Елена Одинокова - Жених
— А я думал, уже все. Ваши друзья вышли.
— Они мне не друзья. — Ишь ты, запомнил. Правильно, азиаты не шляются по кабакам, они даже в новый год пьют на улице из горла.
— Эт правильно. — Охранник щурится. — Их вон туда повели, там пустырь за забором. Если вам интересно.
Мне не интересно. Кризис, мало заказов. Таджиком больше, таджиком меньше — без разницы. Боссам насрать.
Я достаю пачку “парламента”, выщелкиваю сигарету.
Где-то орет баба:
— Он не приставай! Отвали! Ааааа!
Охранник дает мне прикурить. Я глубоко затягиваюсь и выдыхаю колечки дыма в пахнущую сиренью ночь.
— Помогите! — голосит тетка. — Помогите, убивают! Вызовите милицию!
— Вызвать? — Охранник вопросительно глядит на меня.
— Не надо.
Я иду вдоль забора, спотыкаясь о торчащую из земли проволоку и арматуру. Где-то там слышны мужские голоса, кто-то матерится, баба воет не переставая.
— Заткнись! — говорит кто-то. — Все, пошла отсюда. Сама не понимаешь, во что лезешь.
Внезапно вылетает Таня или Катя, ее словно выхаркнули из стены.
— Помогите! — Она кидается мне на шею. — Вызовите милицию!
Ее волосы лезут мне в рот, ноги подгибаются, морда заревана.
— Вызывайте, что вы стоите? — Она роется в сумочке. — Какой тут адрес?
Я отталкиваю тетку и ныряю в проем.
— Саша-джян! — визжит Бахти.
Хуршед лежит на земле, его нехотя пинают четыре мужика лет тридцати. Замечают меня, подходят вразвалочку. Один сообщает:
— Он к русской девушке полез. Ну, вы понимаете.
Я киваю.
— Мы же не хотим, чтобы он ее под нашими окнами изнасиловал, задушил и спать рядом завалился.
— Не хотим, — подтверждаю я.
— Пусть это будет ему уроком, — говорит другой.
Бахти зачем-то нагибается, шарит пальцами в грязной траве.
— Ссука, блять! — Он взвивается как чертик и чиркает мужика по горлу. — Сука, убью!
— Совсем, что ли? — Парень зажимает шею. — Блять, уберите этого чурку!
Бахти мечется между парнями, вырывается, пытается сделать кому-то подсечку, его валят на землю и стелят ногами — по ребрам, по яйцам, по печени. Раненый въезжает ему носком ботинка в челюсть:
— Все, хватит.
Он подходит ко мне, протягивает скользкую от крови руку:
— Короче, нас тут не было.
Я пожимаю плечами.
— Мы не хотели, ты же понимаешь. Пацан еще.
Они исчезают в проеме один за другим. На пустыре тихо, ветер шелестит пакетами, вдоль забора не спеша трусит большая крыса. Их тут, наверное, много, не боятся людей. В области я как-то заглянул к таджикам в бытовку, а там в старом кресле кошка спит. Пригляделся — еж! — это же крыса, здоровенная, как кошка. Показал Хуршеду, он схватил плоскогубцы — первое, что под руку попалось — и шею ей прижал. Она пищит, царапается, хвостом дергает. Я ее сначала отверткой проткнуть пытался — не попал, потому что она елозила туда-сюда. Тряпкой руку обмотал, чтобы не укусила, и начал этой крысе башку откручивать. Мягкое, хрустит. Я не садист какой-то, но не отпускать же ее просто так? Бахти проснулся, смотрит на нас и говорит: “Ей же больно”. Как будто сам никогда баранов не резал и курам головы не сворачивал. А кресло пришлось выбросить, крыса его обмочила.
Я правда не хотел, чтобы все случилось ТАК. Я об этом как-то не подумал. Нужно перезвонить боссу.
— Промысловский, отдыхаешь? Чурок своих отправил?
— Еще как отправил.
— Вот и чудно.
Хуршед лежит неподвижно, мордой вниз. Я просовываю пальцы за воротник его рубашки, чтобы нащупать пульс. Он шепчет:
— Руки убери, да?
Потом со стоном поднимается на четвереньки, встает, расправляет плечи. Отряхивает землю с колен, поправляет челку. Ему даже в пятак не дали — наверное, сразу кверху жопой лег, чтобы уйти с минимальными потерями.
— Бахтиер, вставай. — Я тормошу мелкого.
— Не хочу. — Он морщится как капризный ребенок.
— Хоть ногами пошевели.
— Зачем? — Бахти скребет землю подошвами кроссовок.
— Ну, слава богу.
Хуршед отходит подальше от забора:
— Алло, Наим?
Наим, хуим. Я осторожно беру Бахти за руки и тяну на себя.
— Не надо, больно. — Его губы медленно вспухают, темнеют, истекают соком, как треснувшая черешня. — Посмотри, зубы шатаются?
— Не плачь, детка, мы тебе золотые вставим. — Я сую ему палец в рот — вроде не шатаются. Надеюсь, челюсть не сломана, как ему тогда невесту целовать? Или они на своих свадьбах не целуются?
