Марк Перах - Четыре истории из жизни государственных преступников
— Ничо, — сказал боцман веско. — Отдубасим хорошо, он у нас научится. А в Одессе сдадим, куда положено.
Мнение боцмана возобладало. Исмаила со вкусом отдубасили.
А в Одессе его действительно сдали куда положено.
Старший следователь Одесского Облуправления КГБ капитан Красножон не вчера родился. Он не поверил ни одному слову Исмаила, переведенному для него кооптированным туркоязычным сотрудником. Капитан долго смеялся, когда переводчик объяснил, что дурак подследственный просит записать, что он русский и что его имя должно быть Андрей Тимохин или Терехин. Года три раньше, и такой турок был бы находкой для капитана, весьма полезной для продвижения по службе. Но теперь, в 1956-м, черт знает что творили со щитом и мечом партии. Года три назад капитан Красножон выбил бы из турка признание в шпионаже в пользу США, Израиля, Турции, Японии и Коста-Рики — в один заход! Но теперь, когда из лагерей распускали самых отъявленных врагов народа, начальникам капитана было не до сопливого турка, не знавшего трех слов по-русски. Без Особого Совещания, теперь надо было выдумывать доказательства враждебной деятельности. Иди докажи, что кто-то мог заслать шпиона, который ни в рыло по-русски! Родной КГБ капитана, а вместе с ним вся страна катились в пропасть, и капитан Красножон вместе с ней. Откуда было знать капитану, что через несколько лет новое, мудрое руководство подымет его родные органы на новую высоту? Повозившись с делом Исмаила Барак-Оглу в течение недели, капитан Красножон понял, что ничего полезного из этого не извлечет. Мысленно отплевываясь, он написал Определение, устанавливавшее, что дело задержанного не подлежит ведению КГБ, а сам подследственный передается Прокуратуре области для дальнейшего уголовного преследования по поводу нелегального перехода государственной границы СССР. Составляя Определение, затем подписанное также начальником следственного отдела УКГБ СССР по Одесской области майором Голоушко и зам. председателя УКГБ СССР по Одесской области генерал-майором Котиковым и снабженное печатью ОУКГБ СССР, капитан Красножон, переводя, в порядке дружеской шутки, имя подследственного — Исмаил Барак-Оглу, сын Селима, с латинского на русский шрифт, написал: Илья Соломович Барахохло. Препровождая арестованного в ведение прокуратуры, капитан Красножон прокомментировал желание Барахохло сменить фамилию на Тимохин следующим дружеским замечанием:
— Видишь здесь три подписи и печать? Теперь тебе легче заново родиться, чем сменить фамилию. Переведите!
Переводя замечание капитана, туркоязычный кооптированный сотрудник добавил от себя: — Разве что какая баба по фамилии Тимохина женит тебя на себе и возмешь ее фамилию, вот и будешь Тимохин.
В должном порядке дело о нелегальном переходе госграницы гр. И.С. Барахохло достигло суда. Судья Кузько, нар. заседатели Птуева и Кискин при секретаре Дуевой с участием назначенного судом защитника Гольдфельда единодушно провели процесс в спазмах непреодолимой зевоты. Максимальное наказание за нелегальный переход границы при отсутствии отягощающих обстоятельств было до трех лет лишения свободы в лагерях общего режима. Однако из-за подсудимого Барахохло процесс проводился с участием переводчика и потому занял вдвое больше времени, чем судья Кузько считал оправданным ради всего трех лет л/с. Проявив творческий подход к своим обязанностям, судья Кузько изыскал способ оправдать затраченное время. Как и капитан Красножон, судья Кузько не одобрял новых веяний в судебной практике. Безобразие дошло до того, что обнаглевшие защитники стали время от времени возражать судьям! Судья Кузько знал, как отстаивать священное право судей творить правосудие в интересах государства. Расширяя обвинение, представленное прокуратурой, судья дополнительно вменил подсудимому хищение соц. собственности. На робкий вопрос адвоката Гольдфельда, какую похищенную собственность вменяют подзащитному, судья Кузько разъяснил, что имеется в виду стоимость не оплаченного подсудимым проезда на судне, принадлежащем государству. Адвокат Гольдфельд заявил, что это определение, как ему кажется, не совсем обоснованно расширяет категорию похищенной собственности, но судья с презрением посоветовал адвокату думать, прежде чем высказывать мнение. При полном согласии нар. заседателей суд определил: подвергнуть подсудимого к трем годам лишения свободы за переход границы и к пяти годам лишения свободы за хищение соц. собственности, пятилетний срок поглощающий трехлетний, итого пять лет лагерей. Приговор отбывать в лагерях общего режима, но, учитывая, что осужденный является иноподданным, предоставить МВД СССР определить тип лагеря — в соответствии с легальным статусом осужденного. Таким образом в начале 57-го года Илья Барахохло оказался на станции Чуна, на трассе Тайшет—Лена, в лагпункте 04, где были собраны две тысячи зеков, большая их часть не имела советского гражданства.
