Екатерина Асорина - После любви
Мы перестали вдохновлять друг друга. Раньше я старалась готовить любимые блюда мужа, а теперь подаю то, что проще, например, сосиски. Знаю, ему все равно — сосиски или скворчащий стейк, он всеяден, но не в этом дело. Нет больше желания видеть его довольным и счастливым. Сосиски — как брак без любви. Ты что-то жуешь, глотаешь, насыщаешься, но не получаешь ни вкуса, ни удовольствия от трапезы. И вот, в очередной раз наблюдая за поглощением сосисок, я спросила мужа:
— Вкусно?
— Угу, — промычал он с набитым ртом, и в голосе его я почувствовала тот штиль, который наступает после любви.
Если сейчас я скажу, что надо расстаться, бури не будет. Ему все равно, он просто поглощает белок, чтобы существовать дальше. И я ему ни парус, ни подводный риф. И мне так хочется сказать:
— Давай разведемся.
Но что-то меня останавливает.
Если сорвать всю шелуху, то окажется, человек любит только себя. Младенец не спрашивает мать, устала ли она, он просто громко и настойчиво требует грудь. Дошкольнику, ревностно оберегающему свои игрушки, трудно объяснить, с чего бы это он должен делиться с другими детьми. Взрослые, уже покрытые толстым налетом воспитанности, в повседневной жизни проявляют изрядную долю этики и заботы о ближнем. Но, случись в здании пожар, инстинкт самосохранения заставит их по головам пробираться в сторону выхода. Даже самый жалкий тип, осознавая свою никчемность и ненавидя все свое существо, в глубине души всегда жалеет себя и верит, что заслуживает лучшего.
Влюбившись, мы меняемся. Всю энергию, которую прежде тратили на себя, мы направляем на другого. Счастливчик тот, чья любовь взаимна, — в ответ он получает такой же мощный обогащающий заряд.
…Постепенно любовник полностью затмил для меня мужа. Мы проводили много времени вместе. Часто ездили в командировки, и там, после официальной части, оставались еще на пару дней.
— Культурная программа, — сообщала я мужу по телефону.
Мы бродили по улицам, робко говорили о призрачном будущем. Мимо нас проплывали достопримечательности, но мы их не замечали, потому что смотрели только друг на друга.
— А если бы… мы с тобой встретились… свободные… — с непринужденной улыбкой, чтобы не испугать его, спросила я.
— Думаю… мы бы с тобой спелись, — так же безмятежно, но не без запинки, ответил он.
Лишь Эйфелеву башню было трудно не заметить. Помню, мне так хотелось с ним сфотографироваться, но внутренний голос запрещал. Зачем? Ведь мы не вместе, и фиксировать эту мимолетную иллюзию на пленке бессмысленно и тоскливо. Шел мелкий дождь, и ветер смешно ворошил его волосы. А Эйфелева башня за его спиной стремительным трамплином уходила в небо и резко обрывалась, не достигнув облаков. Он смеялся, вытягивая в сторону руку с фотоаппаратом, направленным объективом на себя, и кричал:
— Иди ко мне, сфоткаемся! У меня очень длинная рука, хорошо получится!
Я смеялась ему в ответ и мотала головой — нет. И любовалась им на фоне Эйфелевой башни. Тогда он сфотографировал маленькую девочку с зонтиком, которая в тот момент проходила мимо, держась за руку строгой французской дамы.
Он вообще любил детей: рассказывал о своих племянниках, расспрашивал меня о дочке. Я с удовольствием говорила об ее успехах, показывала фотографии, мечтая о том, что он сможет полюбить ее как родную. И смотрела, смотрела на него на фоне Эйфелевой башни, чтобы запомнить любовь навсегда.
Мир давно изменился. И женщина изменилась. Когда-то она была хранительницей очага, и ее главной заботой было воспитание детей. Дальше порога дома она не выходила, и в этом была большая мудрость бытия. Заключенная в свой маленький мирок, женщина не знала соблазнов мужского мира, ребенок и семейный уют, по праву и по справедливости, забирал всю ее энергию и полностью удовлетворял жажду любви.
