Галина Щербакова - Дивны дела твои, Господи…
Ничего не поделаешь – можно допустить, можно, что человек своей плохой половиной независимо и тайно от приличной может и совершает поступки, соответствующие природе этой половины. Иначе не объяснить количество подлости и зла.
Она была горда открытием. Она сказала себе: «Я не допущу. Ни доносов, ничего другого. Я взяла над собой контроль».
Однажды ночью она проснулась в липком поту страха – она убила мужа. Пришлось встать, зажечь свет, достать старый ридикюль с документами, найти некролог в заводской многотиражке, где черным по белому: скончался скоропостижно, от обширного инфаркта, полный сил и здоровья. Именно так – от инфаркта, полный сил и здоровья. Через восемь лет обратилось внимание и не то что успокоило ее, а наоборот – вскормило ужас. Разве можно уйти без посторонней помощи, будучи полным сил и здоровья?
Незадолго до смерти они на мамины заначки так обустроили свой «хрущевский трамвайчик», что она сказала: «Мы выжали из этой планировки все, что могли». А муж возьми и ляпни: «Теперь наша задача – умереть до того, как Ленка начнет здесь рожать детей». – «То есть как? – возмутилась она. – Мы что, ей не будем нужны потом, когда пойдут дети?» – «Тесно, – засмеялся муж. – Нужны, но тесно».
И что вы думаете? Он умер. Полный сил и здоровья. И вот теперь, через восемь лет, Александра Петровна вернулась в ту ситуацию, чтобы заново ее проанализировать.
Она тогда – в обустройстве – больше всего была озабочена проблемой двух окон, навсегда смотрящих друг на друга, в квартире типа «трамвай». Как быть с занавесками? Должны ли они быть в пандан или контраст даст больший эффект? Портьера на дверь была отброшена сразу как устаревший элемент интерьера. Открытость, распахнутость, и два окна напротив. Интересная, в сущности, задачка для дизайнера. Вот, решая ее, Александра Петровна и думала о словах мужа о желательной их смерти. И была – очень-очень! – раздражена. Даже не то слово. Разгневана. Ему главное – было бы хорошо Ленке. Что, она раньше об этом не знала? Ленка для отца – все. О своих отношениях с мужем Александра Петровна могла сказать одной фразой: «Мы с ним жили под одной крышей». Жили под одной крышей квартиры-трамвая. А любил-обожал муж дочь. И никого больше. А когда Александра Петровна превратила трамвай в терем-теремок, кто в тереме живет, муж сказал единственное, что мог сказать: лучшее должно быть детям. Доченьке. А как это сделать? А очень просто. Помереть… «Ах ты, сволочь… – думала тогда, стоя в дверном проеме, как в раме, Александра Петровна. – Ах, сволочь… Я что, не в счет? Я что, не могу пожить здесь как человек, переходя из комнаты в комнату, из бежевой гаммы в салатную? Когда из замученного войной и послевойной детства, из поношенной юности я наконец пришла к приличному существованию (спасибо, конечно, рохле-маме), так возьми и умри?» Ей и в голову тогда не пришло испугаться, не накаркает ли муж им такую судьбу. Она злилась на него, злилась. Дурак, думала, и сволочь.
Теперь же, через восемь лет, испугалась, не сделала ли она чего-нибудь, что помогло бы этому карканью сбыться?
Александра Петровна погружалась в воспоминания без всякой осторожности. Наоборот, она в них плюхалась с разбегу. А, вот тут я еще не была, что там? – и бух головой вниз. Вот, например, пара кроватей деревянных с голубыми матрацами, голубыми, а не в традиционную полоску. Хотелось даже, чтоб слегка торчал голубой шелковистый кончик… Не у каждого же такой…
А цена… Господи, цена этих прекрасных кроватей, купленных плюс к гарнитуру, была всего ничего – девяносто рублей. Они стояли головой к окну в маленькой комнате и занимали все пространство. Из-за батареи – плохо голове – спать им приходилось ногами к изголовью, к высокой спинке, что безумно раздражало мужа. Он говорил, что все это нелепо, что какая там к черту красота, если от нее нутру плохо. «Я не могу жить вверх ногами», – возмущался он. «Думай, что говоришь, – она ему. – Я разворачиваю тебя по горизонтали, а не по вертикали». – «С тебя станется, – шумел он. – Ты меня еще в пенал положи!» – «Ляжешь и в пенал», – отрезала она. Сказала ли она это до того, как он пожелал им смерти, или после?
Она не могла это вспомнить и просто спятила от беспокойства.
Решила подключить память дочери. А не помнишь ли, доченька, когда наш папочка бузил из-за изголовья кроватей?
Дочь вышла замуж очень удачно, в смысле квартиры. У мужа была замечательная старинная полуторка, он махнулся со своей бабушкой, как говорится, не глядя. Скажите, стоило ли умирать отцу?
