Анатолий Новиков - Третий номер
Некто в дорогом костюме. Может быть, директор или актер. Вежливо отказывается, кладет на поднос Арине приличную шоколадку. Понимает рафинированная кочерыжка, что к чему.
Две упитанные дамы, продавщицы, вероятно, — на двух пальцах по три золотых кольца. Пальто не сняли, чего-то боятся. И тут — в точку! Гребут с подноса, сколько могут. И разговорчик, слышанный мною не раз: «Бери, Зина, побольше. Бери! Все равно у них остается, и они тащат себе. А мы деньги плотим!»
Ну, лю-ди! Взять леденец, что ли, чтоб не стошнило?
Еще персонаж. Спящий пассажир. Вечно дремлющий. Ночь ли на дворе, день ли — спит. Тридцать часов будем лететь, столько же проспит. Только одно ему надо — чтоб вовремя разбудили.
Зеленый сигнал на щитке загорелся. Вызывает командир. В кабине делом заняты. Гул приглушенный, прибитый встречным потоком. Кругом — праздник приборов. Коленкин плотненько сидит в кресле, руки на штурвале. Скоро и мне сидеть в кабине, работать, может, даже с этим экипажем. Еле пробился на курсы радистов, хотя в армии два года занимался этим же.
За стеклом — белесое марево. Тучи не тучи — обложение какое-то. Локатор чист. Лето. Весенние грозы отплескали, отшумели. Над нами цепь белоснежных гнутых облаков. Застывшее ослепительное шествие. Иногда верится, что всё это — твердь. Так и подмывает выскочить, постоять на тучке, пританцовывая. Можно, наверное, соорудить лыжи необычной ширины и легкости и бегать по такому полю в свое удовольствие.
— Как пассажиры, Андрей?
— Чувствуют себя нормально, командир. Не трясет. Жалоб нет.
— Вот и отлично!
Штурман протягивает бумажку с информацией. Прибытие… Скорость… Высота… Температура…
Опять в салоне смотрят на меня. Явление из кабины — порядковый номер «три». Болтанки нет, и пассажиры чувствуют себя молодцами и путешественниками, которым сам черт не брат. Паренек с портфелем снова улыбается. Надо с ним потолковать «за жизнь».
А пока есть время посидеть в третьем салоне у окошечка, подремать неторопливо. Девчонки разогревают походный обед в сотейниках, и от кухни приятно наносит куриным бульоном. И мы летим, летим, закрыв глаза, — парим над цветными квадратами далекой теплой зимы…
Вот так вспышка! Откуда? Взрыв!
Пассажиры повскакивали с мест. Молния? Горим?
— Оставайтесь, пожалуйста, на местах! Пристегните ремни. Ничего не произошло!
Кажется, правый движок задымил.
Арина уже здесь. Механик в первом салоне… Снижаемся. Почему так резко?
— Ничего опасного, товарищ. Абсолютно не опасно! Абсолютно!
Кажется, начинается тихая паника. Такое напряжение. Сидят, как на электрических стульях…. А лица! У меня такое же… Все? Не может быть! Не может быть. Не может… Я боюсь… Тупо подгибаются ноги. Спокойно! Здесь — дети и женщины… Спокойно, Андрей! Бог не выдаст, свинья не съест…
Не снижаемся — падаем! Тело — вверх, душа — в пятки… Противно, и ничего с этим не могу сделать!.. Пламени не видно. Сработали огнетушители. Почему мне показалось, что горим?
— Я вам сказал, дорогой товарищ, непредвиденная маленькая техническая неисправность. Совсем небольшая! Говорить о ней противно!
Кто предполагал, что попадем в такое молоко, где резвятся на воле шаровые молнии. Локаторы были чистыми, сам видел…
Инструкция! Чуть не забыл. В кабину скорее — уточнить. Мой люк — на кухне…
— Ничего опасного, уверяю вас. Небольшой электрический разряд. Как в школе, помните? Между электродами выщелкивается голубая искорка. Тут-тук — и нет ее.
…Это паника… Сидят, как раздавленные… Спокойно, Андрей! Спокойно! Наверное, у меня сейчас лицо утопленника… А девочки — спокойные на зависть и предупредительные, словно ничего не произошло.
Командир даже не обернулся, когда я вошел. Лешка — белее изолятора.
— Молния?
Ясно и так! И мы несемся вниз сквозь холодный пар, обволакивающий самолет… Шпарим… Лешка показал рукой. Разряд прошел через нос. Все локаторы и радио — вдребезги. Рванул движок, и еще что-то там произошло. Определить невозможно. Даже на земле причину ищут долго.
Лешка работает с землей по УКВ станции, а в руках у пилотов не штурвалы, а плуги с непомерным пластом тяжелой земли…
— Садимся, Андрей, на запасной аэродром. Земля уже знает. Предупреди девочек, пусть будут повнимательнее. Сам действуй по инструкции.
— Есть! Понял вас, командир!
Отвечаю, словно бы я еще в армии, от испуга, наверное. Поворачиваюсь и выхожу из кабины на сотни настороженных глаз.
