Лоренс Даррелл - Письма к Генри Миллеру
Мне кажется, что ответ на них - "Тропик". Колесо свершило полный оборот назад, в холодную доледниковую эру, когда дерьмо было дерьмом, а ангелы были ангелами. В "Тропике" Вы перешли границу. Те из нас, кто понял, что это значит, возрадовались, ибо тем самым вся система вернулась к истинным своим пропорциям. Вас это может удивить, но тем не менее так оно и есть. И англичанин никогда бы не смог этого сделать. Творить на подобном уровне может лишь настоящий изгнанник. Впрочем, на Вашем месте я не стал бы давать себе труд читать "Гамлета": разве что ради поэтических его достоинств. Не для Вас его гримасы и проблемы - Вы их уже решили. Но, господи боже мой, Шекспир ведь сам был на грани того, чтобы решить эту задачу, и неоднократно. Но не смог, вот и Гамлет не смог. И наконец, под занавес, затянутый финал: полный условностей елизаветинский pogrom и краткая, но глубокомысленная эпитафия. Шекспир отправился домой и закопал кишки под вишенкой. Тот же самый вопрос звучит у него повсеместно, хотя ни разу не поднимается до таких высот, как в "Гамлете", и не подходит настолько близко к разрешению. Сквозь "Лира", сквозь "Тимона", сквозь чудесные душераздирающие сонеты проглядывает его безумие. Только закованное в цепи. Англичане всегда, что бы там ни гласил национальный гимн, были рабами. Только Чосер, Скелтон и, может быть, еще несколько человек, варвары по природе, сумели вырваться на волю - или родились свободными.
Но из тех, кто спасся, равных Шексу нет, и равных его эпохе тоже. Самые откровенные свидетельства внутренней войны в "Гамлете" - это сцены с Офелией. Общество - на том основании, что у героя есть пенис, - заставляет Гамлета считаться с ней. Но она за ним не успевает, и внутренний Гамлет вскоре вовсе перестает обращать на нее внимание. Он ее презирает. Нет, он даже рад от нее отделаться.
Этой жуткой иронии в его бреднях у могилы, кажется, не заметил никто, кроме меня. Попытка вновь обрести почву под ногами? Нет. Он вступает в словесную дуэль с ее излишне возбужденным братцем просто потому, что ее смерть и другие подобные события уже не имеют для него никакого значения, он живет по собственному летоисчислению. Подобной иронии свет еще не видывал. Пару минут спустя он берет сам себя за шиворот, как пьяного, и уходит, болтая с Горацио. Офелия есть трагедия внешняя - ОНА НЕ ИДЕТ В РАСЧЕТ. <:>
Я уверяю Вас, "Гамлет" не может не быть великой пьесой. Т. С. Элиот считает, что это "писательская неудача". Тут мне добавить нечего. Сам Элиот не борется, он трепыхается, а потому даже и понятия не имеет, о чем идет речь. "Бесплодная земля" напоминает мне рассчитанные на поборников физической культуры бодрые брошюрки, где речь идет о том, как избежать мастурбации. Удачи.
Лоренс Даррелл
P.S. Что там Стайн говорит насчет американской литературы? Мне интересно. Только сам ее тон мне не нравится, вроде как таблица умножения. Вы читали, как Льюис разнес Джойса, Паунда, Стайн и всю эту шайку?
Я последние несколько дней пишу такую поэзию! Такую поэзию!
[Ок. 27 января 1937 г.]
Д/п Ионийское побережье, Корфу, Греция
Дорогой Г.М.
Я родился 27 февраля 1912 года, в час ночи. Насчет индийской крови Вас дезинформировали. Мать ирландка, отец англичанин. Богобоязненный, крепко сбитый народ времен Восстания - и исправные прихожане. (Моя бабушка в ожидании банды повстанцев уселась на веранде собственного дома с дробовиком на коленях; но им довольно было издалека увидеть выражение ее лица, и они ушли восвояси. Отсюда фамильное выражение лица.) <:>
Искр. Ваш
Ларри Даррелл
(на следующий день)
Корфу
<:>
Я родился в Индии. Учился в тамошней школе - у подножия Гималаев. Самые прекрасные воспоминания - краткий сон о Тибете, пока мне не стукнуло одиннадцать. А потом этот мерзкий, паршивый островок, который вытянул из меня все кишки и приложил максимум усилий, чтобы уничтожить во мне все, в чем я не был похож на других, всякую нужную мне малость. Мое так называемое воспитание шло из рук вон. Всякий раз, как я бывал несчастлив, я крушил стойло. Список школ, из которых меня исключили, вышел бы в ярд длиной. Я провалился на всех до единого государственных экзаменах. Я чудил и блудил в Лондоне - играл в ночном клубе джаз, писал джазовые песенки, занимался недвижимостью. Никогда по-настоящему не голодал - но кто знает, не является ли постоянное недоедание своеобразной степенью голода, - Нэнси, когда я с ней познакомился, была в столь же неопределенном статусе, и мы с ней вступили в предосудительный союз: сумеречная греза, пахнущая битыми бутылками, мокротой, консервированной пищей, тухлым мясом, мочой - запах венерологической клиники. И таким вот образом что ж, мы получили свою дозу алкоголя и смерти. Урок второй, если верить св. Павлу. Открыли вдвоем фотостудию. Прогорели. Пробовали заняться афишами, потом писали рассказики, потом была журналистика - вот только что под попов не ложились. Я написал дешевый роман. Продал его - и все как-то сразу утряслось. Мне показалось, я нашел себе непыльную работенку. Искусство ради денег. Второй я дописал, когда мы приехали сюда. А после нас хоть потоп. Вся эта эпическая Илиада заняла в общей сложности года три или четыре. А впечатление такое, что прошел миллион лет.
