще немного посмотрел и потом занялся домашними делами, не забыв включить телевизор, и из кухни краем уха услышал, что умерла Алис Саприч. Ее назвали монстром, но она потрясающая женщина, уж куда лучше таких, как Катрин, — вездесущих балбесок. Почему французы над ней смеются? Я не понял и опять ушел в кухню. У меня очень мало места на кухне, и приходится тащить все в комнату и есть перед телевизором. Есть и читать я не могу.
Какие-то глупые люди сравнили положение советских республик с алжирским. Разве можно? Как можно сравнить меня, например, с алжирцем? Не потому, что я хуже или лучше, а потому, что я, мы, в Москве были чем-то специальным! Боже ты мой, конечно, стоило только вылезти, зацепиться, окопаться — а возможности были для всех! Уж эгалитарности-то, равенства этого, было хоть отбавляй, и она раздражала, потому что, дабы подтвердить и показать, что есть-таки она, каких-то чуть ли не чукчей (в прямом и переносном смысле слова) за уши в университеты затаскивали — и можно было быть королем! Как люди не понимают? И как они не понимают, что только дураку в Москву не хотелось! А из Москвы лучшие хотели дальше, в Париж, уж это, как положено, как всегда, — напрасно, что ли, были все эти д’Артаньяны, «Красное и Черное», не повлияли разве?! У людей память какая короткая. У меня тоже, всего час назад смотрел новости и ничегошеньки не помню.
Это из-за количества визуального. Кадры сменяют кадры — трупы сменяют лимузины, везущие будущие трупы, бегуны сменяют пожары на сорока тысячах гектарах, политические деятели репетируют роли из шекспировских трагедий, Ширак фальшивей всех, их сменяют дети с базуками в Камбодже, потом катятся дети на колясках-креслах, покачиваются на ногах-спичках надменно глядящие манекенщицы — никогда они не споткнутся, жаль! — в нарядах для фотографий и удовлетворения самолюбия дизайнеров — всего этого слишком много, и все это теряет свою цену. С ума сойти, даже завтрашние события по второму каналу, обзор завтрашней прессы, сопровождают кадрами. Откуда кадры? Это ведь завтра! А вот они, чтобы нам наглядней было, из архивов демонстрируют — Миттеран завтра с кем-то встречается, ну вот они и показывают Миттерана в Елисейском дворце уже с кем-то встретившимся. Будто можно забыть, что Миттеран есть?! Он везде отметился — и Арк де Феранз[8] и Опера Бастилии, и пирамида в Лувре, и библиотека вот будет — все во времена его правления, будут говорить деткам лет через двадцать.
