Владимир Киселёв - Европейский сонник
Вот тебе далекая окраина! Вот тебе медведи-вегетарианцы! Вот тебе бабочки-бражники! Чтоб их всех черт побрал! Всех вместе, а потом еще каждого в отдельности! От этой электроники никуда не убежать. Еще в глубокой древности люди придумали специальные слова для того, чтобы самим себе объяснить и перед самими собой оправдать эскапизм – паническое бегство от действительности, полное бездействие. Ананке. Фатум. Кисмет. Судьба. Мне теперь тоже оставалось только положиться на судьбу. По-видимому, у них там в службе безопасности стоял специальный селектор. Он и отбирал сны.
Сон в руку. Существовало такое старое, недавно возрожденное газетами выражение: сон в руку. Вернулась моя женщина, улыбнулась мне широко, доверчиво и с каким-то ожиданием сунула руку в модный теперь мешочек из сезаля и вытащила оттуда за волосы мою голову. В натуральную величину! Сходство было полнейшим. Слепок. Она стеклодув. И за время нашей разлуки она изготовила мой портрет из цветного стекла. И волосы тоже были стеклянные – тончайшие мягкие нити. Но была и разница. У меня в голове после этого сна стало как-то пусто, а изготовленный ею сосуд был полон. Этанолом.
Мы развели принесенную ею жидкость водой высокой очистки в сосуде из тонкого, невесомого стекла, добавили немного жидкого кислорода, чтобы охладить смесь, согревшуюся в результате реакции, а потом мы пили, ели лягушек, на которых уже открылся охотничий сезон, и говорили в основном «о странностях любви», как обозначил такие разговоры поэт.
У нас осталось немного времени на сон, как, наверное, у всех мужчин и женщин после примирения, затем спал я крепко, меня не будили никакие «вью-вью-вью», проснулся я первым, умылся, побрился, позавтракал поджаренным хлебом и кофе, в который добавил для вкуса капельку этанола. Я попрощался с ней коротко и весело, так, словно вечером непременно возвращусь. Мне очень бы хотелось вечером вернуться, но я сильно сомневался в том, что мне это сегодня удастся осуществить. По чести говоря, я сомневался и в том, удастся ли нам вообще когда-нибудь снова увидеться.
Я спустился на лифте и вышел на зеленый газон перед домом. Тихо шелестел мелкий дождь. Весенняя водяная пыль. Как сказал об этом великий современный поэт:
Чулю, чулю католи шали,
Чальа обшель, чальа обшель,
Чишель, чишель, килель обшали,
Шивель вивель, шивель вивель.
По утверждениям литературоведов, это стихотворение написано на так называемом «языке близнецов». Как известно, близнецы часто создают в раннем детстве для общения между собой свой особый язык, непонятный для окружающих, даже для родителей. Читателям такая манера поначалу тоже кажется чуждой и непонятной. Каждое слово в отдельности лишено смысла. Но если это четверостишие прочесть про себя по меньшей мере тысячу раз, то непременно, как и задумал поэт, ты увидишь зеленую траву, услышишь легкий шум дождя в упругих стойких травинках и почувствуешь себя близнецом природы.
Но стихи, так совпадавшие с шелестом полупрозрачной водяной пыли в невысокой траве газона, были прерваны появлением двух баскетболистов.
Баскетболисты – это эвфемизм. У нас он понятен всякому. В службе безопасности не может работать человек, если рост его не достигает двух метров. Там одни гиганты. И в частных беседах о них никто не говорит: работники службы безопасности. О них говорят – баскетболисты. А главу этой службы называют главным баскетболистом.
– Поедемте с нами, – негромко сказал, склонившись надо мной, один из баскетболистов с несоразмерно маленьким для его роста, красивым, румяным, словно девичьим, лицом.
Мы сели в стандартную машину на воздушной подушке. Я не понимаю, почему до сих пор не выпускают специальных машин для баскетболистов. В этой им, по-видимому, было не слишком удобно, но, возможно, они уже приспособились. Они согнулись, как закрытые не до конца складные ножи.
Мы подъехали к зданию службы безопасности. Единственному старому четырехэтажному зданию на этой улице. Вокруг торчали небоскребы. Вышли из машины. Я сразу оказался между двумя баскетболистами и со стороны, очевидно, выглядел, как здание безопасности между этими небоскребами. Едва мы подошли к двери, как она открылась автоматически. Ну, для этого нужно не слишком сложное приспособление. Огромный вестибюль был в два этажа. Совершенно пустое помещение. Ни одного человека. Ни стула, ни скамьи. Дверь в стене против входа. Никаких выходов к лестницам на следующие этажи или к лифту.