Вот такие дела. Моя жизнь - как разрубленный на части червь. До одиннадцати - роскошные грезы: белые, белее белого Гималаи из окна спальни. Тихие черные иезуиты молятся матери нашей небесной, а снаружи по приграничным дорогам идут, неловко переставляя ноги, китайцы, а тибетцы прямо на земле играют в карты - между гор голубые ущелья. Господи, какая мечта, перевалы по дороге в Лхасу - льдисто-голубые, оттаивающие понемногу по мере приближения к святому запретному граду. Мне кажется, Тибет для меня значит то же самое, что для Вас - Китай. Я жил на самой его границе в состоянии какого-то на детскую песенку похожего счастья. Мне хотелось как-нибудь летом подняться к этим перевалам. Меня обещали взять с собой. Но так я и уехал, не побывав в Тибете, - удрученный - эта мысль до сих пор не дает мне покоя. Я становлюсь по-детски нелогичным. Я хнычу. Я задыхаюсь. И так далее.
И вот пришел тот - светлый - день, когда "Тропик" пробил в моем мозгу брешь. Освободил меня в мгновение ока. У меня было такое волшебное ощущение, как будто мне отпустили грехи, - полная свобода от чувства вины; вот я и подумал, а почему бы не черкнуть Вам письмецо.
"Тропик" научил меня одной очень важной вещи. Писать о тех людях, о которых я кое-что знаю. Вы только себе представьте! Вся эта коллекция гротескнейших персонажей сидела у меня внутри, и я до сих пор не написал о них ни строчки - только о героического склада англичанах, и о голубкоподобных девах, и т.д. (7/6 за книжку). Целая коллекция мужчин и женщин открылась мне как бритвой полоснули. Я взял историческое настоящее и сел за работу. Вряд ли Вам следует требовать от этой книги соответствия высоким стандартам. Это лишь начало - но я чувствую, как все это обилие начинает наконец разворачиваться во мне. Я безответственнейшим образом вломился в собственное "я". Остальное приложится. <:>
Искренне Ваш
Лоренс Даррелл
Июль, двадцать первое [1937 г.]
Д/п Ионийское побережье, Корфу, Греция
Дорогие Г.М. И АНАИС НИН.
<:> Сперва о "Черной книге". Сдается мне, Вы самый - дьявольски - честный человек, которого я в своей жизни встречал. И конечно же, я просто обязан стоять в полный рост на собственной куче, раз уж я ее навалил; а то обычно я только надуваю щеки, а потом ныряю в первую попавшуюся нору. И насчет двух зайцев тоже да. Это не дело; но позвольте мне привести Вам один довод единственный, в силу которого мне хочется и впредь иметь дело с Фейбером, если, конечно, не брать в расчет того, что все они крайне милые люди. <:> И ПО БОЛЬШОМУ СЧЕТУ мне насрать, если в Англии "ЧК" порежут. Я ЗНАЮ, ЧТО РАНО ИЛИ ПОЗДНО ОНА СВОЕ ВОЗЬМЕТ И ВЫЙДЕТ БЕЗ КУПЮР. Но есть еще одна загвоздка. Мой двойник Амикус Норденсис. Этот двойник мне попросту необходим - не ради денег и не по тем выдуманным причинам, на которые я обычно ссылаюсь, - а ради того, чтобы не потерять контакта с миром, в котором живут люди. По правде говоря, я настолько одинок, что немного побаиваюсь сойти с ума; Норден удерживает меня в контакте с обыденным миром, которому никогда не понять личной моей войны. <:> Теперь я стал чуть трезвее, чем прежде. Видите ли, Я НЕ В СОСТОЯНИИ ВСЕ ВРЕМЯ ПИСАТЬ НАСТОЯЩИЕ КНИГИ. Это вроде электрического тока: дозу надо повышать постепенно. А "ЧК" уже чуть не вывернула меня наизнанку. Чего я хочу - если честно? Раз в три года, а то и реже я попытаюсь писать для симфонического оркестра. А в оставшееся время буду производить на свет эссе, путевую прозу, может быть, еще один роман под Чарльзом Норденом. Естественно, я постараюсь не писать плохо и не писать того, чего мне не хочется писать; но существует множество вещей, которые мне хотелось бы написать, хотя они даже рядом не стоят с "Черной книгой". Я хочу отдохнуть. Путевые заметки о Греции. Литературные эссе, гамлетворчество и тому подобное. Такого рода литературное огородничество поможет мне успокоиться и не заниматься самоедством. Тем временем выйдет "ЧК", и за ней последуют "Книга мертвых", "Книга чудес" и т.д. Под моим собственным сладким именем. Вам, наверное, это покажется предательством или чем-то вроде того: но поймите, мне нужен мой друг Норден для того, чтоб не свихнуться, для того, чтоб быть счастливым и любить. Зачем лететь очертя голову. Я еще слишком молод, чтобы отдавать швартовы, и пока не настолько силен. Панцирь еще нарастет. <:>
