Всеволод Фабричный - Эскапизм
— Я умею водить трактор и бульдозер.
— Я не умею стрелять.
— Я могу поднимать вещи средней и легкой тяжести. Если я поднимаю тяжелые вещи — я начинаю болеть и у меня вырабатывается антисоциальное деструктивное настроение.
Теперь о своем характере и о том, чего от меня можно ждать:
— Если я увлекусь женщиной, которая из–за материальной нужды обитает в парке или же пришла на его территорию ради культурной прогулки — моя продуктивность может сойти на нет. В таком случае считайте, что у меня выходной и затребуйте, чтобы я появился на работе в субботу.
— Чтобы существовать не вопреки вселенной — я должен пить. Сразу заявляю, что трезвым вы меня не увидите никогда. Но не будьте обескуражены: в нетрезвом состоянии я не опасен. Разве что немножко более ленив и чувствителен, чем обычно.
— По природе своей я вороват, но, я могу уверить вас, что ваш парк спасен от моей слабости потому что, насколько я понимаю, в Битцевском парке взять нечего.
— Если меня обидят — у них что–то сразу пропадет или сломается. Если у обидчика нечего сломать или взять — в таком случае что–то сломается и пропадет у совершенно невинных людей.
— Меня легко обидеть.
— Администрация имеет шанс успешно подстрекать меня на любое преступление, если в его мотиве нет политической или материально–выгодной подоплеки. Давайте поддерживать Битцевский культ!
— Я совершенно равнодушен к продвижению по служебной лестнице. Более того: я впадаю в угрюмое беспокойство и панику, если моя зарплата внезапно повышается.
— У меня часто бывают так называемые «затмения». Когда у меня затмение — я появляюсь на работе поздно и мало что делаю.
— Я совсем не злой, но очень ненадежный. Однако, я всегда начинаю по–хорошему и работаю на совесть в течение нескольких недель, или даже месяцев. Таким образом дружески советую вам держать меня не более полугода, если вы хотите получить от меня хоть какую–нибудь выгоду.
— Я всегда кладбищенски серьезен и имею непроницаемо–грустный вид, но внутри я смеюсь над любым своим или чужим действием.
Уважаемая администрация! Рассмотрите внимательно мое предложение о найме на работу и ответьте по телефону (…….) так скоро, как вы только можете.
С уважением В. Фабричный».
Теперь, когда письмо составлено, я вспомнил, что обратился к работодателем как к «господам». Это я от волнения. Так получается, что в России теперь каждый хуй и каждая пизда либо граф, либо графиня, либо «господа». Или, может быть, у нас прошла истерия с титулами и званиями? Я не знаю. Надеюсь, что прошла. Но что самое жуткое, так это то, что, если мне дать шанс, я сам запросто стану вести себя как граф. Это в крови. Шумно и грязно нахамить тем, кто тебе не может ответить, кобениться, выделываться, визжать, что что–то сделано не так.
Полная блокада и закупорка границ, сегрегация, катящиеся по улицам колобки и разъезжающие всюду русские печки, щучье веленье в каждой канализации могут еще как–то оправдать проклятую национальность, но все мы так любим выкачивать и посасывать западную культуру, что никакой закупорки уже никогда не случится. Я тоже тут виноват. Я уехал. То есть: выкурил западную сигарету до самого фильтра. Здесь я нахожусь в злобе на американцев, которые «ничего не понимают», и, если бы я приехал назад, я бы, разрывая на себе рубаху, требовал закрытия границ, кваса и колобков. Конечно! Там всем пресытился, насмотрелся на их дерьмо, ни хера не понял, и, вернувшись сюда — начинаю поднимать национальный вопрос! Так у нас сделал один известный писатель, тоже бывший иммигрант.
Недавно в Ванкувере проходила зимняя Олимпиада. От России кроме спортсменов приехало еще целое скопище чиновников, очень многие из которых вели себя как истинные графы и графини и из кожи вон лезли, чтобы показать свою значительность разным муравьишкам. О, боже! Вместо черного лимузина мне подали белый! Какой позор!!! Нет! Блядь! Этот суп приготовлен не так! Мы любим, чтобы черепаха была порезана ромбиками, а у вас, блядь, кубиками! Или приготовьте его так, как надо, или мы уйдем в другой ресторан!!! Некоторые спортсмены были не лучше. У меня нет достоверных источников. Только лишь местные газеты, слухи и моя собственная злобная мания видеть и слышать только плохое. Но я верю!!! Может такое быть c русскими людьми? Вы верите? Вот то, что батюшку со собой на соревнования притащили — это достоверный факт. Наверное он благословил коньки и санки.
«Да освятится колесница твоя!»
Но черт с ними.
В моей голове я уже работаю в легендарном Битцевском парке и начинаю представлять случайно забредших туда людей, которых я бы встретил. И никто из них не «господин» и не «госпожа». Все они тайные ВЫКИДЫШИ,
Их выкинуло на белый свет, и это правда. А все что они делают, делали и будут делать — уже под вопросом.
