Юрий Бондарев - Река
— Костер! Сушняк тащите! — донесся крик Кедрина.
Тогда Аня опустилась на мокрую траву — не могла дальше идти, а впереди, где гудела, плескалась тайга, что-то кричал Свиридов, голос его затихал, удалялся, и она все же с трудом поднялась и, спотыкаясь, пошла наугад, на невнятный звук трещащих в потемках ветвей.
— Аня! Где вы? Аня!..
Не ответила. И, только услышав близкий треск сучьев, приближающиеся шаги, сказала жалко, сдерживая слезы:
— Здесь я…
— Фу, черт! Думал, отстали! — проговорил, отпыхиваясь, Свиридов. — Хоть глаз выколи…
Она не двигалась. Он позвал опять:
— Аня! — и, не выпуская из рук наломанные ветви, в изнеможении, грузно опустился на землю, затем, отдышавшись, сказал наигранно бодро: — Как же это, а? Как же это вы? О господи!
Аня спросила шепотом:
— Где Кедрин?
— Пошел, — возбужденно ответил Свиридов. — Пошел искать сушняк. Да только найдешь сейчас мешок дождя да вагон ветра. Вот вам и романтическое приключение в тайге. Просто кино, а? Ладно, попробуем костер, авось обогреемся, если не закоченеем.
Однако костер не разгорался, едко дымили сырые ветви, и, мотая головой, надсадно перхая, он ползал на коленях вокруг гаснущего под дождем огонька, ругался с остервенением:
— Чтоб тебя волки съели со всеми твоими родственниками! Вот мокрядь проклятая!
— Где Кедрин? — опять спросила Аня.
— Волки его не сожрут, Анечка. Они в берлогах в такую погоду сидят. Палкой не выгонишь.
Кедрин пришел минут через десять, кинул к костру большой ворох моха, охапку сушняка, посмотрел на мучения Свиридова, глухо и как-то спокойно проговорил:
— Не горит? — после молчания добавил: — Ночуем здесь. А ну-ка, Свиридов, отойди, без толку суетишься.
Он, наломав веток, соорудил из них шалашик, положил в него мох, зажег сразу несколько спичек; костер слабо пыхнул, расширилось пламя, поднялось, теперь стало видно, как сыпалась на огонь дождевая пыль и, подступив вплотную, заблестели вокруг мокрые стволы лиственниц.
— Слава тебе, Коля! Слава! — воскликнул Свиридов с неестественным оживлением и лихорадочно засуетился возле костра, подбрасывая ветви. — Золотой ты человек, Колечка!
А Кедрин, вздрагивая, весь промокший, сидел молча, стиснув коленями руки, по его скулам прыгали красные отсветы, и от этого лицо казалось болезненно осунувшимся, худым; с висков скатывались капли. Потом так же молча он вынул кисет, высыпал табак на ладонь, досадливо шевельнул бровью, медленно ссыпал его обратно, и Аня будто сейчас особенно ясно увидела, как мелко дрожали у него посиневшие пальцы и стучали зубы, выбивая несдерживаемую дробь.
— Послушайте, — проговорила Аня растерянно. — Конечно, я знаю… я виновата! Но нам нужно что-то делать сейчас… Поймите, нельзя же так сидеть, нам нужно что-то делать…
Он странно взглянул на нее сухо блестевшими глазами, сказал:
— Эх, доктор, доктор, хуже бывает. Обождем до утра. Обсушимся, поставим палатку. Не умрем, доктор. Как-нибудь. — Он замолчал и, сморщив лоб, внезапно отрывисто закашлял, не подымая взгляда, потер рукой грудь, пытаясь усмехнуться, сказал: — Я ведь вчера просил у вас спирт… Лучшего лекарства в тайге нет.
Глядя на него, Аня встала, неожиданно зазвеневшим голосом спросила:
— У вас, кажется, фонарик? Дайте, пожалуйста.
— Куда вы, Анечка? — вскинулся от костра Свиридов. — Что вы такое выдумали?
— Я схожу к плоту. Я сейчас вернусь.
Включив фонарик, она пошла в темноту, не видя впереди ничего, кроме мокрого блеска травы в коротком лучике света; трава влажно шелестела под ногами, сразу же захлестнула ее по пояс, и она остановилась: близко донесся рокот воды где-то внизу.
«Река рядом! Надо спуститься!» — переводя дыхание, подумала она. — Слава богу, что это недалеко!»
Когда через полчаса она вернулась, Свиридов, сутулясь, в угрюмой задумчивости глядел на огонь из-под надвинутого на лоб капюшона. Кедрин лежал возле костра, укрывшись с головой тулупом, вздрагивая под ним, как в ознобе.
Доставая из медицинской сумки склянку со спиртом, Аня только спросила осекшимся голосом:
— Что?..
— Я же вам говорил: глушь! Глушь! — с сердцем выговорил Свиридов, оборачиваясь и скривив губы. — Медведи одни живут, и те подыхают!
— Послушайте, Свиридов, зачем вы это говорите? Вы же лучше меня знаете, что надо делать… Надо палатку. Немедленно! Вы понимаете?