За три года в лагере произошли четыре события, определившие дальнейшую судьбу Ильи Барахохло.
Во-первых, примерно через шесть месяцев в лагере Барахохло уже довольно свободно говорил на том языке, который в лагере, в основном населенном иноподданными и управляемом офицерами МВД, считался русским.
Во-вторых, как раз в начале седьмого месяца в лагере оперуполномоченный КГБ, по лагерному кум, капитан Ситчихин вызвал Барахохло и объявил ему, что сможет помочь после освобождения получить советское гражданство, найти хорошую работу и вообще позаботиться о бывшем турке, к которому Ситчихин, как оказалось, испытывал большое расположение как к русскому патриоту и вообще симпатичному парню. Всё, что в ответ требовалось от Барахохло, было время от времени писать записки капитану Ситчихину, сообщая о замеченных вредных явлениях среди заключенных, которые, в отличие от русского патриота Ильи Барахохло, в основном были, конечно, заклятыми врагами России и советской власти.
Русский патриот Барахохло ответил, что был бы рад помочь капитану в благородном деле выявления вражеской деятельности в лагере, но плохое знание русского языка не даст ему успешно выполнять это почетное поручение. Капитан Ситчихин потемнел и совсем другим, суровым тоном, объяснил, что записочки не будут опубликованы в литературных журналах, так что русский язык Барахохло будет как раз впору, и, кроме того, помимо поощрительных мер для осознавших свой долг, у него, капитана Ситчихина, имеются в распоряжении для упорно не сознающих и карательные меры. Против этого аргумента Барахохло не имел что возразить и подписал обязательство информировать капитана о всех замеченных вредных явлениях в среде з/к, подписывая доносы, для конспирации, фамилией Борисов. Выходя от капитана, Барахохло сказал себе, что никаких доносов капитану писать не будет. В третьих, на второй год пребывания в лагере, работая, как почти все зеки лагпункта 04, на деревообделочном комбинате, ДОКе, и постоянно имея дело с древесиной, Барахохло обнаружил в себе талант резчика по дереву. Началось с того, что Барахохло стал замечать на свежеобструганной древесине, с которой он ранее никогда не сталкивался ни в Румынии, ни в Турции, узоры, иногда напоминавшие человеческие или звериные фигуры, иногда цветы, иногда лица, иногда здания. Эти фигуры стали сниться ему по ночам, мерещились во время поверок, волновали его, вызывая желание вырезать эти изображения из доски, придать им трехмерность, отделить их от безликого лона молчаливой, инертной плоскости, заставить их зажить самостоятельной, непредсказуемой жизнью.
Зекам запрещалось иметь ножи. Однако на ДОКе, где работали почти две тысячи зеков и почти столько же вольных жителей Чуны, из которых две трети составляли бывшие зеки, вышедшие на поселение, было столько всякого железа, что изготовить самодельный нож любого размера было рядовым, повседневным делом. Пронести нож в зону было тоже очень просто. Две тысячи человек ежедневно проходили из зоны в ДОК и обратно, и если бы шмонать каждого из них дважды в день, это заняло бы ежедневно несколько часов, отрываемых от рабочего дня. А зарплата капитанов и лейтенантов зависела от выполнения производственного плана ДОКом. Поэтому шмон бригад, следующих из ДОКа в зону через огражденный досками проход, проводился не чаще, чем один раз в две-три недели. При больших шмонах, проводившихся в зоне раз в несколько недель, найденные ножи изымались, но через два-три дня зеки снова владели самодельными орудиями резания, которыми они срезали ногти, делили пайку хлеба, затачивали карандаши и время от времени сводили счеты.
Барахохло быстро постигал лагерную науку. Он изготовил несколько ножей с деревянными ручками и, чтобы не рисковать их изъятием, прятал их на ДОКе. Урывая минуты между разгрузкой баланов с железнодорожных платформ, он стал вырезать мучившие его узоры из обрезков дерева. Эти вырезанные фигурки он проносил в зону и прятал под матрацем на вагонке, этих двухэтажных полатях, в четыре ряда заполнявших пропахшие махоркой и мокрыми валенками бараки. На очередном большом шмоне надзиратель Бурдяев, косоплечий, морщинистый старослужащий, с нетерпением ожидавший выхода на пенсию, до которой ему оставалось чуть больше года, обнаружил вырезанные фигуры и долго рассматривал их.
