Владимир Шатов - Ковчег
- Жених не наш, явно приезжий. - Подумала она тогда и благополучно забыла.
Одной майской ночью молодая поняла, что это был Николай, в той самой рубашке, в которой они расписывались. Значит, он и есть её суженный! Она успокоилась, поцеловала мужа и через положенное время узнала, что забеременела... Пока она вспоминала, мать что-то говорила. Шура очнулась, только когда та положила на лавку небольшой отрез домотканой льняной ткани.
- Смотри, сделай всё как надо! - Поучала суровая мать. - Передашь матушке...
- А удобно будет? Она, небось, привыкла к фабричной…
- Делай, как говорят!
Дочка согласно кивнула, не отрываясь от нехитрого завтрака. Она не любила резкие звуки и предпочитала подумать в тишине.
- Как страшно было! - Вспомнилось ей время, когда подошёл срок рожать. Дорога в ближайший городок, где находилась районная больница, оказалась полностью занесена снегом. Да и дороги как таковой, в общем-то не было. Так, неширокая просека в лесу. Гусеничный трактор с утра пробил недолговечный туннель, но снег всё шёл и шёл...
Вечером внезапно начались схватки, впопыхах собрались и выехали. Через пару километров, на дорогу выскочила стая диких кабанов. Секач, матка и с пяток маленьких поросят. Они долго бежали в свете фар машины не в силах перепрыгнуть стен из метрового снега.
- Не могла потерпеть с родами! - Григорий, брат роженицы, управлявший фельдшерским УАЗиком, потом долго укорял её. Мол, не вовремя собралась рожать, так бы подавили свиней, было бы мясо. Стая ухитрилась свернуть, а машина, упёршись в возрождённые сугробы, встала намертво. Там Шурке, на тридцатиградусном морозе и довелось рожать. Утром их еле вытащили...
- Сыночек, родненький, - она быстро и ловко взяла на руки проснувшегося Сашку. Он требовательным криком заполнил пространство чистой половины дома. - Сейчас покормим тебя...
Покормив сына грудью, стараясь не шуметь, почти на ощупь, Шура принялась одеваться для выезда в город. Натянула лучшие и единственные фильдеперсовые чулки, платье в крупный горошек. Праздничная зелёная и тёплая кофта, новые резиновые сапоги завершили выходной ансамбль. Пора идти на колхозный двор, где получали наряд и разъезжались в разные стороны служебные машины. Провожая её до двери мать сказала:
- Только ни кому не рассказывай, зачем едешь.
- Чтобы Коля не узнал?
- Родственники набегут отмечать, не прокормишь…
- Ладно! – Пообещала Шура тихим голосом и вышла.
Идя по просыпающейся, родной деревне, со спящим Сашкой на руках, она продолжала вспоминать недалёкое прошлое. Нескольких месяцев перед этим днём молодая женщина разрывалась напополам. С одной стороны запрет мужа, с другой причитания матери.
- Что же ты, окаянная, делаешь. – Каждый день бубнила пожилая мать. - Зачем лишаешь младенца ангела-хранителя?
- Николай жуть, как против!
Сашка и впрямь рос беспокойным ребёнком, почти всё время болезненно плакал. Неопытная мать почти не спускала его с рук, спала не раздеваясь.
- Окрестишь, сразу успокоится, - настаивала пожилая женщина.- А ты всё сделай тишком, муж не догадается!
- Хорошо, мамо, так и зроблю...
Уж кого-кого, а мать Шурка точно боялась. Она была «последышем», родилась после большого перерыва от других семерых детей. У старшей сестры Марии были свои дети, такого же возраста как она...
- Всё одно мне её доглядывать. - Сотникова давно смирилась с участью последней дочки.
Отец семейства умер в начале шестидесятых. Он не воевал в Отечественную по возрасту, зато в Первую мировую зацепил немецкого плена. Во время оккупации их дом сожгли немцы за связь с партизанами. Это кум Василий зашёл из непроходимого, брянского леса на их хутор Добрыньки разжиться хоть какими ни будь харчами. Отец дал куму краюху хлеба, как не дать? Кто-то донёс об этом и всю семью скопом арестовали.
- Партизанен! - немцы держали арестованнных вместе с детьми в подвале здания бывшей милиции в ближайшем городке. В сыром, вонючем подвале, пропахшим страхом в тридцатые годы раньше мордовали "кулаков" и "врагов народа". Конечно, их не кормили и когда дети уже даже не плакали от голода, какая-то женщина просунула через слуховое окно кусок ржаного хлеба. Тем и спаслись...