Сейчас не так — женщина вышла в свет и получила целый ворох прав и возможностей. Теперь она может голосовать, работать наравне с мужчинами, носить брюки, иметь собственное мнение. Современная женщина получила море свобод, в котором захлебнулась, утонула и, пережив клиническую смерть, восстала вновь, но уже в другом качестве. Теперь мы — работающие мамы, и помимо семьи нам хочется заниматься карьерой, писать романы, участвовать в общественной жизни. Мы очень остро почувствовали свою независимость, свое эго, и теперь — нам хочется любви, персональной, эгоистичной, только для себя. Мы, как пули со смещенным центром тяжести, носимся с работы домой, и самим неизвестно, куда занесет нас эта траектория.
Когда мне стало совсем невмоготу, я открылась маме. Мы выпили по рюмке, и я заплакала. Она погладила меня по голове, а потом сказала:
— Доченька, тебе решать. Но на длинной дистанции хороший человек лучше, чем любимый. Твой муж — хороший человек.
На следующий день маму отвезли в больницу с сердечным приступом. Милая моя, добрая мама! Когда я сказала ей, что хочу развестись, она не кричала на меня, не топала ногами, не указывала, как надо поступать. Она просто выключила свое сердце, чтобы перестать страдать за меня. Конечно, ей было тяжело принять очередной крах моей жизни, но эгоизм был чужд ей, и она приняла тот шаг, что я собиралась сделать. А я… Во мне, оказывается, нет никакой любви, один голый эгоизм, о котором я так ловко рассуждала.
Раньше, когда я в очередной раз разбивала свой брак, мама тоже переживала, но видно, теперь настал предел.
Отец со мной не разговаривал, мамин мобильный был выключен. Лишь через знакомых я узнала, что произошло, но никто не знал, где находится мама. Всю ночь я обзванивала больницы, чтобы понять, куда ехать, и мой добродушный обманутый муж, которому я ничего так и не сказала, помогал мне. Мое лицо опухло от слез, а горло от напряжения — при разговоре с дежурными мне с трудом удавалось удержать голос спокойным. Я холодела от мысли, что, может быть, мама уже умерла, а я даже не знаю, где она. Муж успокаивал меня, приносил чай, ходил поправлять одеяло дочурке, и когда я уже оцепенела от слез и усталости, он, наконец, под утро нашел ее:
— Состояние стабильное, посещения с восьми утра.
Мы обнялись, и долго еще мои плечи вздрагивали отзвуками рыданий.
И пока мы так сидели в предрассветной дымке, в моей голове постепенно сформировалась истина. Любовь к мужчине — это лишь маленький ручеек в реке любви, питающей сердце женщины. Зацикливаться на мужчине — значит, пить из одного источника, который иссякает, и иссякать самой. Чтобы сосуд любви был полон, нужно тратить сердце на каждый поток — на детей, на родителей, на саму жизнь, наконец. И, может быть, из этих более надежных источников я смогу возродить любовь к своему мужу. Я выбрала этого мужчину, я села в эту лодку, и менять ее бессмысленно, ведь я знаю — о, как хорошо знаю! — что любовь к мужчине проходит, но остается большой и многогранный мир, который мы создали за время любви, и этот мир стоит того, чтобы за него бороться.
Утром муж поехал на работу, а я с дочкой в больницу. Когда мы вошли в палату, мама, бледная и почти прозрачная на фоне белой кафельной стены, с трудом приподняла руку в приветствии и слабо улыбнулась. Ее телефон разрядился, а «зарядку» она не могла найти в сумке с вещами, которую спешно собрал отец.
Я хотела сказать ей, что так виновата перед ними всеми, перед ней, отцом, дочерью, мужем, что я все исправлю, но лишь бросилась к ней, приникла лицом к ее плечу и горько заплакала. Сквозь глухие рыдания я шептала «прости», но в ответ услышала:
— Это ты меня прости, дочка. Просто я старая стала, раньше бы такого не случилось.
Малышка слегка оробела, а потом подошла к нам, и долго гладила по голове то бабушку, то маму, не переставая спрашивать, почему мы плачем.
Я стерла из памяти фотографию на фоне Эйфелевой башни и мужчину с той фотографии больше никогда не видела.
