Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы
«Да, — говорил сам себе Иван Феликсович, — в моем, действительно, возрасте… пора бы уже…»
А почему «пора бы уже» и так было ясно. Лысина, поросшая редкими волосьями, очки, опять же, и общая такая непрезентабельность — вот вам и ответ на этот вопрос. Был Иван Феликсович человеком непьющим и оттого справлялся со своими огорчениями не так, как все нормальные люди, а с головой погружался в чтение.
Как называлась книга, которая помогала ему забыть на время о своей неудачливости, — я точно вам сказать не могу. Важно другое: Иван обладал редким в наше время читательским даром — он словно переселялся на страницы читаемого произведения. Вот и сейчас, перебежав на полусогнутых между цветущими раскидистыми магнолиями, он укрылся в небольшой скалистой расщелине, покрытой зеленоватым мхом. Автоматная очередь просвистела над его головой, но, здесь, прижавшись лицом к холодным скользким камням, он чувствовал себя в относительной безопасности. И этой безопасностью надо было пожертвовать! В отдалении виднелась роща из деревьев незнакомых пород, именно туда ему нужно добраться как можно скорее! Цепь автоматчиков, прочесывавших лес у него за спиной, все ближе, уже слышен хруст ломающихся сучьев…
Но впереди — открытое, свободно простреливаемое пространство, сплошной песок и никакого укрытия.
Сделав над собой усилие, Иван пополз, стараясь не поднимать головы, и вдруг услышал характерный рокот — из-за ближних скал показался вертолет.
Песок взметнулся прямо перед его лицом желтыми смертоносными фонтанчиками. «Неужели здесь, на этом странном песчаном плато, мне придется умереть?» — только и успел подумать Иван Феликсович, как вдруг услышал истошный крик.
«Мяу!» — раздавалось из кухни. Но это было не обычное, простое «мяу», а какое-то дикое, раздраженное…
Иван Феликсович заложил страницу бумажечкой и отправился посмотреть, в чем дело.
Мурка стояла в углу перед миской с едой, но есть почему-то отказывалась и выгибала спину. Чтобы разглядеть причину Муркиного недовольства, Ивану Феликсовичу пришлось сменить очки. Тут-то и выяснилось, что длинная цепь мелких домашних муравьев протянулась от щели в стене к кошачьей миске. «Ну и дела, — думал Иван Феликсович, орудуя мокрой тряпкой, — надо будет позвонить в эту, в как ее… ну, чтоб их истребить совсем.»
Покончив с уборкой, Иван Феликсович лег на диван, взял книжку и снова, как в прошлый раз, на полусогнутых бросился бежать среди цветущих раскидистых магнолий… Но что-то новое вдруг привлекло его внимание. Крошечный домашний муравей заблудился на странице, переползая от одного слова к другому.
«Ах, ты!» — воскликнул Иван Феликсович и собрался раздавить его указательным пальцем. А в это время неизвестно откуда взявшаяся тихая мысль исходила неслышным криком, но не могла докричаться до сосредоточившегося на интересном занятии человека.
2015
Я НИКОГДА НЕ ВЫХОЖУ НА БАЛКОН
Мне захотелось написать рассказ. Но я не знал, о чем. Желание было таким сильным, что я решил писать, еще не зная, о чем. Откуда оно, это желание, взялось? Думаю, что все дело в каких-то резонансах. Да, в них все дело. И вот я, наконец, начинаю догадываться, о чем будет рассказ. Как будто я выхожу на балкон (а я никогда не выхожу на балкон) и как будто кругом весна и цветут липы (а за окном ноябрьский дождь со снегом). И вот, как будто я, затягиваясь сигаретой, стою и слышу чужой разговор. Мужской голос говорит о чем-то важном, женский — отвечает. И я слышу это невероятное взаимопонимание… Они просто созданы друг для друга, — думаю я, стряхивая пепел легким щелчком. Как им удалось найти друг друга? — удивляюсь я. И тут с улицы доносятся еще два голоса.
— Эй ты, сволочь! — разоряется чей-то визгливый тенор.
— Да, да, тебе говорят! — поддерживает его омерзительное сопрано.
Я замечаю, что образуется полифония.
— Помнишь, у Рильке…
— Набей ему морду!
— Конечно, конечно…
— Испоганил настурции!
Тут до меня наконец доходит, что я, видимо, неудачно стряхиваю пепел на чужие цветы. Но я не испытываю никаких угрызений. Это же не нарочно. Подумаешь, пепел. Если приглядеться — кругом полно этого пепла. Собственно, все кругом — это будущий пепел. К тому же я на самом деле не курю. И никогда не выхожу на проклятый балкон. Уже который год минул, как я прикрутил там ручку железной проволокой.
2015
ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Давно это было, а может — недавно, точно вам не скажу. Короче, шел Евсей Петрович на работу в обычном своем бодром настроении. Надо сказать, что он вообще был человек трезвый и не впечатлительный, без излишков воображения и фантазии. К тому же по утрам он любил обтираться холодной водой. А как работа его называлась? Кажется, лаборатория тригонометрического масштабирования или еще как-то…
Идет, а кругом — осень, троллейбусная остановка вся опавшими листьями усыпана. Короче — все, как обычно. Ничего особенного. И он останавливается в ожидании троллейбуса…
И вдруг замечает — в телефонной будке стоит какой-то тип, спиной ко всем. Евсей Петрович сразу обратил внимание, что человек этот примерно одного с ним роста, сумка тоже черная через плечо, куртка вишневого цвета такая же, лысина намечающаяся точно такая же… Ну, мало ли бывает случайных совпадений? Однако решил Евсей, на всякий случай, подойти поближе. Ему захотелось убедиться, что совпадения этим и ограничиваются.
Подходит сбоку (а тот человек Евсей Петровича еще не видит) и, хотите верьте, хотите — нет, обнаруживает дальнейшие совпадения. И форма очков, и цвет оставшихся волос — все как у самого Евсея.
Стало Евсей Петровичу как-то не по себе. Но все же лица того человека он толком еще не разглядел.
«Тьфу ты, напасть какая», — раздражался Евсей, не зная, как быть дальше и боясь опоздать к началу логарифмического табулирования (или к чему-то там еще) из-за внезапно прорезавшегося любопытства.
И тут как раз послышалось шуршание подъезжающего троллейбуса.
«Ну, и слава Богу, — твердо решил Евсей Петрович. — И незачем мне знать, что это за тип. Сейчас сяду в троллейбус и уеду»
Но не успел Евсей сделать и шага, как дверь телефонной будки распахнулась, и он очутился лицом к лицу — вы догадались, с кем.
— А-а-а! — в ужасе закричал второй Евсей Петрович, не подготовленный к такой встрече. Он невежливо толкнул настоящего Евсея и опрометью бросился к подошедшему троллейбусу. А затем, расталкивая очередь, буквально ввинтился внутрь.
«Надо же, какой нервный!» — подумал настоящий Евсей и стал насвистывать свою любимую песенку.
Он дождался следующего троллейбуса и прибыл на работу вовремя, как раз к началу криптофонического дезавуирования.
— Вас тут по телефону добивался какой-то сумасшедший, — сказала ему Таисия Аристарховна, заведующая, — хотел вам лично кое-что сообщить.
— И что же ему было надо, — хладнокровно осведомился Евсей.
— Никак не хотел говорить. А потом как сказанет: «Передайте, значит, вашему Евсей Петровичу, что его не существует!»
— Ничего страшного, — успокоил ее Евсей Петрович. — Всех нас в каком-то смысле не существует.
2015
ЖИВОТНОЕ
— Понимаешь, — говорит Семен, обращаясь почему-то ко мне, хотя на кухне толпится целая куча народу, — графоман, если он осознал, что он графоман, уже не так опасен для общества…
— А ты, собственно, о ком? — интересуюсь на всякий случай.
— Ну не о тебе же! Конечно о себе самом.
Тут все начинают потихоньку прислушиваться. Когда Семен слегка выпьет, от него можно услышать кое-что интересное.
— Ох, неискренен ты, Семен, — говорю, чтоб позлить его.
Все притихли, ожидают: что-то будет!
А Семен-то, оказывается, уже прилично нализался. Криво ухмыляется:
— Что, — говорит, — ты хочешь убедить присутствующую публику, что я, хоть и графоман, но этого еще не осознал? Что я притворяюсь?
Тогда я говорю:
— Прости, — говорю, — Семен… Это я неловко так сказанул… Ты же знаешь, что я не считаю тебя графоманом! Честное слово, не считаю!
— А мне начхать, — говорит он (на самом деле он крепче выразился), — что ты там считаешь или не считаешь! Главное, что я сам так про себя считаю! Но я пишу короткие рассказы, а они менее вредоносные, чем длинные! И уж конечно от меня меньше вреда, чем от всяких романистов проклятых, из-за которых леса вырубают и планету без кислорода вот-вот оставят!
Я говорю тогда:
— Да, — говорю, — Семен дорогой, конечно, от тебя вреда намного меньше, чем от всяких романистов, не спорю!
Смотрю, он успокаивается и начинает нам втолковывать:
— Дамы и господа! — говорит, — сейчас я вам все про себя объясню… Конечно, нет у меня дара слова! И сюжет я придумать не могу… Ну, нет у меня фантазии! Не Герберт я Уэллс!