Бегу на место. Нет, не бегу. Иду неторопливо, как прежде, чуть улыбаясь, и сам удивляюсь своей выдержке. И улыбаюсь не показно, не во всю ширь и наглядность, а вроде бы своим мыслям, незаметненько вроде бы.
Сейчас от каждого члена экипажа зависит, чтоб не гробанулись. И от пассажиров. Главное, чтоб не метались.
Мой люк. Вот так снижение! Что-то у них там еще кроме движка… Ух! Ноги подгибаются, тело — вверх… Надувной спасательный трап… Вот он… Спец, этот парнишка, — рядом. Помогает… Земля — вот-вот… Чувствую телом…
Весь третий салон уже на ногах. И со второго проталкиваются люди. Мой помощник, знакомый мой спец, усаживает всех на места, сдерживает в проходе людей. Земля уже рядом… Наверное, не выходит шасси, и мы летим без должного торможения…
— Слушай, парень! Открою люк, ты прыгай вниз. Принимай детей, женщин, лови всех. Только не убегай. Не убегай только… Прошу… Я тебе литр поставлю — выпьем. Не слиняй только — разобьются дети. Вот так сделаешь и так — трап раздуется. Но это когда трап — снаружи. Если надуешь сейчас — заткнет все ходы-выходы. Всю кухню. Ты понял, парень? Только не убегай…
Земля! Вот так удар! Так можно и вспыхнуть! Но страх сразу отлип. Это же земля! Выкрутимся! Сейчас пожарные, наверное, несутся рядом с нами и поливают почем зря из брезентовой кишки наш лайнер.
Подождите! Успокойтесь! Все сделаем быстро! Не мешайте — вы первыми сойдете!
Это продавщицы пробились вперед и мешают открыть люк. За ними лезут остальные… Обидно! Хоть на несколько еще секунд сдержать… Спокойно, Андрей! Давление внутри салона спало. Пора открывать. Рви дверку! Еще! Еще! Как кричат продавщицы — волосы дыбом!
Люк припаялся… Заклинило? Рви, Андрей! Кожа с живого, — а рви на себя! Еще!.. Еще… Задохнуться на земле? Черта с два! Надо бы топором! Надо бы топором. Есть! Отскочила…
Расписали бы потолки, что ли? Весь день глядеть, не шевельнувшись, в эту известковую тоску… Сколько я здесь торчу? Почему? Не помню. Дверь люка отскочила, дохнуло свежим воздухом, самолет уже останавливается. Тут, наверное, меня и прихлопнули. Как муху. Грудью о дверную ручку. Раскупорили — весь воздух вон. Грудь в гипсе, пошевелиться нельзя — побаливает. И дышать тяжело. Сдается мне, что пары ребер я не досчитаюсь по выходе отсюда… Людей понять, конечно, можно. У каждого семья, дети. Что лукавить? Жить хочется — мешкать нельзя. Паренек тот, спец, свой человек. Не будь его — не торчал бы я здесь сегодня, в осадок бы выпал.
Кто-то стучится вежливо. Корреспондент нашей летной многотиражки. Цветы приволок и сверток здоровый, килограммов на пять. Наверное, с апельсинами. Цветы, словно я юбиляр.
— Привет! — говорит.
— Привет.
— Как настроение?
— Отличное. Парадно-выходное.
— Это хорошо. И все, кроме тебя, живы-здоровы.
Эх, третий номер, третий номер, а поди ж ты — не помер. Чьи стихи? Да поэта одного. Самоучки. Конечно, напиши. Героизма побольше. Мужества. Один на один — со стихией. Вот заголовок. Или — «обратная катапульта». Только не забудь добавить, старина, что душно было в салоне, и поэтому так старательно рвал я дверку. Хотелось свежего воздуха хлебнуть. Очень хотелось…
— Кто выкинул трап? Какой-то пассажир, молодой парень. Выбросил его и помогал всем выбраться, последним выпрыгнул. Но потом оказалось, что никакой опасности, в смысле пожара, не было.
— Прекрасный паренек! Я ему должен…
Только когда еще встретимся! Такие люди — по мне. Говоря словами моего деда-бондаря, они — обручи вокруг бочки.
— В суматохе никто не удосужился узнать имя и фамилию у этого паренька. Вроде бы он на рейс другой поспешил, потому что опаздывал, и уехал с пожарной командой, — рассказывал корреспондент.
— А что ему оставалось делать? Он ни перед кем не в долгу. Жаль, конечно, что фамилии не знаем. Но его по документам можно разыскать, по ведомостям. Разыщем и грамоту вручим…
— Там девушки пришли, Андрей. Впустить?
— Что же ты сразу не сказал? Вечность их не видел. Только реветь им не давай. Мне ведь грудь сотрясать нельзя. Подумают: слабый человек. А еще третий номер.
Они вошли светлые, нарядные и почему-то в белых платьях до самых пят. Я смотрю на них, очарованный их неожиданным появлением и великолепными нарядами. В груди стало тесно от благодарности к этим богиням эфира, спасшим корабль, людей от гибели.