4
Часа через два они втащили Кедрина в палатку и положили на топчан из нарубленных еловых ветвей, наваленных возле принесенной с плота железной походной печки, которая казалась теперь спасением. Весь багровый от жара, Кедрин подтягивал к животу ноги, его трясло; ворочая головой, прижимая щеки к меху подстеленного тулупа, он вдруг забормотал что-то отрывистое, невнятное, и вконец измученный Свиридов, вытерев свое мокрое лицо, многозначительно покосился на Аню, а она, торопясь, зачем-то снимала с себя новую, выданную в Таежске куртку, затем стащила с Кедрина сапоги, плотно укутала курткой ему ноги и сверху накрыла краем тулупа. На ней теперь было шерстяное платье, еще московское, — то платье, в каком нарядно ехала сюда, и она мельком, внезапно перехватив вопросительный взгляд Свиридова, подумала, что это платье, должно быть, выглядело как-то странно и дико здесь, как и новенький стетоскоп, который она вынула из сумки.
Всхлипнув, Кедрин задвигался на топчане, еле слышно зашептал сквозь стук зубов:
— Вот как подуло, м-морозно, ты лесину в костер сруби, слышишь?..
— Бред.
Свиридов, все с удивлением косясь на ее платье, на стетоскоп, озабоченно наклонился к ней, заговорил:
— Как вы ушли, Анечка, к плоту, он сразу прилег, значит, спать, говорил: «Хочу, второй день не могу, — говорит, — озноб выгнать…» А потом начал: на какие-то пики его бросают, в мясорубке мелют! Какой-то кровавый ужас! Не повезло нам… — Свиридов коротко вздохнул, задумался, помолчав, удрученно договорил: — Эх, Колька, Колька, геологическая твоя душа! Д-да, бывает же, и мамонта с ног — фить! Никогда ведь не болел. Может, у него… Не энцефалит ли?.. Бывает здесь жуткое такое. От клеща. Температура после укуса… страшная мозговая болезнь… — И, опять скользяще оглядев ее платье, с напряженной улыбкой выговорил: — Сложный диагнозик? А? Что же делать будем?
— В отношении диагноза я как-нибудь разберусь, — повернувшись к нему, сказала Аня. — Я попросила бы вас посмотреть за печкой, принести дров и воды. Идите, пожалуйста!
Он с неуверенностью развел руками, он словно не узнавал ее: темные брови сдвинулись, вся она стала угловатой, и ее голос тоже как бы приобрел острые уголки.
— Что вы, в самом деле, дайте отдышаться, Анечка! Сердце зашлось. — Шутка — ночь не спавши… — проговорил Свиридов обиженно и, пошатываясь, вышел, слышно было, как захлюпали сапоги по лужам.
Аня осторожно сдвинула тулуп с груди Кедрина, выслушала его, прижимая к горячей коже стетоскоп: были хрипы в верхушке легкого, и это не испугало ее в тот миг, а подтвердило опасения.
— Кто это? Зачем? — слабо сказал Кедрин, очнувшись от прикосновений холодка стетоскопа. — Вы? Где… Свиридов?
— Я с вами, — еле внятно ответила она и тихонько провела ладонью по его пылающему лбу, стараясь улыбнуться, но ее слова не дошли до него.
Кедрин ознобно дрожал, как раздетый на морозе, вздрагивали запекшиеся губы, закрытые веки; раз с усилием приоткрыл воспаленные глаза, увидел Аню, долго бессмысленно глядел на нее неузнавающим, затуманенным взглядом и, зажмуриваясь, снова подхваченный бредом, в ознобе застучал зубами, быстро, несвязно заговорил что-то непонятное, дикое, и ей почудилось, будто огромной черной тенью над головой завитал страх бессилия, похожий на отчаянье и одиночество среди гудения этого ветра над палаткой, среди этого нескончаемого дождя, шелестящего по брезенту.
— Аня! Доктор!.. — донеслись до нее приглушенные вскрики из летящего за палаткой гула. И она, вздрогнув, вскочила, поспешно отдернула полог: это был голос Свиридова.
Ветер вместе с брызгами дождя хлестнул по лицу, заплескался полог, обдало сыростью, все шумело, раскачивалось в темноте, и возле палатки полз, скакал по мокрой траве ослабший луч фонарика.
— Свиридов! — крикнула Аня.
Хрипло дыша, он подковылял к ней темнеющим комом, втиснулся в палатку, едва держась на ногах, бросил у самого входа охапку дров, весь расслабленный, подкошенно опустился на ветви, землисто-серое мокрое лицо его дергалось, болезненно кривясь, грязные руки зачем-то ощупывали правую ногу.
— Что с вами, Свиридов?
— Да что вы спрашиваете? Спасибо вам в шляпу! Загоняли, как ишака, нашли мальчика! — с озлобленностью выдохнул он, взад и вперед раскачиваясь. — На дерягу упал в какую-то яму, ногу… ногу я вывихнул, ну что я теперь с этой ногой?..
Аня, глядя пристально потемневшими глазами, сказала:
— Покажите ногу. Снимите сапог.