Ленка жила совсем иначе. Иначе на клеточном уровне. Как будто не из соков матери дочка, а ребенок из пробирки. Поэтому у них реакция отторжения. Хорошо, что Александра Петровна владеет эмоциями, а то бы…
Ленка с мужем обожали турпоходы, причем чем дождливей погода, тем лучше им было, и коллекционировали заварные чайники. Для походов у них был набор разнообразной брезентухи и резины на тело и на ноги, а для чайников всякие протирочные фланелевые тряпочки и набор передников под цвет чайников. Уже от одного этого у Александры Петровны начинался горловой спазм. Детей они не хотели и говорили откровенно, что они их не-на-ви-дят. Они бесконечно лизались по этому поводу, что так удачно нашли друг друга. «А женился бы ты на Верке, у тебя было бы уже трое и был бы ты по уши…» Это дочь мужу. «А клюнула бы ты на Егора, он бы тебе всандалил двойню». Это муж. И кончиком языка друг друга, как собачки: «Сладенький!», «горяченькая!» Матери каково это видеть? Замирают, сплетаясь руками-ногами, причмокивая, прихлюпывая, посапывая, постанывая.
– Вы забываетесь! – кричит она им.
– А мы что? – бормочет Ленка. – Мы же балуемся! И в своем дому, между прочим.
Вот это – «в своем дому» – действовало на Александру Петровну странным образом. Хотелось заплакать, что – вот, дочь, в своем дому и граница на замке. И одновременно – какова раздвоенность человеческой натуры! – была прямо-таки животная радость, что – от-де-ле-на. Что пришла-ушла, а сколько трагедий от того, что уйти некуда. Не счесть, как алмазов в каменных пещерах.
Что касается Ленкиной памяти о том, что отец бузил из-за изголовья… В конце концов, ради этого пришла.
– А он бузил? – удивленно спросила Ленка. – Это меня – меня! – выводило из себя ваше ложе. Надо же было придумать – поставить кровать под люстрой. Извращение какое-то.
– Ты хотя бы помнишь нашу кубатуру? – обиделась Александра Петровна. – Это тебе тогда досталась большая комната.
– Но кровати под люстрой! Фу-у-у.
Странно, что именно так все видела дочь. Получалось, что то, как она, Александра Петровна, придумала и как ей нравилось, было противно и покойному мужу, и дочери, но ей настолько нравилось, что на мужа она вообще наплевала, а дочь просто не заметила. Вот она, оказывается, какая есть. Такая разве не отравит?
А единственная дочь Елена стоит рядом и все подливает, подливает масла в топочку. Смехом, конечно.
– В тюрьме, говорят, такие пытки самые страшные – свет лампочки в глаз. Это была казнь, мамуля?
– А я? Я где спала? Не под той ли люстрой?
– Чего не стерпишь, чтоб другому насолить.
Александра Петровна так зарыдала, что дочь испугалась:
– Господи, мамуля, да я же треплюсь. Да вы же с папой были такая пара.
– Какая? – спросила Александра Петровна. – Скажи, какая? Это важно, мне это очень важно.
– Ну, слушай, – Ленка приготовилась говорить долго, умостилась на кухонном стульчике, стала загибать пальцы. – Слушай. Во-первых, единые требования. У других мама – одно, папа – другое. У вас не побалуешь. Даже когда правильно думать по-разному, вы думали одинаково. Во-вторых…
– Подожди! Подожди! Единые требования… Ты относительно себя?
– Я относительно жизни, – вдруг почему-то увяла Ленка. – Может, от этого папа и умер?
– От чего?
– Ну… От единства, что ли… Ты травоядная, он млекопитающий, а ели одно… Кто-то должен был умереть…
– Ты считаешь – мы не подходили друг другу?
– Нет, вы хорошо спелись. То, что вас различало, вы сожгли на общем семейном костре. Да ладно тебе, мама… Папы уже столько нет…
– А при другом варианте – не со мной – он мог бы жить и жить.
– Он мог бы умереть в двадцать пять! – закричала Ленка. – В тридцать! Он мог бы стать Гагариным или уголовником. Мало ли? Ты что, фантастики начиталась? Откуда у тебя бред на тему, что было бы, если…
Явился из комнаты муж. Дочь повисла на нем.
– Спаси! Мамка меня замучила. Она просчитывает вариантности жизни. Скажи ей, скажи! Мы живем без вариантов. Варианты – это не у нас. У нас судьба. Чет – нечет… Жесткий фатум… Карма… И так будет сто, триста лет… Пока не отмоем кровь, которой все залили по шею, по маковку… Господи, как еще?
Ну все что угодно! Но такое! Они же говорили о семейном, близком, печальном, они папочку-покойника вспоминают, особенности его характера, при чем здесь карма и кровь по маковку? А муж Ленку ласкает, по спинке гладит: «Успокойся, родная, успокойся! Ну, дурочка, ну…» И на Александру Петровну смотрит злым глазом. Она в нем читает: если вы, приходя к нам, будете доводить мою жену до истерики, то не ходить ли вам куда-нибудь в другое место?
