Тацудзо Исикава - Свое лицо
Приближалась ночь, какое-то чувство подсказывало мне, что возвращаться домой опасно. Я пошел к Мари. Пришлось пообещать, что мы поленимся в самое ближайшее время, и меня с радостью оставили па ночлег. О, то была самая страстная ночь, проведенная с этой женщиной. Но именно ей предстояло быть и последней в нашей жизни. Конечно, я ничем не выдал своих истинных намерений, преступник обязан беречь свое одиночество во имя собственной безопасности. Я знал, что нет ничего опаснее таких связей. Недаром скрывающихся преступников часто обнаруживают у их родственников или знакомых. Это была счастливая ночь и для Мари. Как, оказывается, немного надо для счастья, если его можно ощутить даже в момент, когда все ложь и фикция!
Этой ночью во мне впервые заговорило чувство жалости к одинокой Мари.
Я бодрствовал, в то время как она безмятежно спала, уткнув голову в мое плечо. Видимо, она успокоилась, решив, что отныне ей есть на кого положиться. Перед моими глазами всплывала картина того, что произошло днем.
Да, я украл деньги. Деньги из банка. Но ведь они принадлежит множеству разных людей, и установить, кто именно их владелец, невозможно. Банк лишь временный их хозяин. Деньги должны быть возвращены вкладчикам. Кто именно из них пострадавший, установить невозможно. Банк своего рода уполномоченный этих пострадавших.
Обладание вещами не больше чем видимость. Вещи то и дело перемещаются от одного человека к другому, таково уж их свойство. Если А проявил неосторожность, вещь перейдет к В, а стоит тому зазеваться – и она уже переместилась к С. Таков постоянный процесс перемещения, и моя кража всего лишь одно из его звеньев.
Конечно, этот процесс подчиняется определенным правилам: купля-продажа, наследование, подношения… Вещи перемещаются в силу присущего им свойства, но и сами люди могут перемещать их по собственной воле. Значит, перемещение вещей – это норма, а не отклонение от нее.
К незаконным способам перемещения следует в первую очередь отнести грабежи и кражи. Закон запрещает такие способы перемещения, но не в его силах отменить само перемещение как основное свойство вещи. Таким образом, с точки зрения процесса перемещения грабежи и кражи – это тоже норма, а не отклонение от нее.
Да, я украл деньги. Они у меня в кармане. В ближайшее время я их истрачу. Они исчезнут, а вместе с ними исчезнет и украденная мною стоимость. Останется только сам факт преступления. Но действия, связанные с ним, они тоже канули в прошлое. Выходит, меня будут судить за действия, канувшие в прошлое, и выносить приговор, всходя из предполагаемой вины.
А что вообще понимать под воровством? Как известно, деньги непрерывно перемещаются в обществе. Значит, произошло всего лишь небольшое нарушение порядка перемещения. Короче, суд наказывает меня за нарушение этого порядка. Но позвольте, а когда он находился в нормальном состоянии, этот порядок? Взяточничество, подкупы, незаконная торговля, незаконные правила наследования, незаконные подношения… Нога Мари легла на мою ногу. Какая у нее горячая нога. Грудь спящей женщины мягким и нежным прикосновением ласкала мою руку. Как все же грубо наше тело по сравнению с женским…
Наступило утро. Мари привела себя в порядок и ушла на службу. Ее улыбающееся лицо сохраняло следы усталости.
Расставшись с ней, я вышел на улицу. Мне некуда было спешить, начиная с сегодняшнего дня я совершенно свободен. Но оказалось, что безделье еще не свобода, безделье вызывало во мне ощущение пустоты. Выходит, что свобода – это то малое, что мы ощущаем, будучи связаны с какой-то деятельностью.
Я вернулся в свою квартиру, она встретила меня неприветливо, и не только потому, что пустовала целые сутки. Эта комната знала о моем преступлении, казалось, она осуждала меня.
Я прилег на постель и развернул газету. Возможно, уже есть сообщения, подумал я, проглядывая третью полосу, и невольно вздрогнул, увидев целую статью. Мне даже не верилось, что речь идет обо мне.
«Дневное ограбление банка» – гласил жирный заголовок. Рядом была помещена фотография банка. Что за глупости! Какое там ограбление! Пошарил в окошечке – и только-то. А газетчик подает это как ограбление. Нет, так дело не пойдет. Я не позволю себя провести!
236-я статья уголовного кодекса гласит: «Лицо, путем насилия или угроз присвоившее чужую собственность, обвиняется в ограблении и наказуется каторжными работами сроком до пяти лет». Но я не прибегал ни к насилию, ни к угрозам. Бросил камень в окно и тем самым нанес материальный ущерб. Ничего более. Под насилием, о котором говорит закон, подразумевается насилие в отношении определенного лица. А я даже охранника толкнуть не успел. Мне хотелось заявить протест этому газетчику, приравнявшему меня к грабителю. Но как это сделать? А пока ясно одно: пять лет каторги как минимум. Надо немедленно бежать. Оставаться здесь, в этой квартире, опасно. Судя по статье, прохожие заметили злоумышленника на мопеде, был замечен и номер машины: 3448, ее владелец уже привлечен к следствию. Но пока что мопед покоится на дне заброшенного пруда, номер сорван, следы пальцев стерты.
