Юрий Красавин - Ямуга
— А как насчет чаю, сэр?
— Вы не употребляете крепких напитков? — удивился он. — Это не в традициях русских писателей. Неужели вы даже в торжественных случаях…
— Случается, выпью, но… редко! Что-то я не испытываю от этого радости.
— Вам надо показаться врачу, — сказал он озабоченно. — Как так? Питие не радует — это ненормально. Однако же давайте попируем не здесь, а на просторе, под соснами. Там всё-таки вольней дышится.
Мы расположились в плетёных креслах под раскидистой сосной. На столике перед нами появилась батарея бутылок разного вида, копчёная колбаса, пласть сёмги, икра черная и красная, заморские фрукты. Всё это хозяин выставлял и выкладывал сам, Валера куда-то исчез.
— Давайте поговорим о делах литературных, — предложил хозяин, разливая по бокалам кому вино, а кому коньяк.
— Вы имеете в виду работу над вашим портретом? — уточнил я и предложил ознакомить его с началом маленькой повести о нём, в порядке, так сказать, контрольного отчета исполнителя перед работодателем.
Он оживился от моей шутки. Я достал несколько листочков рукописи и прочел от слов «Мы стояли на железнодорожной платформе станции Ямуга…» до того места, где «Двери вагона сомкнулись, разделяя нас…». Герой повести слушал внимательно, не забывая, впрочем, наливать себе в бокал, а когда я кончил читать, спросил этак размышляюще:
— Интересно, почему вы начали не с того, как мы сели в Москве в электричку и оказались соседями. Там у нас была интересная беседа. Сначала вы разговаривали с женщиной, сидевшей рядом с вами, а та держала в руках книжку с развратной картинкой на обложке.
Так было. Я удивился: женщина в почтенном возрасте, что её привлекло в том чтиве?
— А потом мы с вами немножко поспорили. Я сказал, что не понимаю, зачем пишутся книги. Ведь уже написано чёрт-те сколько, не прочитать. Явное перепроизводство! А вы вступились за честь писательского мундира.
Верно, было так. Я ему объяснил: жизнь совершается поступательно, можно сказать, идёт вперёд, требуется осмысление, кому её и осмыслять, как не нарождающимся писателям в их новых книгах?
— Я вас, конечно, задел за живое, потому мы и заспорили. Может, как раз это нужно для закваски? Что, если начать оттуда?
— Очень уж издалека, — возразил я.
— А пусть читают!
— Мужчина слишком долгим ухаживанием рискует потерять благосклонность женщины, — сказал я, — а писатель длинным предисловием быстро наскучит читателю.
К моему удивлению, выпив бутылку коньяка под разговор о делах сугубо творческих, Кубаров почти не опьянел. Я даже выразил по этому поводу удивление.
— Практика! — сказал он. — Еще с Магадана.
Про его Магадан мне было известно только то, что он там работал и вроде бы даже в золотоискательской артели, на чём и разбогател стремительно… а подробностями я не интересовался.
— У вас там внешность моя не описана, — сказал он. — В девятнадцатом веке — а это ведь золотой век нашей литературы! — начинали как раз с внешности: вошел господин, одетый в то-то и то-то, причесанный вот этак… и сразу портрет, верно?
Мне нравятся подобные разговоры, и мы очень живо порассуждали о портретных характеристиках и их значении в художественном произведении.
6.Жаркое лето воцарилось вокруг дачи, в которой мы жили. Лес окружал нас — знойный, роскошный лес с птичьим гомоном, смоляным запахом, с ветерком из багульниковых низин.
Обстановка эта заставила меня отодвинуть рукопись о «русских снегах» и переключиться на другую — роман о временах далёких, как я их себе представлял — то было время, когда приходил на Русь апостол Андрей. Герои романа моего расселились широко по Великой Русской равнине, я с трудом управлялся ними, их было не менее двух сотен: земледелатели, бортники, рыбари… язычники! Обитали они в лесах непролазных, по берегам рек и озёр рыбных.
А начиналось-то повествование с полуфразы:
«…бысть знамение на небеси — бяху на встоце три солнца, а четвертое на западе». То не мои слова — из старинной книги извлечены. Меня поражала красочность описаний в той книге.
«День тот был до полудня красен вельми, а в полдень помрачилась грозно закатная сторона неба, надвинулись тучи и разбушевались силы небесные в гневе или буйном веселии…».
