Бернар Комман - Хозяин картотеки
V
Ночной дежурный смотрит на меня все более и более подозрительно. И то правда, мало кто остается надолго в такой непривлекательной гостинице, где вечно слышен грохот самолетов — отсюда до аэропорта всего полкилометра — и гул шестиполосной автострады. Я всегда удивлялся: это же противоестественно — строить дома вдоль шоссе или у самого вокзала, окнами на рельсы. В этой гостиничке нет даже двойных рам. И стоит потянуть за штору, как она выскакивает из карниза. Но, по крайней мере, никому не придет в голову искать меня здесь, на окраине города, вдалеке от мест, где я обычно бываю; я спокоен, и, если даже хозяин вызовет полицию, им нечего будет мне предъявить. Я чист перед вами, господа. И заплатил вперед за неделю.
* * *Несмотря на шум и свет я засыпаю в середине дня, часа в три, с удивительной регулярностью, и просыпаюсь вечером, обычно к восьми, так что сплю недостаточно, сам это понимаю, да еще в тяжелом климате Женевы, тут и ветры, и озеро; говорят, что некоторые международные организации испытывают в связи с этим трудности: сотрудники не могут привыкнуть к нашему климату, и их приходится переводить в другие города. Я выхожу, когда наступает ночь и становится совсем темно, само собой, я избегаю центральных улиц, где много народа и кто-нибудь может меня узнать. Больше всего я люблю до полуночи наблюдать с пешеходных мостков за взлетом и посадкой самолетов, мне не мешает даже дождь и оглушительный грохот; все эти мерцающие огни, прожекторы, фары, их беспрерывное движение помогают мне несколько часов ни о чем не думать, замедлить чехарду воспоминаний.
* * *К счастью, у железнодорожной станции возле аэропорта я обнаружил магазинчик, открытый допоздна, я покупаю там консервы, чаще всего сардины в масле, ими быстро наедаешься, и свежие овощи, салат, помидоры, фрукты. Идеально было бы иметь электрическую плитку, но дежурный и так на меня косится, недовольный тем, что я ношу в номер еду; если я еще начну готовить, наверняка останутся пятна, брызги, и он тут же воспользуется этим, чтобы меня выгнать. Я чувствую, что мое присутствие его тяготит, он не привык, чтобы люди останавливались здесь надолго. Вчера с притворной любезностью, выдумав какой-то пустяковый предлог, он предложил мне перебраться в комнату номер двадцать шесть, совсем жалкую, без стола и выходящую прямо на шоссе. Я возразил, что заплатил за ту комнату, где нахожусь сейчас, и о переезде не может быть и речи. Ни сегодня, ни послезавтра, когда нужно будет снова вносить деньги за неделю. Вечером я отправился на поезде в Лозанну получить деньги в каком-нибудь из тамошних банкоматов — специально чтобы запутать следы. Коринна в конце концов решится открыть мою почту, чтобы попытаться понять, что со мной случилось и куда я исчез, и на этом не остановится. Тем более надо избегать риска и быть крайне осторожным. В следующий раз я поеду за деньгами в другой город, скажем, в Ивердон. Лучше не появляться два раза в одном и том же месте. На работе прекрасно без меня обойдутся, я вообще не создан для роли начальника.
* * *— Сестры существуют и для того, чтобы помочь в трудную минуту, — сказал я Франсуазе, когда мы встретились в мрачном, подозрительном баре — я специально такой выбрал. Она, как и обещала, пришла одна и принесла все, что я просил: пару брюк, три рубашки, кипу трусов и носков — ведь не буду же я устраивать в номере стирку. Она долго колебалась насчет обуви, но в конце концов купила две пары ботинок на шнурках, как я просил: у меня высокий подъем, и мокасины не подходят, а эти оказались как раз. Франсуаза не захотела взять деньги, — после всего, что ты для меня сделал! — но заявила, что в нынешней истории ничего не понимает. По ее мнению, я спятил, глупо и по-детски настолько придавать значение какому-то пропавшему или вообще не существовавшему досье, я же разрушаю свою жизнь и ставлю под угрозу будущее, это абсурд какой-то! Коринна волнуется и много раз звонила, ночами не спит, ты бы хоть написал, успокоил ее. Франсуаза мне все-таки поклялась никому ничего не говорить. Нам обоим было не по себе; чтобы заглушить это ощущение, мы выпили порядочно виски. Потом она хотела меня проводить, ну хоть немножко; пришлось мне бегом скрываться от нее в парке. Ночной дежурный очень удивился, увидев меня со всей этой одеждой, месье устраивается всерьез, ехидно улыбнулся он. Да, месье устраивается и принимается за работу. Я потребовал от него бумаги; бланки гостиницы, лежавшие в номере, я уже использовал, а новых не положили; обслуживание не всегда на уровне, бросил я, с трудом скрывая зевок.
VI
Преимущество страны, где царит спокойствие, взаимоуважение, постоянная социальная гармония, в том, что люди доверчивы, у них обычно нет домофонов, а сирены крайне редки; поэтому ничем особенно не рискуешь, взламывая дверь, как правило, даже не бронированную, разве что соседи вдруг проявят бдительность. Надо сказать, что старые товарищи, каков бы ни был их начальный «капитал», извлекли дивиденды из своих мелких юношеских «вложений». А еще упрекали меня в том, что я работаю в частном секторе и занимаю руководящий пост. Сами живут на комфортабельных виллах, с детьми, с огромными телевизионными экранами и дорогими стереофоническими проигрывателями, со всякими хитроумными гаджетами, как принято в современном обществе, которое они, видите ли, желали преобразовать и которое беззастенчиво поливают грязью. Привет, высокопоставленные руководители.
Вообще-то мне проще разбивать окна, шума можно не бояться, у всех этих людей большие сады. Спрячешься в тени кустов, а попав в дом, проскакиваешь из комнаты в комнату, пока не найдешь кабинет, хотя я иногда обнаруживал досье на буфете в столовой. Естественно, чтобы иметь его под рукой во время дружеской вечеринки: да, я там был, да, я делал то-то и то-то, рисковал, не боялся, это они нас боялись, а Государство всюду совало нос; вот вам, пожалуйста, конкретные доказательства, и все легко читается, хотя многие строчки вымараны. История сохранит наши имена, а не имена псевдогероев, за которыми даже не следили, о которых нигде не упоминается, хотя эти якобы герои воображали себя лидерами, выдумывали себе псевдонимы и подпольную деятельность! Это они надо мной так издеваются при каждом удобном случае, хохочут, считая, что никто не уличит их в злой воле, торжествуют благодаря официальной печати государственного ведомства. Но в моем распоряжении уже десять дел, я их украл всего за неделю. Ловко сделано, как во времена ночных визитов в редакции враждебных изданий, я вижу, что все навыки у меня сохранились. Десяти дел должно хватить, чтобы развернуть пересмотр всей этой массы глупостей и подлогов.
Досье канцелярской крысы — пресловутые три кило — не так просто было отыскать; в комнате, которая служит ему кабинетом, жуткий беспорядок, такие, как он, получают книги тоннами — еще бы, ведь он занимается всем на свете. Я думал, что досье будет красоваться где-нибудь на виду, но ошибся. Тем не менее слова, написанные на папке, где я его в конце концов обнаружил, хорошо передают умонастроение этого голубчика — «годы борьбы». Ну да, тогда был красный период, потом наступил голубой, потом серый, а теперь вообще противный серо-буро-малиновый, период показухи и компромиссов, неудавшейся карьеры и потерпевшего крах оппортунизма. Мне попалось еще и скромно сложенное письмо — отказ издательства печатать одну из многочисленных рукописей, где он дает волю тщеславию и пытается выдать юношеские похождения за борьбу и акты сопротивления. Я почти обрадовался тому, что его рукопись отказались издавать, но одновременно пришел в ярость уже от первых страниц дела: можно подумать, он заплатил Администрации, чтобы та вознесла его на вершину славы. Неужели спецслужбы могли поверить во все эти глупости и преувеличения, ничего не проверив, не сопоставив с другими источниками, — ведь в результате образ эпохи, цели и обстоятельства борьбы оказались полностью искаженными. Что бы это ни было — некомпетентность или наивность, — начинаешь бояться за нашу безопасность и будущее. Ладно, пусть самозванцев вовремя не вывели на чистую воду. Им нужен был знаток — и они его получили.
VII
Моя безупречная точность, прекрасно документированные отчеты, исправления, выявившие допущенные ошибки и нарушения, не говоря уже о моем личном участии в событиях, определивших ход истории в семидесятых и восьмидесятых годах, — так вот, он оценил мои достоинства и в другое время считал бы большой и, по правде говоря, неожиданной удачей возможность заполучить такого первоклассного специалиста, тем более что я проявил несомненное желание сотрудничать и установить подлинные факты. Но сами факты больше не представляют интереса, та эпоха прошла, холодная война, страх перед красными, желтыми, зелеными, какой смысл к этому возвращаться, сейчас актуальны совсем другие проблемы, а по ним я далеко не лучший специалист, несмотря на мои бесспорные достижения в области информатики. И как-никак ваше политическое прошлое никуда не делось, — я чуть не расхохотался, сказать такое мне, причем серьезно, без всякой иронии, — ваши экстремистские идеи и выступления, ваш пыл — все это едва ли совместимо с хладнокровием, необходимым для нашей миссии. Нет, взять меня в штат и платить жалованье не представляется ему возможным. Максимум, что он может мне предложить, это работать на общественных началах, и, конечно, я смогу пользоваться столовой Федерального дворца, не исключено, что мне предоставят и комнату, не бог весть какую, с душем и туалетом на этаже, но в наши дни, если ты сыт и у тебя есть крыша над головой, это уже немало. И поскольку, как он понял, в Берне мне нравится… Только у него есть вопрос. Он перечитал мое признание и дела, относительно которых я дал необходимые пояснения, все в плане пересмотра деятельности моих бывших соратников, чье значение было неумеренно преувеличено, хотя на самом деле речь шла о борцах, так сказать, второго ряда, не способных выработать ни оригинальной политической идеи, ни стратегии (тут он повторил мои собственные слова), но его вопрос ко мне носит личный характер. И этот вопрос его буквально преследует. Он не может понять, почему я решил бросить свое прежнее место, открывающее перспективы быстрого обогащения и куда более привлекательное, чем его, ради этой работы секретаря суда Истории, работы, которая мне ничего не принесет и которая, в сущности, не так уж важна. Если подумать, то и срочности в ней никакой нет. Я посмотрел ему прямо в глаза и, немного помолчав, ответил, что, если у человека нет детей, он может оставить будущему лишь следы своей собственной жизни, а они превосходят по значению любые материальные блага.
