Павел Ф. Гаммал - Секс и ветер
- Ты чего? – звонкий голос прозвучал в предрассветной тишине. – Больно же.
- Кто здесь? – он встревожено оглянулся по сторонам. – Ленка, ты?
- Какая Ленка? – голос вырывал его из обыденности утра. – Ленка твоя давно крутит со своим начальником. А ты, теперь, мой.
- Чей, мой? – он лихорадочно открыл дверь в спальню, ответившую ему пустотой.
- Мой, родной ты мой, - визгливый голос лез в уши, взрывая мозг.
- Я не сдамся! – он попытался придать уверенности своему голосу.
- А и не надо, - голос продолжал, вкрадчиво. – Это же – кайф. Не отказывай себе…
Он боком подобрался к кладовке, достал с полки молоток. С каким-то остервенением начал бить им по лежащей на полу бутылке. Осколки брызгали по всей кухне.
- Ну, ты вчера пришел! Просто – красавец! – Лена в прозрачном пеньюаре поставила поднос с ароматным омлетом, бутылкой запотевшего пива и поджаренными гренками прямо ему на грудь. – Отмечали контракт?
- М-м, - сухо промычал он в ответ.
- Поправляйся, - подмигнула она. - Всё будет хорошо. Может, купим новый «Лексус»? Я уже и цвет выбрала.
Вася и пельмени
- Вася, Васенька, - сидя на корточках, она гладила не накрытую полиэтиленом руку. – Зачем? Куда? А как же я?
- Женщина, отойдите, - полицейский попытался оттащить ее от трупа.
- Кузьменков! – очкарик с блокнотом окликнул полицейского. – Оставь ее!
- Григорий Пантелеевич, что думаете? – Огинская заглянула в блокнот очкарика.
- А что тут думать? – тот захлопнул блокнот. – Налицо три фактора. Из них два неоспоримых. Превышение скорости есть? Есть. Как следствие – три трупа есть? Есть. Алкогольное опьянение под вопросом. Поедемте, Агнесса, в отделение. Что-то я проголодался. А вы, помнится, перед отъездом пельменями грозились?
- Грозилась, - задумчиво глядя на женщину у трупа, пробормотала Огинская. – Пельмени… Какие пельмени? О, боже, Кузьменков, заводи машину! Григорий Пантелеевич, я ж пельмени не выключила.
Выбор народного большинства
- Что ты орешь? – Берендей разлил остатки водки, пытаясь сфокусироваться на становившихся почему-то все уже рюмках. – Галку разбудишь.
- Какую Галку? – Витек приоткрыл помутневший глаз. – Птицу, что ли?
- Жену мою, Галину Афанасьевну, - укоризненно покачал пальцем у длинного Витькиного носа Берендей. – Законную супругу.
-Так она ж от тебя год, как ушла, забыл? – Витек маханул свою долю, скривился. – И потом, что уже с хорошим человеком и не покричать?
Берендей потянулся через стол, опрокинув на пол тарелку с огурцами.
- Дай поцелую тебя, дружище, - схватив друга за ухо, он попытался подтянуть его голову к своим губам.
- Щас я тебе дам, - левой рукой Витек заехал Берендею в ухо. – С пролетарским приветом.
***
- Не убивал я его, гражданин следователь, - канючил Витек, раскачиваясь. – Сам он.
- Сам себя убил? – следователь закурил. – Это как же?
- А так, - Витек, не спрашивая, вытащил сигарету. – Галка – жена его бывшая, год назад с каким-то фраером укатила в Тюмень, было?
- Проверим, - прищур острого следовательского глаза пробивался сквозь сигаретный дым.
- С тех пор Берендея было не узнать, - Витек подкурил торопливо. – Другой бы, на его месте, что сделал?
- Что?
- Запил бы, ясен пень, - Витек преданно выпучил глаза. – А он?
- А он что? – следователь потушил бычок о край консервной банки, заменявшей пепельницу.
- А он не ста-ал, - многозначительный Витек перестал раскачиваться и застыл. – Пошел на следующее утро и вступил.
- Вступил? – следователь оторвался от протокола.
- Ну да, вступил, - Витек быстро закивал. – В эту, партию, как ее, народного единства.
- Народного большинства, - поправил его следователь.
- А я что сказал? – Витек шмыгнул носом.
***
- Евгений Петрович, - Люсин нажал на кнопку селектора. – Заявление товарища Берендеева на выход из рядов партии еще у вас?
