Александр Старостин - Шепот звезд
«Дядя» Миша был, как говорили тогда, великим летчиком, его знал весь советский народ и весь мир; ему вручал ордена «дедушка» Калинин (большой, по слухам, любитель кордебалета Большого театра); но этого мало: «дядя» был знаменитым писателем, автором десятка книг о «рыцарях ледового воинства», которыми зачитывалась молодежь. Тут же среди провожающих великого летчика-писателя в последний путь присутствовал и литературный негр Владимир Шавырин, член Союза писателей СССР — высокий блондин, ухитрившийся напиться до застолья.
Говорят, он выпустил сборник рассказов, замеченный критикой, а потом вездесущая Софья Марковна предложила ему хорошо оплачиваемую работу: писать чужие воспоминания. Книги с «дядей» Мишей он делал так: «дядя» наговаривал стенографистке (подбирал красивых и толстеньких для вдохновения) эпизоды своей героической жизни; вдохновительница передавала переписанный на машинке текст Владимиру Шавырину. Тот, отложив в сторону бормотуху «дяди», создавал, как шутили старики, «нетленку» и «эпохалку»; каждая неизменно получала премии ЦК комсомола, пионерской организации или имени Николая Островского, а сам оставался в тени и пил мертвую от литературной славы того, чье имя стояло под написанными им книгами.
Литературный негр, говорят, и сам мечтал написать что-нибудь толстенькое, «чтоб стояло на обрезе», но слишком любил утехи мира сего. И распускал гнусные слухи про Софью Марковну, которая будто бы погубила его талант. «Сонька» не оставалась в долгу и платила «этому антисемиту» той же монетой.
Приметливый «юный современник» обратил внимание, что никто, кроме пьяного негра, не насмешничает над неуклюжими словесами выступающих. Да, «дядя» не являл собой ум, честь и совесть, так как гулял напропалую, но он спасал нуждающихся в спасении, бомбил с летающей мишени ТБ-3 Берлин в сорок первом; он организовывал «воздушную часть» исторических экспедиций и сам участвовал в них; он похоронил множество своих друзей и коллег, за спины которых не прятался. И ему просто повезло, что он умер своей смертью.
«Дядю» любили все, с кем он летал, с кем падал, бил фашизм в его собственном логове, с кем мерз и терпел все виды бытовых неудобств Арктики; его любили не только старые барбосы, но и старые тетки со следами былой красоты и комсомольского задора, которые, возможно, вспоминали «Мишу» по Парку культуры имени Горького.
Выступил со своим словом и косноязычный, как дебил, Крестинин-старший, который впечатался в сознание «юного современника» неприлично красивым и молодым: угадывался под черным, сшитым на заказ костюмом бывший цирковой силач, о котором всепожирающее время, казалось, забыло. Разве что седина. Но, как говорится, седина бобра не портит.
Но что он плел! Путался в придаточных, перевирал слова, обрывал фразы на середине, махал своими кувалдами, горячился, а в финале, растроганный собственной речью, даже всплакнул.
И «юный современник» вдруг увидел, что одна из теток плачет: оказывается, Иван Ильич способен не только рассмешить, но и кого-то растрогать своим красноречием.
Тут были многие из тех, кто займет или уже занял место в энциклопедиях, историях, на географических картах: сухонький, с ласковой улыбкой Борис Чухновский — герой, интеллектуал, музыкант, кумир мальчишек тридцатых годов; геолог Урванцев — научный руководитель Североземельской экспедиции, первооткрыватель Норильского месторождения — длинный, сутулый, губастый, с крохотными глазами за стеклами очков; несколько усохший атлет Громов; когда-то «самый красивый мужчина Европы» Юмашев, который, несмотря на свою исключительную мужественность и летное мастерство, зыркал по сторонам глазами, как состарившаяся актриса; востроглазый Байдуков; маленький, скромный Матвей Козлов с белыми как снег, плотными волосами; несколько отяжелевшая, но поразительно значительная Гризодубова, не только знаменитая пилотесса, но и замечательная пианистка, выпускница консерватории. А как она помолодела, когда говорила с отцом! Интересно, что она говорила? Разве узнаешь? Иван Ильич никогда не был находкой для шпиона, так как говорить не умел. Что не мешало ему, впрочем, нести ахинею с трибуны.
«Юный современник» тогда по молодости лет считал, что и его ждут подвиги, которым будто бы всегда есть место в жизни.