А что если я колдун и что–то сразу знаю о каждом из них? Какой–то эпизод из их жизни моментально становится мне известен. Словно кисточка мажет полотно со скоростью света, и картина перед тобой готова после первого же векоморгания.
И таким образом:
* Валентина Николаевна Волобуева — пенсионерка. Бывший врач–хирург, а теперь еще и вдова. Ее муж Николай Николаевич хворал раком легких. Долго ли, коротко ли — пошли метастазы. Прямо в его осетровые позвонки. Николая Николаевича выписали из больницы, чтобы он спокойно умирал дома. Ровно через четыре дня после выписки, вечером, ему стало плохо. Он упал на линолеум на кухне и раз и навсегда прекратил свое существование. Как бывший врач и любящая супруга, Валентина Николаевна не смогла отпустить мужа в далекие и неизвестные странствования. Она вызвала скорую, но внутренне сразу поняла, что нужно действовать самой и немедленно. Она расстегнула мужу рубашку (две пуговицы прыгнули под холодильник), метнулась к ящику с инструментами, который стоял возле вешалки в коридоре, схватила садовый секатор, ловко вскрыла Николаю Николаевичу грудную клетку и жирными от фарша руками (она готовила ужин) сделала мужу прямой массаж сердца. Но Николай Николаевич не ожил. И до сих пор (спустя три года) Валентина Волобуева помнит, как громко щелкнула под секатором грудная кость. И каждый раз у нее тупеет взгляд и сжимаются челюсти.
* Павел Алексеевич Опенкин дожил до пятидесяти одного года и ни разу не выругался матерно. Мысли не в счет — им не прикажешь. Но из уст его никогда, никогда, никогда не вылетало непотребное слово. А на прошлой неделе вылетело. Павел Алексеевич работал преподавателем в авиационном техникуме. Каждое утро перед занятиями преподаватели собирались в маленькой учительской и обсуждали свои дела и делишки. Мир сменялся войной, но жертв почти никогда не было. У Павла Алексеевича была своя добрая и нерушимая традиция: в течение многих лет он каждое утро приносил в учительскую прямоугольную коробочку овсяного печенья. И все учителя угощались им во время перерывов на чаепитие. В один прекрасный день (вторник) он как всегда положил коробочку на стол, а когда после нескольких уроков был обеденный перерыв, обнаружил, что она (нераскрытая) лежит в мусорном ведре возле раковины. И что–то произошло со старым учителем. Может быть горечь накопилась за много лет, может быть невыносимым показалось видеть свою ритуальную доброту в мусорке. Он запрокинул назад седую, увесистую голову и очень, очень громко закричал: «Пиздюки!! Ненавижу вас! Ох, как же я вас, проклятых ненавижу!». Все испуганно молчали, да и он после этого замолчал. И потом после этого неприятного эпизода все больше и больше уходил в себя (но теперь часто матерился вслух). Кто–то из коллег даже пустил слухи, что Опенкин занялся домашним чернокнижничеством и путем смешения крови, семени и трутовиков пытался вызвать какое–то существо. Но эти данные не могут быть уже никогда проверены.
* Петр Витальевич Семенов рос сдержанным, молчаливым мальчиком. Родители редко видели его улыбающимся, а что касается смеха или верещащего детского хохота — так этого вообще не бывало. Сейчас маленькому Пете девять лет, он гуляет вместе с мамой по парку, и вчера он в первый раз в жизни хохотал. Дело в том, что вечером его отец, видя особенно хмурое настроение сына, как всегда попытался его развлечь и вот что он на этот раз придумал:
«Петя, а представляешь, если бы провели такие спортивные соревнования, где участвуют совсем непригодные для спорта люди. Полные инвалиды! И спорт специально был бы подобран, чтобы им было тяжелей. Слепые бы фехтовали, безногие катались на утюгах по льду, безрукие плавали наперегонки, а идиоты играли бы в шахматы!»
Маленький Петя залился смехом. Отец сперва остолбенел, а потом и сам стал хохотать. И потом весь счастливый, сияющий вечер Петя подходил к нему и, хихикая, говорил:
«Папка, папка! А как слепые–то фехтуют!»
* Виктория Абрамовна Иванова сильно маялась желудком. Дошло до обезвоживания, анорексии и видений. Ей казалось, что под ее кроватью притаился некий Белый Гладиатор, и — как только она закроет глаза — он выскочит, навалится на нее и начнет поедать с головы. Проходили дни, лучше ей не становилось, но когда–то — в редкие минуты просветления — она записала свое видео на вебкамеру и послала всем своим школьным подругам. На видео она попрощалась со всеми и, тихо плача, сообщила, что жить ей осталось недолго. Не обошлось и без глупостей: увлекшись скорой смертью и, таким образом, полной безнаказанностью — она лепетала о каком–то Вите и его сахарном пенисе (только она не сказала «пенис», а использовала иное словечко). Видимо, это было признание в безответной любви. Также было сказано что–то вроде: «…как классно было бы, чтобы все люди в мире…» и потом что–то сладенькое и несбыточное. То, что приходит с ожиданием конца. В общем, девица наговорила лишнего. На видео пришло много соболезнующих и восторженных сообщений. Умирающая стала центром позитивного внимания.
