Вадим Наговицын - Ганин луг
Она до самой темноты сидела, прячась в зарослях ивняка, и плакала. Она боялась возвращаться домой. По глупости назвав своё имя и деревню, она выдала себя. И теперь тот злой чернявый полицай мог отыскать её дом, прийти к ним и убить. Он уже пытался это сделать сегодня.
Набравшись смелости, Ганя всё-таки вернулась домой к полуночи. Мать была сильно встревожена её поздним возвращением, но ругать не стала. В доме никого больше не было, и дочка рассказала маме обо всём, что произошло с ней. Она не стала скрывать того, что полицай стрелял в неё и мог убить.
Мать расплакалась. А утром она пошла жаловаться коменданту, что её дочь чуть не убили. Но коменданту было наплевать. Пьяный подонок в немецкой форме с руганью выгнал несчастную женщину и велел больше не беспокоить его по таким пустякам.
А Ганя снова побежала на луг. Она отыскала Люську, которая так сильно обрадовалась девочке, что начала громко мекать.
— Да тише ты! — испуганно зашипела на козу Ганька. — Отыщут ведь! Убьют!
И Люська, словно бы поняв, замолчала. Девочка подоила козу в крынку, которую прятала тут же, в траве, попила сама и, перелив в походную солдатскую фляжку оставшееся молоко, пошла домой.
Мать дома накричала на неё и велела больше не ходить на луг:
— Да чёрт с ней, с козой этой! Пусть пропадает! А то ведь тебя и в самом деле убьют из-за неё.
Но Ганька замотала головой:
— Нет, мамочка, я не брошу Люську! Ей и так страшно одной там, на лугу. Я не брошу её. Она ведь кормит нас…
И Ганя продолжала ходить на луг к козе до самой осени.
Больше она не встречала того полицая. Да и вообще никто больше не обращал на неё внимания.
Поздней осенью, ещё до снега, деревню освободила Красная Армия. И коза Люська, к радости Гани и её матери, снова вернулась домой.
8Запыхавшись, весь в поту, Стас подошёл к хозяину; тяжело дыша и мотая головой, сокрушённо выпалил:
— Сергей Александрович! Не хочет бабка уходить с луга!
Шеф и сам видел, что старуха с козой остались на месте, только не мог понять, почему. Он развёл руки в стороны, растопырил пальцы, нагнул голову и злобно закричал на охранника:
— Что значит — не хочет уходить? Я велел ей убираться вон! А ты почему не выкинул её оттуда? Ты что — барышня кисейная? Ты — мой охранник! Я тебе за что деньги плачу? Ты что, не мог пинками прогнать эту старуху прочь? Она покушается на мою собственность! Этот луг — моя собственность. Ты обязан её вышвырнуть с моей земли!
Сергей Александрович громко орал, мелко сучил руками перед собой, топал ногами. Из его рта вырывалась обильная слюна и брызгала Стасу прямо в лицо. Охранник, сморщившись и нагнув голову, молча выслушивал крик своего хозяина.
— Шеф… Я старух не бью! Я женщин вообще не бью! — пролепетал Стас, не поднимая лица.
Ему было горько и обидно исполнять роль шестёрки при таком злобном придурке, каким являлся его хозяин. Но где Стас ещё найдёт такую непыльную и хорошо оплачиваемую работу?
— Что-о-о?! Я для чего тебя взял на службу? Чтобы ты работал на меня и исполнял мои приказания. Прикажу закопать старуху живьём — ты закопаешь! Понял?! А если ты слюнтяй и маменькин сынок, то иди вышибалой в бордель! Да и там нужно быть крутым, чтобы на тебя юбочку не напялили и косички не заплели! Иди, отлупи эту каргу, чтобы неповадно было, и оттащи её куда-нибудь с луга прочь! А козу приволоки сюда — я её на барбекю пущу! — продолжал кричать разъярённый господин Гапук.
Стас поднял лицо, смело поглядел в глаза хозяину и твёрдо произнёс:
— Я всё-таки бывший десантник, а не вышибала из борделя! Старуху я бить не буду!.
Сергей Александрович резко замолк. Он впервые за те полгода, что у него работал Стас, услышал от него такую дерзость. А дерзость Сергей Александрович страшно не любил. Он вообще не любил тех, кто ему перечил. Он сразу бил в лицо кулаком или по-другому старался унизить дерзливца. Но Стас был крупнее и сильнее его. Он действительно служил в воздушно-десантных войсках и был крепким бойцом. И ударь его — получишь сдачи в ответ.
Холопский дух уже улетучился из Стаса, и он спокойно и невозмутимо глядел в злобные глазки своего шефа. Тот закипал. Его душила дикая ярость от неповиновения своего охранника. Но ещё больше его задевало то, что какая-то нищая старуха со своей драной козой ползает по его лугу и её не посмели прогнать прочь. Это было возмутительно!
В глазах у Сергея Александровича потемнело от злости, и начало сводить скулы. Он уже не мог громко кричать и только сдерживался изо всех сил, чтобы не взорваться.