О жизни, о смерти, о Воскресении Христовом Николай Иваныч впервые задумался в гнусном ритуальном зале с гудящими лампами «дневного» света и электромотором, опускающим гробы в электрическую преисподнюю; тогда вся его юная натура вдруг возопила против превращения человека, прожившего героическую жизнь, в выхлоп черного, маслянистого дыма из трубы крематория. А ведь этот черный дым и другие черные дымы были «рыцарями ледового воинства»; они, подобно рыцарям Круглого стола, бесстрашно шли на поиски священной Чаши Грааля, не понимая, что это такое, и многие гибли за несбыточное, как те же рыцари короля Артура, которые были вряд ли умнее нынешних рыцарей. Но эта борьба за то, чего может быть и нет ни в этом мире, ни в мире ином, превращала их, людей, в большинстве своем ничем не выдающихся, в истинных рыцарей, которые, как и рыцари Круглого стола, будут задевать сердца, умы, а возможно, и совесть тех, кто придет после них.
«Все не так просто, не так просто», — думал «юный современник», глядя на черный дым, а потом пожирая глазами Гризодубову, которая храбро вызволяла из лагерей своих друзей-товарищей, сажаемых, как говорили, ее подругой и участницей вокальных дуэтов — красавицей и певицей Мариной Расковой, вплоть до сорок третьего, когда последняя вышла из рядов НКВД по причине гибели.
«Интересно, как красавица Марина была принята на Небесах? Вот Господу была головоломка, куда ее определить», — рассуждал «юный современник».
Скорее всего, по причине неприкаянности и внутреннего неспокойствия к нему подошел «негр» Шавырин, которого он несколько раз видел у «дяди» Миши, и сказал на правах старого знакомца:
— Скажи, друг Коля, читал ли ты Евангелие?
«Юный современник» растерялся. Да, он читал и даже что-то, как ему казалось, понял, а в одном месте даже прослезился, когда Христа окружали жаждущие Его гибели; одиночество Спасителя в этом мире было ошеломляюще нечеловеческим и выходило за пределы мыслимого и немыслимого.
— Пробовал, — ответил он.
— Попрошу обратить внимание на одного человека, — сказал «негр» как бы вне связи со своим странноватым вопросом. — Он сейчас говорит с твоим отцом. Когда-нибудь ты скажешь своим внукам, что видел Василия Махоткина.
— Тут так много знаменитых.
— Се Человек!
«Юный современник» задумался: такой возглас, помнится, относился ко Христу. Это сказал Пилат, который пытался соблюсти если не справедливость, то хотя бы здравый смысл.
— Расскажите про него.
— Хорошо. Но и ты расскажешь мне потом, что он говорил твоему отцу… Думал, понимаешь, отгородиться непроницаемой стеной пьянства, да, видно, не судьба.
— Что скажете об остальных?
— Остальные мне понятнее… А эти беседуют уже полчаса и, видно, не собираются расставаться. Посоветую тебе, друг мой, завести хорошую толстую тетрадь и записывать в нее все рассказы стариков. Память можно уподобить дырявой корзине. «Мысли и дела, аще не написании, тмою беспамятства покрываются». Цитата. Ты оказался в кругу стариков, которые тебя знают с детства, считают своим, могут поверять тайны и давать не лишенные остроумия оценки так называемым историческим событиям.
— Вам они тоже доверяют, — возразил Крестинин-младший.
— Мне они врут, друг мой. При мне они пыжатся, напускают туману. Да и я порой вру в угоду закругленности сюжета и увязывания концов. А ведь в жизни концы с концами редко сходятся.
«Я ему зачем-то нужен», — подумал «юный современник», не понимая по молодости, что любой разговор с неглупым собеседником старшего возраста сам по себе полезен и поучителен в первую очередь для молодого человека. Но молодые люди по причине завышенности оценки собственного «я» обыкновенно упускают эти возможности, а потом жалеют, когда старики отходят в жизнь вечную.
Глава третья
«Негр» был крепко под мухой, но от несколько размашистой словоохотливости до свинцового состояния ему было еще далеко. «Юный современник» посчитал свое пребывание на поминках, где все свои, не вполне для себя удобным и собирался смыться по-английски, но, оказавшись в фокусе внимания доброжелательного «негра», остался.
— Итак, первая серия. Перед тобой старик со следами офицерской выправки; подозреваю, что курс шагистики он проходил во времена проклятого царизма. Этот старик был в свое время знаменит не менее Чкалова; в Арктике есть остров его имени, тогда как город Чкалов, к которому Валерий Павлович не имел никакого отношения, давным-давно обратился в Оренбург, каковым и был еще во времена матушки Екатерины. Василий Махоткин, молодой и красивый, сидел с другими героями-летчиками на правительственных приемах, где имел честь выпивать с товарищем Сталиным, с «дедушкой» Калининым. Для героев пели знаменитые оперные певцы, плясали знаменитые балерины, их развлекали рассказчики анекдотов, то есть шуты гороховые, которых именовали великими артистами. Он молод, здоров, его любит весь советский народ, пионеры повязывают ему галстуки и называют дружины его именем. У него жена красавица. Живи, радуйся, совершай свои героические перелеты. Эту серию должна сопровождать жизнерадостная музыка Дмитрия Шостаковича, где слова, исполняемые детским хором, звучат примерно так:
