Юрий Буйда - Марс
В то время как рабочие с утра до позднего вечера крушили, скребли, заколачивали, штробили, сверлили, строгали, тесали, полировали, штукатурили, красили и белили, Марс вел переговоры с поставщиками, клиентами, партнерами и конкурентами.
По мере продвижения работ в “Собаке Павлова” в Чудове один за другим закрылись ларьки, круглосуточно торговавшие пивом, сгорел мотель на въезде в город, милиция опломбировала залы игровых автоматов, а неуступчивый хозяин популярного кафе “Третья нога” свел счеты с жизнью, дважды выстрелив себе в затылок из крупнокалиберной бесшумной снайперской винтовки “Выхлоп”.
Открытие обновленной “Собаки Павлова” было приурочено к выписке из больницы Малины и ее несчастной племянницы Рины.
Рита вела тетку под руку, корчась от стыда за беспомощную старуху, у которой текла по подбородку слюна, а Рину Марс принес домой на руках.
На следующий день Малина и Рина заняли места в креслах, поставленных у входа в “Собаку”, Марс и Рита встали у них за спиной, а по стороны расположились музыканты — слева во главе с Валерием Гергиевым, справа — под руководством Владимира Спивакова.
Гости начали собираться с раннего утра.
Один за другим на площадь въезжали черные лимузины с тонированными стеклами. Огромные мужчины в неброских дорогих костюмах и генеральских мундирах один за другим подходили к Малине — “Дмитрий Анатольевич... Владимир Владимирович... Игорь Иванович... Алексей Борисович... Герман Оскарович... Рашид Гумарович... Юрий Яковлевич... Владимир Иванович... Анатолий Борисович...” — и пожимали руку. Малина кивала им рассеянно и поправляла шляпку. Затем гости здоровались с Риной — на ней была шляпка с вуалью, а руки она прятала в муфте.
Охранники в черных очках вежливо сдерживали толпу.
Наконец под звуки фанфар мэр Чудова, совсем ошалевший от обилия знаменитостей, перерезал ленточку, и гости вслед за Малиной, Риной, Марсом и Ритой вступили под своды “Собаки Павлова”.
Солнечный свет свободно проникал сквозь венецианские зеркальные стекла в зал, который еще недавно казался продымленной разбойничьей пещерой, а теперь превратился в храм радости и процветания.
Батюшка освятил заведение, стараясь быть кратким.
Со сцены, украшенной роскошными розами и живыми птицами, гостей приветствовала Анна Нетребко, исполнившая искрометную арию по-итальянски.
Захлопали пробки, шампанское полилось рекой.
Гости с бокалами в руках обступили острорылую бронзовую собаку — каждому хотелось потрогать ее нос на счастье.
Огромным спросом пользовался старинный медный чайник, наполненный ломовым самогоном, а к медному тазу с водой, заправленной лимоном и лавром, выстроилась очередь.
В большой комнате рядом с главным залом, где раньше пылился покоробленный бильярдный стол, теперь красовались игровые автоматы и рулетка. Нашлось место и для интернет-салона. В бывшей кладовой, где хранился хозяйственный инвентарь, была устроена уютная переговорная комната — с баром, кондиционером и комфортабельным подземным ходом, который выводил в центр Москвы, к Манежной площади. Наверху гостей ждали опрятные девочки всех ценовых категорий, а в старинном подвале разместилась пыточная, оборудованная по последнему слову техники. Огромный внутренний двор, обычно заставленный ящиками, коробьем, молочными бидонами и контейнерами с мусором, был превращен в автостоянку.
Чтобы не смущать гостей своим увечьем, Рита весь день просидела в углу с бокалом вина, которое так и не пригубила. Она была ошеломлена тем, что произошло в ее жизни за месяц. Она стала женщиной и уже через неделю кричала по ночам так, что на другой стороне площади, в аптечной витрине, заспиртованные карлики бледнели от зависти. Марс и Рита занимались любовью под стук молотков и вой электрических дрелей, утром она кормила рабочих яичницей с колбасой, днем навещала тетку и сестру, а вечером готовила ужин, после чего принимала душ и поднималась наверх с такой легкостью, словно ее левая нога внезапно прибавляла пятнадцать сантиметров.
Открытие “Собаки Павлова” — лимузины, гости, музыка, блеск и шум — поразило ее, хотя она сама участвовала в преображении заведения, пусть и в роли молекулы, вовлеченной в химическую реакцию. И Марс — Марс был великолепен. Он держался со всеми этими людьми без тени подобострастия и без намека на фамильярность, никому не выказывая любви и никого не лишая надежды. Кажется, за весь день он не произнес ни слова, но все понимали, кто здесь хозяин. Он всегда оказывался там, где нужно, и чаще всего — рядом с Риной.
Рита хмурилась, вспоминая, как Марс нес Рину из больницы на руках, а она обнимала его за шею. В шуме и гаме праздника, в толпе, слепая Рина вздрагивала и оживала, стоило Марсу оказаться поблизости, словно она улавливала какие-то волны, исходившие от него.
После прощального фейерверка, который жители государств, отваживающихся граничить с Россией, приняли было за начало новой мировой войны, Марс проводил последних гостей, выпив с каждым на посошок, и отнес Рину в спальню.
Той ночью Рита была особенно требовательной, даже капризной, но Марс был, как всегда, нежен и неутомим. Проснувшись под утро, Рита не обнаружила Марса рядом и сразу поняла, где он может быть. Только у Рины, где же еще. Там она его и нашла.
Марс сидел на краю кровати и гладил Рину по голове, а Рина трогала дрожащими своими руками его спину, лоб, плечи, грудь...
— Ей легче, когда я рядом, — сказал Марс, не оборачиваясь.
У Риты так свело челюсти, что треснул левый коренной зуб, а рот наполнился кровью — прикусила язык.
Ресторан “Собака Павлова” ожил и расцвел. Люди приходили сюда выпить пивка, потому что оно здесь было дешевле, чем в магазине, да и не было поблизости других мест, где бы сутки напролет торговали неразбавленным пивом. Днем наезжали солидные господа, занимавшие переговорную комнату. Никогда не пустовал интернет-салон. Крутилась рулетка и пощелкивали игровые автоматы. А вечерами зал набивался битком — в Чудов приезжали даже из Москвы, чтобы послушать Аллу Пугачеву, Ника Кейва или старика Черви, который без устали играл на дивной своей червивой скрипке, притопывая порыжелым яловым сапогом, дымя чудовищной папиросой и мотая кудлатой седой башкой, плача и смеясь, плача и смеясь... И всю ночь наверху пели многострунные кровати, и деньги текли рекой...
Рита вела бухгалтерию, отвечала на звонки, назначала встречи и следила за тем, чтобы рубашки Марса были вовремя выстираны и выглажены. Теперь ей не приходилось готовить еду — этим занимался синьор Джузеппе. В свободное время она читала или ездила по магазинам — расплачивалась платиновой карточкой.
Когда Марс сказал, что наконец-то нашел хорошего врача, который согласился заняться ее увечной ногой, Рита ответила:
— Не сейчас — после родов.
— Как скажешь.
Вот и все: “Как скажешь”.
С наступлением осени Рита отправилась в школу. Она не скрывала беременности и не требовала поблажек, а от физкультуры ее давным-давно освободили “по ноге”.
Марс был занят, часто ужинал где придется, но каждую ночь засыпал рядом с Ритой.
Малина потихоньку приходила в себя, иногда даже обедала в ресторане, а однажды сходила сама в парикмахерскую. По вечерам Марс помогал ей раздеться и ложился с краю: Малина плохо засыпала, если рядом не было мужчины. Они болтали о том о сем, то есть болтала Малина, а Марс слушал, потом она начинала похрапывать.
Малина вернулась в состояние невинности и не беспокоила Риту.
А вот сестра — сестру Рита готова была убить.
Рина лежала целыми днями на боку, подтянув колени к груди, и дрожала. В ее комнате пахло зверем, как в зоопарке или в конюшне. Но стоило появиться Марсу, как она преображалась, превращаясь в девушку с нежной шеей и красивыми ляжками. Она выбиралась из-под одеяла, прижималась к Марсу и начинала трогать его и гладить — его лоб, плечи, грудь... А когда он уходил, она снова превращалась в зверушку, слепую, немую и вонючую, которая только мычит и дрожит, мычит и дрожит...
— Ей надо умереть, — сказала Рита. — Никакого смысла в ее жизни нет. Лежать и дрожать — это не смысл, а больше она ничего не умеет. Даже имени своего выговорить не может. Мы без нее проживем, а она без нас — нет. Малина скоро умрет, у меня свои дела... — Она положила руку на живот и по-бабьи вздохнула. — Ты — ты как пришел, так и уйдешь...
Марс молча смотрел на нее.
Рита чувствовала, что от сгустившегося в воздухе электричества у нее сейчас волосы встанут дыбом. Встанут дыбом, затрещат и вспыхнут, разбрызгивая вокруг искры.
— Так лучше, — сказала она, не опуская глаз.
Марс протянул ей подушку.
Она взяла подушку и замерла.
— Сама, — сказал Марс. — В первый раз — сама. Чтобы потом не пришлось прощения просить.
Рита уставилась на него.
Марс кивнул.
— А ты... — Рита сглотнула. — Ты в первый раз — кого? Отца? Брата?