Баскетболист с маленьким девичьим лицом, как мне показалось, из этих двух баскетболистов он был старшим, причем не по возрасту, а по званию или должности, набрал на двери шифр на семи кольцах, и мы прошли в коридор. Коридор, по-видимому, и служил здесь началом психологической обработки.
Всем известно, что здание службы безопасности по фасаду занимает никак не больше шестидесяти метров. И в глубину, насколько это видно с улицы, там метров сорок. Так вот, мне вскоре показалось, что здание занимает километры. Такой же двухэтажный, как вестибюль, узкий коридор, – по нему можно было идти рядом лишь двум, один баскетболист шагал сзади, – был, как шлюзами, перегорожен множеством дверей. Расположены они были, очевидно, по таблицам Стюарта, по таблицам случайностей. Крайне неравномерно. Я подсчитывал шаги. Двери были то через одиннадцать, то через двадцать, то через двадцать три шага, а то через девяносто шесть.
Но самое удивительное состояло в том, что коридор этот не имел конца. Я считал про себя: три шага – два метра, мы прошли уже по меньшей мере метров девятьсот, а коридор все продолжался. Ну, скажем, он мог незаметно уводить нас под землю. Или изгибаться. Но мне казалось, что я должен был бы почувствовать этот наклон или изгиб.
Двигались мы совершенно тихо, пол был устлан серой дорожкой из ворсистой ткани, и двери открывались бесшумно. Я оглянулся и увидел, что второго баскетболиста с нами уже нет. Он незаметно исчез на каком-то участке. Я твердил про себя юношеские стихи поэта, написавшего о дожде и траве:
И у той последней двери
Мы остались с глазу на глаз.
И у той последней двери
Я сказал проводнику:
– Путь окончен. Мы у цели.
Так прерви свое молчанье
И скажи мне, ради бога,
Что за этими дверьми.
Мне казалось, что стихи меня поддерживают, спасают от всего этого безумия.
Последняя дверь ничем не отличалась от всех остальных. Мы оказались в том же самом вестибюле, с которого начали свой путь. Или очень похожем? В противоположной стене была выходная дверь. Баскетболист подвел меня к ней, наклонился надо мной и негромко предложил:
– Иди.
Я сделал шаг, дверь сама открылась, я увидел небольшое помещение и за столом человека, лицо которого было мне хорошо знакомо. Не только мне. Всем, кто смотрел обязательные восьмичасовые телевизионные передачи. Это был начальник службы безопасности. Он часто выступает по телевизору и рассказывает, как много делает его ведомство, чтобы уберечь народ от всяких бед, от огорчений.
Это был он, но вместе с тем совсем не он, а как бы его модель. Уменьшенная в два раза. Очевидно, расчет состоял в том, что это должно меня удивить и испугать, но на меня это не произвело особого впечатления. Я ведь конструктор. И сразу сообразил, как это делается. По-видимому, в телевизионной студии для него специально ставят маленький стол и маленький стул, чтобы он на экране выглядел, как все баскетболисты. А фактически он намного ниже. Даже ниже меня.
– Садитесь, – предложил мне руководитель безопасности.
Я сел на единственный стул перед его столом.
– Что это у вас за сны?
– Какие сны? – ответил я, повышая голос. – Я совершенно доволен нашим государством. Мне не нужны никакие перевороты, это флуктуация. Мало ли какие бывают флуктуации, вот на днях…
И я, запинаясь, рассказал о том, как на конструктора, на моего товарища по работе, свалился в городе вертолет.
– Флуктуация… – презрительно усмехнулся руководитель безопасности. – Это я приказал сбить вертолет. Он летел с бомбой, которую враги государства собирались бросить на здание департамента.
Я молчал и тупо разглядывал носки своих башмаков. Я действительно очень далек от всякой политики. Мне такое и в голову бы не пришло.
– Так вот, – уже другим тоном, напряженным и решительным, продолжал начальник безопасности. – Не нужно говорить глупостей. У нас для этого слишком мало времени. Я все знаю. Я познакомился с вашей схемой. И у нас есть предложение: берите в руки руководство восстанием. А затем вы возглавите наше государство.
– Как это – я? Почему? Ведь я совершенно не подхожу для этого. Я к этому не имею никакого отношения. Я рядовой конструктор. К тому же не электроники, а механических устройств. Кроме того, я всем доволен. Я не понимаю, зачем нужно менять руководство государством… И кто мне даст гарантию, что я не буду вами же уничтожен после того, как организую этот переворот?