- У меня, Владимир Петрович, - отозвался селектор приглушенно.
- Порвите его и выбросите, - Люсин придал голосу некую торжественность. – Умер вчера Товарищ Берендеев. Так сказать, будучи в рядах.
- Понял вас, товарищ Люсин, - с энтузиазмом ответил Евгений Петрович. – Уже рву.
- Сколько у нас осталось неохваченных в целом по стране? – Люсин выбрался из глубокого кресла, повысив голос.
- Если не считать убывших естественным путем, Владимир Петрович, - в селекторе зашелестели перебираемые бумаги. – То осталось всего три человека. И все трое, как раз, проживают в Москве.
- Ну, что ж, - Люсин подошел к висящему на стене портрету президента. – Можно считать, что с заданием руководства мы справились?
- Да, Владимир Петрович, - Евгений Петрович хохотнул. – Страна к выборам готова.
- Пока не забыл, - Люсин обернулся к селектору. – Евгений Петрович, объявите благодарность начальнику отдела быстрого реагирования товарищу Зюкину за отлично проведенную операцию.
- Уже, Владимир Петрович.
Селектор пискнул, отключившись. Люсин смотрел в окно на встающее над столицей Родины солнце и думал о том, что уже сегодня вечером огромная страна, как один человек, встанет на новые рельсы – рельсы всенародно выбранного пути. И в этом есть и его, пусть маленькая, как начальника отдела планирования, толика труда. Сняв очки, Люсин протер стекла бархоткой. Ей же промокнул повлажневшие о волнения глаза. Где-то в глубине его груди зарождалась смелая мысль о том, что для многострадального народа великой страны сегодняшние выборы будут, наконец, последними в истории.
Сосиски и Рохляков
- Ты сосиски купил? – голос жены звучал приглушенно, как из-под подушки. – Только не говори сейчас, что забыл.
- Ну, забыл, - Рохляков сунул голову с прижатым к уху телефоном в плечи. – Варенька, замотался.
- Замота-ался-я-я? – трубка сбилась на хрип. – Замотался ты, Лёлик, в девяносто третьем с этой кошелкой из Мухосранска.
- Из Нижневартовска, - попытался вклиниться Рохляков.
- Да, хоть из Аддис-Абебы! - взвизгнула жена. – Ты ж ей, суке, цветочки возил аж из самой Москвы на самолете. А жене своей родненькой и сынку своему единственному сосисок не можешь принести из соседнего гастронома.
- Ну, будет тебе, Варь, - Рохляков искоса осмотрелся, не слышит ли кто. – Это ж еще до тебя было. Как говорится, дела давно минувших лет.
- Значит так, Лелик, - зазвучал металлом голос жены. – Без сосисок можешь валить к своей хабалке в Днепропетровск.
- В Нижневартовск, - поправил запищавшую гудками трубку Рохляков.
- Здравия желаю, Леонид Петрович, - козырнул проходящий по коридору полковник.
- Никитин, - остановил его Рохляков. – Дело Позднякова у тебя на контроле?
- Так точно, товарищ генерал, - вытянулся в струнку тот. – У меня.
- Так какого хера тянешь, полковник? – Рохляков побагровел. – Хочешь в Магадан поехать начальником местного управления? Не хочешь? Тогда результаты мне на стол завтра в 15.00. Понял?
- Понял, товарищ генерал!
- А ты говоришь «сосиски», - Рохляков открыл дверь своего кабинета. – Петрищев!
- Я, Леонид Петрович! – выскочил из-за стола приемной майор.
- Купи три килограмма сосисок и пулей назад!
- Есть, товарищ генерал, - майор, подхватив фуражку, выскочил в коридор.
Рохляков прошел к себе. Налил из пузатой бутылки янтарной жидкости в хрустальную рюмку. Выпил залпом. Крякнул. Закусил ломтиком лимона. Прищурившись, набрал номер в мобильнике.
- Аня?
- Да, мой генерал!
- Во вторник прилечу к тебе, встречай.
- Ты же обещал на выходные.
- Не могу, дома война. Чего-то моя сегодня разошлась. Тебя вспоминала, кстати. Икаешь?
Секс и ветер
Его пугали звуки. Даже не звуки, а голоса. Голоса шли не извне, а изнутри.
- Ты жива еще, моя старушка.
Он любил ее на излете. На излете своей безбашенной жизни. Она была лучшей в его коллекции. Коллекции женщин. Лучшая, в плане всего. И секса, и поговорить…