— Она сказала, что это её луг… И она сказала, что всю жизнь пасёт здесь коз! — Стас понял, что уже окончательно потерял работу и больше унижаться не хотел.
Он решился всё высказать. Но, поглядев на багровое лицо Гапука с бешеными, налитыми кровью глазами, охранник резко передумал что-либо говорить. «Ну его, этого психа!» — подумал Стас, махнул рукой и, резко развернувшись, зашагал вверх от луга — туда, где стояла деревенька Самсоновка. Там он собирался поймать какой-нибудь транспорт и вернуться домой в город, в областной центр.
— Ты куда-а-а? — зарычал Сергей Александрович. — Вернись немедленно! Я кому сказал?!
Стас, уже отойдя на несколько шагов, обернулся, показал бывшему своему хозяину огромный кукиш и выкрикнул:
— Вот тебе!.. А ещё она сказала, что никуда с этого луга не уйдёт. Понял?! Хоть стреляй в неё! Вот так она и сказала. И ничего ты ей не сделаешь! Буржуй!
Стас с презрением плюнул себе под ноги и зашагал в сторону деревни.
Гапук продолжал остолбенело стоять. Но теперь он снова глядел в сторону старухи и её козы. Что же такое могло там произойти, отчего один из лучших его охранников, верный и преданный Стас, вдруг взбунтовался, перестал подчиняться ему и исполнять приказы? Какое проклятое слово могла сказать эта старая ведьма, чтобы так охмурить крепкого несентиментального мужика и проверенного жёсткого бойца?
Сергей Александрович всматривался вдаль. Он видел, что старуха сидит по пояс в примятой траве. Голова в белой косынке, повязанной назад, возвышалась над луговым травостоем и была повёрнута в сторону козы. А коза, непривязанная, спокойно паслась поодаль от хозяйки, пощипывала траву, медленно передвигаясь по кругу.
— Хоть стреляй, говоришь? — прошипел по-змеиному Гапук.
У него мгновенно созрел план.
Сергей Александрович подошёл к своему джипу, открыл заднюю дверку и достал из багажного отделения зачехлённый карабин. Он всегда возил его с собой. Но не потому, что был азартным охотником, охоту он особо и не любил, а потому, что наличие серьёзного стрелкового оружия, впрочем, официально зарегистрированного, придавало ему большую уверенность в себе и повышало собственную самооценку. Гапук частенько хвастался перед друзьями своим карабином и чувствовал себя крутым мужиком, едва ли не техасским рейнджером.
Вынув оружие из чехла, зарядил его патронами. Он пожалел, что оставил дома оптический прицел — сейчас бы очень пригодился!
Отойдя от автомобиля вперёд на три шага, Гапук вскинул карабин на плечо и прицелился.
В прицеле, на мушке, хорошо была видна маленькая голова старухи в белом платке.
— Ну, ведьма! — пробурчал с ненавистью…
И нажал на курок.
9Баба Ганя немного огорчилась от беседы со здоровенным мужиком в чёрном костюме, охранником Стасом, который хотел выгнать её с луга. Старуха действительно так и не могла понять, кто и как может продать заливной луг, на котором испокон века местные крестьяне запасали корм для своих домашних животных.
Ганна вспоминала, ей рассказывала её бабушка, что даже в те времена, когда хозяином луга был помещик, все крестьяне спокойно косили там траву, а вместо платы отдавали из четырёх копен одну. А уж чтобы не пускать на луг пастись коз — такого и вовсе никогда не было. Коров в общем стаде пасли на дальних общинных пастбищах. А коз дозволялось без всякого спроса пасти здесь, на заливном лугу. Благодарные крестьянки, хозяйки коз, часто приносили козье молочко в усадьбу помещика — попотчевать барчат. Помещик и благодарен был. Давно это было!
А тут какой-то гусь с куста вдруг заявляет, что, дескать, и луг его, и козу пасти не смей, и сама, мол, проваливай!
«Ишь, прыткий какой!» — думала баба Ганя и кивала головой. Нет, она не сердилась и не злилась. Ей вообще злость была не присуща. Она просто не соглашалась с таким произволом, с таким беззаконием, которое пытались творить какие-то случайные, пришлые люди, никогда и не жившие-то в этих местах…
Раздался выстрел — длинный, хлёсткий, громкий, раскатистый. Мимо головы бабы Гани свистнула пуля и сбила соцветие иван-чая в трёх шагах от неё.
«В меня ведь стреляет!» — моментально сообразила бабка. И вспомнила тот давнишний случай шестьдесят пять лет назад, когда полицай, предатель и фашистский прислужник, стрелял в неё, маленькую девочку, которая прятала козу здесь, на лугу, в травяных зарослях. Старуха вспомнила и рожу того фашиста, и всё то страшное событие; и ей показалось, что именно он, тот чернявый полицай, может быть, доживший до нынешнего времени, снова стреляет в неё, пытаясь исправить свой давнишний промах…