- Храни её Господь! – подумала Шура, с благодарностью вспомнив незнакомую благодетельницу. - Так бы не было меня, не родился бы Сашка…
Вскоре их повели на казнь. Молодой рыжеватый солдат, как две капли воды похожий на их соседа Гришку Попкова завёл машину-душегубку. Это была грузовая машина, марки "Опель" с большим, герметичным кузовом, в который по жестяным трубам подавались выхлопные газы. Смерть представлялась быстрой и легкой. Измученные голодом и страхом неизвестности люди, были согласны на неё. Кроме их семьи хватало ещё приговорённых местных жителей. Когда начали загружаться в кузов, оказалось, что всем места не хватит.
- Я пойду первой. - Мать Шурки не захотела смотреть на смерть своих детей, и взобралась с младшенькой дочкой на руках в вонючий кунг. Из семьи Иванёнковых на улице осталась одна средняя дочь Наталья. Она то и рассказывала потом об увиденном чуде. Немецкий мотор машины-убийцы внезапно поперхнулся, закашлял, неохотно уступая какому-то давлению извне и безнадёжно заглох.
- Schwein[1]. - В сердцах выругался водитель и, проклиная войну, принялся копаться во внутренностях автомобиля. - Verflucht Krieg…[2]
Все попытки раздражённого солдата вновь запустить мотор не удались. Семью временно вернули в тот же подвал, из которого через некоторое время их освободили местные партизаны.
- Какой тяжёлый стал! - мягко укорила молодая мать дремлящего сына.
До колхозного двора идти было далеко. Шура устала нести на руках крупного, не понятно даже в кого, рослого сына. Она присела отдохнуть на скамейку у дома своей закадычной подруги Вальки Бобровой. Та как раз выводила дойную корову на пастбище. По улице, поднимая невесомую пыль, сонно брело деревенское стадо голов в пятьдесят. Сзади ленивого стада, иногда грозно щёлкая длинным кнутом, шёл деревенский пастух дед Конан.
- Шевелитесь окаянные! - приговаривал при этом одетый в длинную холщовую рубашку дед, седой и древний, как мир.
Поздоровались, в деревне все здоровались друг с другом. Валька с ехидцей спросила:
- Куда подруга собралась?
- В больницу, Сашку врачу показать надо. - Шурка твёрдо придерживалась версии, озвученной мужу. - Николай дал попутную машину, она в сельхозтехнику за запчастями едет.
- Дело нужное! - Валька недоверчиво покачала головой, она была в курсе тайных планов подруги. - Ну, ну...
- Я вам бабоньки так скажу, больницы ваши одна видимость, прости Господи! - Встрял в разговор словоохотливый дед. - Вона в старь люди и слов-то таких не слыхивали, а жили по цельному веку.
- То когда было?
- Ась?
- Давно было говорю!
- Навыдумывали больницы всякие, потом хворают...
Пастух, продолжая бурчать, деловито погнал подопечных на заливной луг у реки, а Шура торопливо поспешила дальше по задуманному маршруту. Вскоре новенькая машина ГАЗ–53, с одноклассником Серёгой Акуленко за рулём, шумно выехала на просёлочную дорогу в город. - - Всё душу подлец выймет! - Шура тряслась по весенней, раздолбанной грунтовке в открытом кузове. В кабину Серёга, весельчак и балагур, посадил Зойку, бухгалтершу из колхозной конторы. Она была городская и притворно недоступная. С заметным гонором относилась к деревенским, позволяя себе лишь снисходительно улыбаться шуткам водителя.
- Потерпи, родненький, – шептала заботливая мать, прижимая сына к мягкой груди. - Скоро приедем…
Уставшая Шура сошла у районной больницы. Рядом высились золотые купола старой, притаившейся среди высоких деревьев церкви. Очумевший соловей, не дожидаясь ночи, завёл вековечную песню.
- Вот и добрались. - Присев на мокрую лавочку, она терпеливо подождала, пока кончится немногочисленная служба.
Пожилой батюшка, строго глядя на неё, совершил положенное таинство…
Потом она с Сашкой на руках, зашла ради интереса в сельпо, денег у неё всё равно не было. Покормила грудью перенервничавшего Сашку и пошла на место встречи с возвращающейся машиной.
- Слава Богу! - Сотникова быстро и неумело перекрестилась. - Теперь сыночек мой под защитой ангела-хранителя...
Подъехавший вскоре Серёга, посадил их в дребезжащую, пропахшую бензином кабину и отвёз обратно домой. Вернувшись в гараж, он между словом рассказал мужикам кого и куда возил.
- Вон оно как! - Кому надо, тот понял, и к вечеру в хату Иванёнковых потянулись соседи и родственники.
Мать бросилась в погреб, а там кроме подмороженной картошки, десятка яиц и бурякового самогона ничего не осталось. За долгую зиму всё подъели подчистую. Хорошо ещё приходили гости кто с чем мог. Засолка, пирожки и даже кусок сала соседки тётки Дуни оказались на общем столе. Гости много пили, мало ели, зато весело танцевали и громко пели. Местный кузнец, Иван Тимофеевич, мужчина видный и добрый, безжалостно растягивал меха трофейного баяна и кричал Шурке:
