Галина Щербакова - Вечер был...
Олег Быков работал слесарем в институте мебели. Работал пять лет и не переставал удивляться: чем только люди не занимаются? Здание какое отгрохали, кабинеты все сплошь к солнцу повернули, а все для чего? Чтоб легче стулья придумывались! Работник Быков был хороший, в профсоюзе отвечал за уплату досаафовских взносов, охотно оставался, если просили, после работы и в субботу или воскресенье мог прийти. И тем не менее учреждение свое презирал. Не видел он в нем смысла. На диван груз кладут, ждут, что будет. Умно? Он, конечно, мог уйти, ничего его тут не привязывало. Он налево ни для кого ничего не делал. Спиртом, который им выдавали, не баловался, так что, кроме зарплаты, у него интересов тут не было. Но Быков газеты читал и видел, что к тем, кто с места на место бегает, отношение неважнецкое. А зачем ему это?
Быков вышел на улицу. Слегка подмораживало. Он не торопясь закурил, подумал. Потом медленно пошел к троллейбусной остановке. Машины шли переполненные, конец дня. Но сейчас это Быкова не смущало.
* * *Зоя поднялась с досок. Сколько ни сиди, деньги будут нужны уже сегодня – отдать Тамаре.
Мысль о том, чтоб все рассказать соседке, даже не приходила ей в голову. Ну, расскажет, а дальше? Разве такой разговор не будет подразумевать: «Ах, Тамарочка! Не отдам я тебе долг сейчас. Погоди уж…» И Тамара ее будет жалеть. И предложит ей до зарплаты половину того, что есть у самой. И будет ходить тяжелая, угрюмая, не из-за денег, их нет и нет, а оттого, что все в жизни кувырком, где тонко, там уж и рвется, и зло, матерно станет ругаться.
Нет, говорить Тамаре нельзя. И матери нельзя. И тетке Виктора тоже. Будут смотреть виноватыми глазами и от виноватости этой на нее же будут сердиться.
– Ну почему у других не крадут? Ну как же так, Зоя? О чем ты думаешь, когда едешь? У тебя так голову когда-нибудь снимут…
Нет уж! Выбирайся-ка из беды, Зоя Батьковна, одна! Собственными силами.
Когда Зоя стала перепрыгивать с дощечки на дощечку, она уже знала, что есть у нее одна возможность выкрутиться – это кое-что продать. Прежде всего, мохеровый шарф, который ей летом подарила мать. Прекрасный теплый, ласковый шарф, голубой в серую клетку. Его и с пальто носить красиво, и на плечи просто положить… Вот и предложит она его Тамаре за 30 рублей, за долг. Правда, надо будет что-то придумать для матери… После смерти Виктора она совсем сдала, писчий спазм не давал покоя, немели, скрючивались пальцы, а до пенсии было еще три года.
Еще можно было, прикидывала Зоя, продать туфли. Рублей за 20. И хочешь – не хочешь – плащ. У Зои не было зимнего пальто. Зимой она носила осеннее драповое, поддевая под него толстую вязаную кофту. До этого года была у Зои болонья, которая заменяла ей осеннее пальто. Но она вся в конец порвалась. Сшила из нее Зоя три сумочки. Две отдала ребятишкам для обуви в сад, а с третьей ходила в магазин за картошкой. Поэтому пришлось ей недавно купить плащ. Хорошенький. Немецкий плащ с золотыми пуговичками. Так ни разу и не надела. Значит, надо будет с ним распрощаться. Если все это продать, она, конечно, сейчас перекрутится.
И оттого что был найден хоть какой-то выход, Зоя вздохнула наконец полно.
Поднимаясь на свой пятый этаж, она думала уже о другом, как предложить шарф Тамаре, чтоб выглядело это не как мольба о спасении, а как вполне пристойное предложение, выгодное обеим.
Мальчишки катались на велосипеде в коридоре. Вовка сидел за рулем, а Максим стоял на запятках.
– Деньги получила? – первым делом спросил Вовка.
– Ура! – закричал Максим.
Зоя молча раздевалась и спиной чувствовала, как смотрит из кухни на нее Тамара. Ей в одном легче: питание почти ничего не стоит, потому что работает она воспитательницей в детском саду. И опять же – ребенок у нее один. Тамара сейчас деньги копит на воротник. Ей из Сибири тетка обещала прислать хорошую шкурку. Недавно она получила от тетки письмо, что, мол, присылай деньги. Уже надо, чтобы они лежали, на случай, если что подходящее подвернется.
– Ты где это так чулок рванула? – спросила Тамара, когда Зоя прямо из прихожей вошла на кухню.
– Полетела на остановке,– смеясь, ответила Зоя.—> Меня из троллейбуса выдавили, как пасту из тюбика, Раз – и на землю.
– Молодец. Не могла, что ли, пустого подождать?
– В это время пустых нет. Разве ты не знаешь? – ответила она. И тут же, вроде вспомнив: —Ты мой голубой шарф помнишь? Ну тот, в клетку?
– Ты так говоришь,– насмешливо сказала Тамара,– будто у тебя их несколько. Помню, конечно… А что?
– Я решила его загнать,– как можно небрежней сказала Зоя.– Есть у меня другой вариант. Тьфу, тьфу, тьфу,– говорить не буду. Чтоб не сглазить!
– Такие сейчас и в магазине есть.
– Ну не такие,– забеспокоилась Зоя.– У меня из канадской шерсти. Там на нем знак стоит.
– В комиссионку понесешь? – лениво спросила Тамара,
– Да не знаю. Может, кто подвернется, чтоб не носить, время не тратить.
– А сколько ты за него хочешь?
– С тебя подешевле, .с чужого подороже,– засмеялась Зоя. Слава богу, пошел разговор.
Тамара задумчиво мешала манную кашу, которую всегда ела по вечерам вместе с дочкой.
– Мне он ни к чему,– сказала она.– Это я просто так. Мне сейчас воротник важнее. Ты, кстати, деньги получила?
– Да ерунда у нас получилась. Кассир заболел и не предупредил. Все думали, он в банке, а он, паразит, на бюллётене. Завтра дадут. Потерпи, киса, денек.
– Ты меня подводишь,– сердито сказала Тамара.– Я завтра хотела переводить.
– Я тебе завтра принесу на работу,– с готовностью сказала Зоя.– Я же понимаю.– И шутливо добавила: – Вот даже шарф тебе предлагаю, а ты не хочешь, балда. А он ведь тебе лучше идет, чем мне. Голубой ведь не мой цвет. Он меня бледнит.
– Сообразила, слава богу. Я ведь тебе сразу это говорила. Он для яркой блондинки или уж жгучей брюнетки. А мы с тобой серенькие.
Тамара сняла эмалированный ковшичек, в котором варила кашу, и, лениво подталкивая впереди себя громадные, оставшиеся от мужа комнатные туфли без задников, ушла в комнату. Она никогда не ела на кухне. Зоя ухватилась за теплый, нагретый кашей край плитки. Противный липкий пот снова выступил на спине, под мышками, и сердце стало биться прерывисто и мелко, как тогда, на улице. С чего она взяла, что Тамара вцепится в ее шарф? И вся ее затея с распродажей показалась Зое невыполнимой и нелепой.
Мальчишки подрались и орали громко и обиженно. Зоя затолкала их в комнату, подумала, что прежде всего надо было бы их накормить. Достала из холодильника кусочек колбасы, что оставлен был ей на завтрашний завтрак, из городской булки сделала два бутерброда и сунула мальчишкам. Пока мальчишки старательно обгрызали колбасные кружочки, Зоя достала из шифоньера плащ, сняла его с плечиков и тихо, стараясь уйти, чтоб не заметила Тамара, выскочила на лестничную площадку.
Прямо против их квартиры сверкала по-новому обитая, поблескивающая пуговичками-гвоздиками дверь.
– Не продам, не продам, не продам,– суеверно шептала Зоя, легонько нажимая кнопку звонка. Звонок вздохнул и пропел какую-то музыкальную фразу. Зоя старательно растянула губы в улыбке.
Римма Борисовна стирала в ванной. Стирка была несерьезной: чулки, Наташкины воротнички, в общем, мелочь, которую не отдашь в прачечную. Римма Борисовна была сторонницей освобождения женщин от домашних дел, номерки пришила даже к мужниным трусам, впрочем, в этом факте было не только идейное начало, было это лишним доказательством сложных отношений Риммы Борисовны с мужем. А отношения эти были не просто плохие – они были на грани. Она любила говорить на работе,– Римма Борисовна работала гинекологом: «Вы знаете, я на грани». И все всё понимали. Потому что считали такое состояние массовым. Женская консультация как учреждение способствовала такому пессимистическому взгляду на мир у коллег Риммы Борисовны.
– А у вас есть варианты? – спрашивали иногда ее.
Римма Борисовна любила этот вопрос. Он придавал жизни остринку, делал будущее заманчивым и непонятным, и тогда казалось, что не сорок лет за плечами, а семнадцать и завтра предстоит тащить билет на счастье. И не очень уж страшно – скорей щекотно,– потому что все билеты хорошо выучены.
Рассматривание вариантов превратилось в самое дорогое занятие Риммы Борисовны. Она отдавалась ему, когда принимала больных, когда простирывала вот так, как сегодня, бельишко, когда стояла в очереди, когда вечером сидела в хвойной ванне, когда, завернувшись в в махровый халат, смотрела передачу «Наши соседи»,– всегда постоянно Римма Борисовна рассматривала варианты: как элегантней разойтись? Не устроить ли небольшой банкет, чтоб все пришли в ярком? Как жить потом? Одной или выйти еще раз замуж? Если замуж, то за кого? Если одной, то что себе позволять? Это были увлекательные размышления, которые имели привычку постоянно застревать и прокручиваться на одном и том же месте. Смешная ситуация, но никогда они с мужем так хорошо материально не жили раньше, как последние три года. Две хорошие зарплаты шли уже полностью – кредиты были выплачены. Пронафталиненные шубы аккуратно висели в стенном шкафу, в коробках лежали меховые шапки, в них были спрятаны перчатки и теплые кашне. Все было и на зиму, и на лето. В ящике шифоньера разными цветами переливались комбинашки и трусики, все в основном импортные, дорогие. Поэтому если уж расходиться, то надо было с умом. А с умом,– значит, с разделом, а вот это как раз и было непросто. Квартира у них прекрасная, но все-таки двухкомнатная, в лучшем случаё получишь полуторку и комнату в коммунальной. Муж категорически заявил, что в коммунальную не поедет… Конечно, был еще вариант – доплатить. Но это было сразу Риммой Борисовной отвергнуто. Деньги были у нее на книжке, поэтому она считала их только своими. Не идиотка же она, чтоб покупать ему квартиру?
