Владимир Пронский - Вкус терентьевки
За мыслями и думами не заметила, как заснула, а проснулась — солнышко на деревьях играет.
— Ну, девушка, и хватила! — рассмеялась над собой.
Позавтракав, решила прибраться в комнате на тот случай, если вдруг придётся пригласить Евгения. Начала с пустых пивных бутылок, оставленных сыном под столом, которые специально не выносила несколько дней, — ждала, когда сын догадается выбросить. Но теперь пришлось это сделать самой. Ведь не будешь показывать непотребство постороннему, хотя и не чужому человеку, — может подумать, что она любительница пива. Потом заново застелила диван сына, аккуратно заправила свою кровать за тяжёлой тёмно-вишнёвой ширмой, украшенной несколькими рядами нежно целующихся голубей. Сделав влажную уборку, от которой линолеум заблестел как новый, решила пожарить курицу, чтобы угостить гостя, если ему вдруг захочется перекусить. Пока жарилась на электроплитке курица, Виктория нарезала колбаску и сыр, помыла молодую картошку, чтобы отварить, когда приедет Женя… В общем, всё устраивала по уму, но в последний момент вдруг спохватилась: «А может, ему и не надо ничего, может, он бывает в таких престижных клубах и ресторанах, что на мою еду и не взглянет?! Да и как поведёшь мимо вахтёрши?! Ведь со стыда сгоришь!» От внезапно кольнувшей мысли о вахте Викторию даже в жар бросило, она задохнулась от обиды на свою неустроенную жизнь, из-за которой не может по-человечески принять гостя. На какое-то время отчаялась, а потом, успокаивая, ища оправдание незавидной жизни, заставила себя вспомнить давнюю размолвку и подумала: «Обойдётся без приглашения! Приглашение-то заслужить надо! А что он сделал особенного? Когда-то вильнул хвостом и был таков! А теперь любовь вспомнил! Как мило!»
Она неожиданно быстро охладела к предстоящей встрече, а когда после полудня позвонил Ремизов — говорила без вчерашнего придыхания.
— Увидимся? — сразу спросил Евгений.
— Можно… — всё-таки согласилась она, но не особенно уверенно.
— Где?
— Например, на 1-й Рязани… У входа в вокзал… Когда тебя ждать?
— Буду через час, я на машине. Увидишь юношу в красной рубахе и синих джинсах, значит, это я… А тебя как узнать?
— Сама подойду… — не стала она ничего объяснять, решив, что дальше привокзальной площади и шага не ступит, и никаких ему приглашений не будет.
Обычно в город Виктория выбиралась с тросточкой, особенно зимой, когда скользко, но сегодня отказалась от неё. Зато зачем-то взяла хозяйственную сумку. Вышла пораньше, чтобы понаблюдать, как Ремизов подъедет. Любопытно посмотреть на него сперва издали, сравнить теперешнего с тем, которого знала когда-то, а потом подойти, улыбнуться и сказать: «Ну, здравствуй, Ремизов Женя! Вот ты каким стал!» Она остановилась во дворе рядом с вокзалом, села на скамеечке. Со стороны и не догадаешься, что эта полноватая женщина в просторном сиреневом платье и неровно накрашенными обмякшими губами пришла на свидание. В какой-то момент она поняла, что со скамеечки может не увидеть Ремизова, и перебралась поближе к площади, присела на какие-то плиты, положив на них сумку.
Наблюдая за площадью, Виктория вскоре увидела высокого, с залысинами мужчину в красной тенниске и синих джинсах, выбравшегося из подъехавшей тёмно-зелёной иномарки, и поняла, что это и есть Ремизов. К тому же он был с цветами, что подтверждало догадку. Надо бы сразу подойти, но чувства в этот момент смешались, перескакивая от воспоминаний к сегодняшнему дню, к самому Ремизову, нетерпеливо прохаживавшемуся перед входом в вокзал… Вот он достал телефон и позвонил, пытаясь, видимо, узнать, где она, а Виктория, спохватившись, вспомнила, что свой телефон забыла. Она тотчас поднялась, чтобы более не заставлять себя ждать, но через несколько шагов, показавшихся необычно неуклюжими, — именно из-за своей неуклюжести не поехала на встречу с одноклассниками, — почувствовала, как от волнения заколотилось сердце… Нет, в таком состоянии она не могла идти, не могла говорить с Женей — не знала, о чём надо говорить. И почему-то сделалось нестерпимо стыдно за утиную походку, к которой сама привыкла, но которой сейчас ошарашит Ремизова. Ведь он ехал на встречу с юной и нежной Викой, помня её со школьных лет, а увидит перед собой расплывшуюся хромоногую тётку. И какое у него после этого будет настроение, какое потом впечатление увезёт с собой?! Ведь будет ругать себя и проклинать её за то, что осмелилась показаться в таком убогом виде! Зачем всё это? Чтобы потом всю оставшуюся жизнь сниться ему в страшных снах?!
Она пугливо отступила, опустилась на плиты и, закрывшись сумкой, тихо заплакала. Рядом гудели электровозы, надоедливо зазывали пассажиров таксисты, шаркали прохожие; некоторые предлагали помощь, но она лишь вздыхала и мотала головой, отказываясь. Сколько так томилась — не помнила. А когда немного успокоилась, то вытерла платочком слёзы, невольно посмотрела на вокзал и более не увидела на ступеньках мужчину в красной рубашке… И, как ни странно, ей стало легче, словно успела спастись от смерча. А обида? На кого теперь обижаться? На судьбу, что ли? Но её не переделаешь, не развернёшь вспять, как бы ни хотелось. Да и поздно поворачивать.
Виктория кое-как доплелась до общежития, молча прошла мимо вахтёрши, о чём-то спросившей, — Виктория не поняла, о чём именно, — и, держась за перила, тяжело поднялась на второй этаж, а в комнате, откинув ширму с надоевшими голубями, упала на кровать. Здесь уж дала волю слезам.
Неоднократно металлически дребезжал на столе телефон, она знала, что это Ремизов, но трубку не брала — не было сил говорить с ним. Под вечер, когда он, видимо, вернулся к жене, сигналы прекратились. Правда, Евгений звонил в другие дни, Виктория хватала трубку, думая, что это сын, но, услышав голос Ремизова, отключала телефон, даже не пытаясь хоть что-то объяснить.
И он всё понял и не стал более навязываться, всё-таки печалясь от не-состоявшейся встречи и сожалея о том, что и Вику напрасно взбаламутил, и сам обжёгся, желая вернуть то, что, наверное, вернуть невозможно. Да, похоже, и нечего было возвращать, если школьная, неумелая привязанность окончательно зарубцевалась, не успев перерасти в нестерпимое обоюдное чувство, способное заслонить все препятствия.
Какое-то время о поездке в Пронск ему напоминали лишь яблоки, которые возил с собой. Но вскоре они сморщились, усохли, как мало-помалу усохли и его воспоминания. Ремизов, наверное, навсегда забыл бы пустые переживания, но через неделю вернулся и неожиданно, словно весенний ветер, разволновал вкус давних терентьевок, сохранившийся со времён романтической юности и совсем, оказывается, не изменившийся за все эти годы. Такие, казалось, долгие, но истекшие одним днём.