Великие несчастья пали на Русь, куда направлялся апостол Андрей. Наступил разброд в людях — не знали они в страхе, которому солнцу молиться, потому ждали великой беды, которая и не замедлила прийти: злой демон именем Лют, он же Мор, он же Лютомор, то ли сам разгневался на людей, то ли, исполняя волю Чернобога, стал карать всех подряд смертью без жалости и без разбора…
«Стояла невеликая слободка названием Лотошино на берегу широкой заводи, что у реки Оцы. В слободке той было восемь изб и три землянки. Жили все меж собой дружно, согласно, советно — сеяли рожь и жито, ловили рыбу, собирали урожаи лесные и болотные, дикого зверя били — лосей да тура да вепря, добывали зверя пушного — горностая, белку, лисицу, бобра…
У Гостяты была жилая изба под соломенной крышей, старая мать в ней хозяйкой… была жена и детки — шестеро, а рядом добрые шабры-соседи: Крик Тыртов, Семьюн, Несвит, двое братьев — Жабка и Трубец…
Но пришел Лютомор, и никого не стало.
Началось с того, что Несвит принес от дальней родни своей Лютоморовых бесей, те скакнули на других… Вымирали семьями. Крик Тыртов и братья Жабка да Трубец ушли с женами и детьми куда глаза глядят — в глушь, в леса. Иные не успели, немочь одолела. Он, Гостята Лыков, ходил из избы в избу, помогал, чем мог: утешал словом, приносил водицы… И у самого поразились жена и дети, умирали на его глазах.
Потом ударило и Гостяту между крыльцами. На второй день болезни, собрав остатки сил и превозмогая крайнее страдание, он обошел всех — никого уже не осталось живых. Он поджигал дома, помогая умершим переселиться на небеса, к богу Вышнему, поджег и собственное жилье…
Жар его томил… в голове мутилось… Вышел к реке напиться, зачерпнул водицы, поскользнулся на мостках…»
Таково было повествование о времени давнем-давнем.
7.Больше всего мне нравилось сидеть в светёлке — там было тесненько, но светло даже в пасмурный день. В ней стояло удобное кресло и столик типа журнального — не писать, а читать хорошо; тут посещали меня только хорошие мысли. Именно здесь наскоро я набросал продолжение моего легкомысленного повествования о Кубарове, хозяине дачи, да и тотчас забыл о нём.
Отсюда был виден лес во все стороны, Волга с плывущими по ней теплоходами или парусными яхтами; крыши соседских дач проглядывали в кронах сосен и елей.
После нашего дружеского застолья хозяин не появлялся на своей даче довольно долго. Я же настолько вжился в события своего исторического романа и так погружен был в них, что с недоумением уставился на автомашину, въехавшую в дачные владения, уже ставшие теперь «моими». А из автомашины вышел сам хозяин дачи, усталой походкой пошел к крыльцу.
— На Колыме был, — объяснил он свое долгое отсутствие. — И на Камчатке… чуть на Аляску не перекинулся!
Залез в ванну, плескался там, вышел оттуда в богатом халате, извинился перед моей женой:
— Вы разрешите мне так, по-домашнему?
Мы опять расположились под соснами с теми же винами и закусками. После разговора о том, о сём Кубаров поинтересовался, как идет у меня работа.
— Жиденькая получается повестушка, — пожаловался я. — В ней ничего не происходит. Ну, приехал мой герой, потом уехал… Подвигов не совершает, мудрых речей не произносит.
— Не отчаивайтесь, — подбодрил он весело. — . Муки творчества — это прекрасно. А мудрых-то рассуждений я и от вас не слышал. — Герой не я, а вы. А что до меня, то… Пушкин говорил: прозаик должен быть немного глуповат, даже если это Лев Толстой.
— Ишь ты как он про Толстого-то! — подивился Кубаров.
Я решил прочесть ему продолжение повести от «Я так полагал, что на том наше знакомство и закончилось…». Он несколько раз смеялся, приговаривая:
— Все правильно… все так.
Я остановился на том месте, где описывался внешний вид его дачи. Кубаров сказал:
— Не знаю, чем вы недовольны. Мне нравится.
— Насколько я понимаю, — сказала моя жена, — главные-то события вашей жизни остаются за рамками повествования.
— А бог с ними, с главными-то! — весело отозвался он. — Обойдемся без них. Кто знает, что главное, а что второстепенное. Вот сидим мы под сосной, ветерок веет, дятел-желна — слышите? — автоматными очередями долбит вон там, кукушечка вдали — слышите? — кукует… Это и есть главное.
Поскольку мой работодатель столь одобрительно отозвался о результатах моего труда, я решил, что оставлю всё так, как написалось, не надо ничего править.