— Саша-джян, мне дышат больно.
— Давай, я тебе “скорую” вызову.
— Не надо! — Он перекатывается на бок. — Не надо, я дома Точикистон пойду. Паспорт нерусский.
— Дурак, они всех обязаны брать.
— Не надо. — Бахти пытается улыбнуться, у него выходит не очень. Правая бровь рассечена, глазками теперь не постреляешь. — Эт ирунда. Мне два год назад солдат из поезд выкинул, сотрясение мозга.
По траве проплывает полоска света. Хуршед первый понимает, что случилось, и бежит через поле, размахивая телефоном.
— Стоять! — Серая фигура срывается за ним.
Второй мент приседает на корточки рядом с Бахти:
— Ты пострадавший?
Бахти щурится, прикрываясь ладонью:
— Нет.
— Документы.
— Дома лежит.
Мент переворачивает Бахти лицом вниз и шарит у себя в заднем районе, где висят наручники.
Я откашливаюсь:
— Не надо, у него, наверное, ребра сломаны.
Мент поднимает удивленные глаза. Щелк!
— Саша-джян, мне больно лежат, скажи ему.
— Че ты там лепечешь, баран? — Мент выпрямляется и поддевает его носком ботинка.
— Не трогайте его, ребро может легкое проткнуть. Или печень.
— Может, может. — Мент чешет бритую щеку. — Он вообще откуда?
— Из Таджикистана.
— Ну, понятно, — отвечает мент. — У преступности есть лицо. И это лицо — таджикской национальности.
Его напарник возвращается, тяжело дыша:
— Быстро бегает, сука… Короче, подозреваемый скрылся.
— Ну и заебись, — отвечает наш. — Ты тут посторожи чурку, я с молодым человеком поговорю.
Он деликатно берет меня под локоть и отводит на несколько шагов в сторону. Где-то в районе солнечного сплетения появляется приятное чувство страха.
— Итак, молодой человек. Насколько вам дорог ваш таджик?
* * *
Восьмера катится непривычно тихо, Наим курит и стряхивает пепел в окно:
— Эт херня. Я, когда на пятерк ездил, падрэзл ментовск тачку. Ани в бардюр заехли. Из мащины витащили, отпиздили нахуй, дэвть тысч атабрали. Все щт с собой было.
Бахти косится на меня:
— Саша, ты сколько дал?
— Не помню.
На самом деле, конечно, помню. Две тысячи восемьсот пятьдесят рублей. Столько стоит один таджик.
Хуршед оборачивается на переднем сиденье:
— Сам виноват, нехрен было рыпаться.
Бахти шепчет:
— Саша, пердай ему, он мудак, я с ним не разговариваю.
Старший, конечно, снова пристроил жопу впереди. Его ведь “тоже избили”. Младшего заставил пробираться на заднее, через спинку кресла, согнувшись в три погибели. Бахти рухнул мне на руки, я сам его втащил — он даже рта не раскрыл. Я бы, наверное, так заорал, что у Наимовой тачки повылетали все стекла.
* * *
Я режу простыню. Нужно было, наверное, купить бинты, я постеснялся сказать Наиму, он и так нас довез бесплатно. Бахти лежит на моей кровати и смотрит дивиди, где немецкая телка ссыт в рот пьяному бомжу. Это, кстати, не мой диск, мне их дал один друг-азербайджанец, сразу штук десять, потому что у самого их немерено, некуда складывать. Краем глаза я замечаю, что Хуршед включает мой ноутбук. Таджики любят раскладывать пасьянсы, с важным видом, как будто работают на Билла Гейтса.
— Слышь, сделай мне интернет.
— Не “слышь”, а “Александр Евгеньевич”. Совсем оборзел.
Он сам находит модем, я продолжаю резать простыню.
— Во я дурааак… — Хуршед цокает клавишами. — Бляяять, какой я идиот!
— Я даже не сомневался, что ты идиот.
Он щелкает мышью и ржет:
— Слышь, иди, посмотри.
Я читаю:
Качественный евроремонт, быстро и недорого.
Одиноким женщинам — скидки.
8 905 580 13 33, Хуршед.
Карие глазищи Хуршеда масляно блестят, он ждет, что я тоже засмеюсь. Он вспотел, от недавно мытых волос тянет овчиной. Закусил губу, постукивает беспроводной мышью о стол — молчание затянулось. У него красивые белые зубы, никакого золота. Золото носят только дикари, он выше этого, он белый человек.
Я закрываю ноут.
— Хуршед, его нужно раздеть.
— Тебе надо — ты и раздевай.
Моя рука с ножницами застывает в воздухе.
— Вон из моего дома.
— И куда я пойду? — Он развалился в кресле, не верит, что я смогу его выгнать.
— К Наиму, к Тане, Кате. На хуй.
Бахти на кровати ойкает — наверное, повернулся неловко. Так и есть, приподнялся на локте, хочет слезть. Я укладываю его обратно, он послушно откидывается назад и смотрит, опустив веки, мутными глазами-половинками, маленький, несчастный обкурыш. У таджиков всегда хорошее настроение, я еще ни разу не видел грустного таджика. Нужно загадать желание.