«Рост преступника 165 см, коренастый, немного сутуловат, в темных очках и коричневом джемпере, с виду похож на рабочего…»
Да, мне, кажется, удалось сбежать… Но чтобы предостеречь себя от всяких случайностей, я тотчас переехал на другую квартиру и назвался новым именем: Харада Кэнъити. Мое настоящее имя Мурата Синдзи. С сегодняшнего дня такого человека больше не существует в Японии. Получалось, что я бежал сам от себя в неизвестном направлении. Теперь мне не от кого ждать писем. Мне никто не позвонит по телефону. Во всей Японии у меня нет ни одного друга, ни одного знакомого. Но так и должно быть, если я хочу уцелеть.
Спустилась ночь, я вышел на улицу и позвонил из автомата Мари.
– Это я, Мурата.
Выходит, я в последний раз называю себя собственным именем. Если меня не сцапают, я на всю жизнь останусь Харада и никогда не смогу стать снова Мурата, пронеслось у меня в голове.
– Я звоню с вокзала.
– Да? Куда же вы отправляетесь?
– Срочно уезжаю к себе на родину. Я уже сдал квартиру и отправил вещи.
– А что случилось? Вы не собираетесь возвращаться назад?
– Очевидно, нет. Поэтому я решил проститься с вами.
– Странно. Значит, обещание жениться на мне было ложью?
– Нет, я не собирался лгать. Так сложились обстоятельства.
– Ложь, – тихо проговорила она. – И то, что вы сейчас находитесь на вокзале, тоже ложь. Почему не слышно ни шума электрички, ни объявлений по радио? Вы не хотели бы зайти ко мне?
– Я не могу этого сделать. Поезд сейчас уходит.
– Вот как… Понимаю. Я знала, что рано или поздно это должно было случиться. Вы ловко обманывали меня и, вероятно, довольны. Что ж, прощайте. И прошу вас, навсегда забудьте обо мне.
– Хорошо. Я понял.
– Послушайте, а не натворили ли вы чего-нибудь?
Я молчал. О, эта женская интуиция! Меня охватило дурное предчувствие. До сих пор только я один знал, кем совершено ограбление банка. Теперь существует по крайней мере еще один человек, который подозревает меня. Я пал духом. Выйдя из будки, я зашел в столовую и заказал рис с острой приправой. На столе лежала вечерняя газета. Вероятно, обо мне больше не пишут, подумал я и на всякий случай проглядел колонку новостей. Куда там! Новое сообщение. На этот раз публиковали показания кассирши.
«Сзади нас разбилось окно и раздался грохот. Я невольно обернулась. На какую-то одну-две секунды. Именно в этот момент преступник просунул руку в окошечко, схватил пачку ассигнаций на моем столе и побежал. Его лица я не запомнила. Он был в темных очках. На левой стороне носа я заметила у него большую родинку».
Мне стало плохо. Ведь на щеке рядом с левой ноздрей у меня действительно есть родинка. Раз так, я пропал.
Этой ночью я впервые пожалел о содеянном. Я слишком наивно представлял себе, что такое власть денег и как ничтожен перед ней одиночка вроде меня. Ведь за ними стоит само государство, сам закон. Значит, я обратил и их против себя. Вот от кого предстоит мне спасаться!
Я сменил квартиру, сменил имя. Только мое лицо осталось прежним. Бывшие сослуживцы без труда узнают меня. А Мари лучше, чем кто-либо другой, знает, что я – это я. Вот тебе и план, который я считал почти идеальным. Кассирша из банка и та за какую-то секунду успела заметить родинку на моей щеке. Положение становилось катастрофическим.
Я не мог пользоваться электричкой, где меня могли видеть сотни людей. По той же причине пришлось отказаться и от автобуса. Я боялся показываться днем на улице. Вот он, тупик. Одиночка во враждебном окружении. Одиночество, так, как оно представлялось мне в прошлом, было просто игрой воображения по сравнению с тем, что я испытывал в настоящем. Мне казалось, что я физически ощущаю его, сгибаясь под его тяжестью. Страх настолько сковал меня, что я не мог заставить себя повернуть голову и оглянуться назад. Меня не оставляло чувство, что кто-то идет следом за мной, что чьи-то глаза наблюдают за каждым моим шагом. Мне было не до шуток. И в то же время не было никаких доказательств. Мужчин с родинкой на левой щеке, несомненно, существовало тысячи.
