Ёсио Мори - Сокровенное желание
Мне уже все было немило, я натянул на голову одеяло и лежал не шевелясь. В комнате повисла гнетущая тишина.
Мне страшно захотелось по-маленькому. И я, как черепашка, слегка высунул из-под одеяла голову. Краешком правого глаза я увидел сразу всех троих. Их вид поразил меня. Мама стояла посередине, обнимая малышей за плечи. Слева к ней прижималась сестренка, готовая разрыдаться. Я опять поспешно натянул одеяло и затаил дыхание.
— Идите поиграйте во дворе, — попросила мама. Сестра и братишка вышли. Я лежал едва дыша. Из соседней комнаты донеслись голоса, потом послышался стук наружной двери — наверно, все вышли на улицу. Я откинул одеяло. В глазах у меня стояло лицо глотавшей слезы сестренки, и я как-то сразу обмяк.
На деревню спускались вечерние сумерки. Из окна было видно, как по межам и тропинкам двигаются фигуры крестьян, собирающихся на цирковое представление. Они раскланивались друг с другом и продолжали свой путь по проселочной дороге к школе. Отдельно от взрослых, маленькими стайками, бежали детишки. В руках у крестьян покачивались узелки с дзюбако[4] и бамбуковые корзинки. В них, наверно, была еда и бутылочки с местным сакэ.
Развлечения — большая редкость для сельских жителей. По словам нашего соседа, это был первый приезд цирковой труппы после окончания войны. Какие в нашей деревне развлечения? Праздник осени, спортивные состязания и весенний День культуры. В эти дни во всех домах в изобилии готовят вкусное угощение. Зрители занимают места за несколько часов до начала торжества. Я-то ни спортивных игр, ни празднования Дня культуры не видел. Да и во время Праздника осени из моего окна можно было разглядеть только, как далеко-далеко в поле несут священный паланкин.
Оживление крестьян, с радостными лицами спешивших в школу, еще больше разжигало у меня желание увидеть представление. Я отвернулся от окна, улегся на спину и закрыл глаза. Тотчас же передо мной возник иллюзионист в развевающемся черном плаще.
— Бра-а-тик! — раздался в саду голос сестренки. Я рванулся к окну. От резкого движения по правой ноге прокатилась глухая боль. Нахмурившись, я взглянул в окно. По саду на черном прицепе везли младшего братишку. Мама тянула спереди, сестренка подталкивала сзади. Она помахала мне, потом, совсем как настоящая крестьянка, держась одной рукой за повозку, другой оправила по бокам платье и отерла лоб. Сосед жил рядом, прямо за нашим садиком, надо было только подлезть под забор. Так что нисколечко эта выдумщица не устала — и вспотеть ей было не от чего. Просто изображала из себя взрослую. Закутанный братишка весело гримасничал и барахтался в повозке. Нагнувшись, мама пролезла под прицепной дугой, прошла через веранду в дом и вынесла одеяло и тюфячок. Положив их в коляску, она пришла за мной.
— Все готово! Пойдем! — позвала она, протягивая мне руки. И, как по утрам, когда мы ходим в больницу, я потянулся к ней. У мамы дрогнули уголки губ и потеплел взгляд. Она ловко подхватила меня под мышки и поставила на ноги.
— На улице свежеет, надо одеться теплее.
Она завернула меня в ватную стеганку, которую надевает, когда мы ходим в больницу. Ненавижу этот девчачий узор с мелкими красными и желтыми хризантемками. А когда тебя еще так закутают, и подавно легко спутать с девчонкой. Но на этот раз я стерпел, и мама делала со мной все, что хотела.
Она донесла меня до прицепа. Садясь в коляску, я ухватился рукой за железный борт и обжегся о настывший металл. Мама укутала мне ноги одеялом и набросила на плечи ватную стеганку. Я старался не смотреть на сестру и, делая вид, что не замечаю ее взглядов, продолжал молчать.
— Толкаю! Готово, ма? — прозвенел за спиной голосок сестренки.
— Давай, давай.
С возгласом «И я помогу!» братишка кинулся подталкивать прицеп своими обветренными ручонками. По отлогому склону они выкатили прицеп из сада на проселочную дорогу. Тут братишка стал требовать, чтобы его тоже посадили на коляску.
— У тебя нога не болит, дойдешь и сам! — назидательно изрекла сестра, но, не слушая ее, тот плюхнулся в повозку. Я пустил его к себе под накидку, и мне стало уютнее.
Дорога была вся в глубоких рытвинах, повозку сильно трясло, и толчки отдавались в ноге, но я терпеливо сносил боль. В западной стороне небосвода розовела вечерняя заря. Все выглядело гораздо внушительнее и красивее, чем из моего окна. Я не люблю смотреть из дома на багряное зимнее солнце, когда оно исчезает из виду, оповещая о конце дня. Я уже знаю, что ночь будет особенно холодной.
Заслышав за собой детские голоса, я сразу закрывал глаза. Обгоняя коляску, все, как по команде, замолкали. Конечно, разглядывали меня. Решив, что ребята уже прошли вперед, я открывал глаза, но, поймав на себе чей-то взгляд, снова поспешно зажмуривался. Только мама приветливо здоровалась с каждым.
Проехав через каменные ворота, мы въехали на школьный двор. Вот я и в школе! Я уже не мог больше зажмуриваться. Напротив ворот вытянулось деревянное здание сельской школы. В глубине двора я увидел турник, качели и песочницу, о которых мне рассказывала сестра. Повсюду играли дети. Я собрался было рассмотреть все как следует, но мне не удалось. Толпа людей кольцом окружила прицеп. Пытливо разглядывая меня, они шли рядом с тележкой.
Лучше бы не приезжать сюда! Здесь не место таким больным! Я старался делать безучастное лицо, но мне было не по себе.
Когда мы подъехали к входу в актовый зал, все смотрели, как мама снимает меня с повозки. Люди стояли плотной стеной. Мне стало страшно, я весь сжался и до хруста стиснул худенькие мамины плечи. Она только шепнула мне: «Держись как всегда». Но я, словно обезьяний детеныш, спрятал лицо у нее на груди.
В высоком актовом зале висели лампочки без абажуров, пол был застлан циновками. В прямоугольных деревянных жаровнях краснели раскаленные угли. Гремела музыка, чувствовалось общее оживление. Детишки сновали по просторному залу. Пожилые крестьяне весело скалили щербатые зубы, перешучиваясь с молоденькими девушками. Самые нетерпеливые уже распаковали свои коробочки со снедью и потягивали сакэ.
Мама донесла меня до первого ряда и, извинившись перед теми, кто пришел раньше, опустила на пол.
— Как здоровье сыночка? — спросила пожилая женщина, сидевшая рядом.
— Да вот с наступлением холодов беспокоят боли, — ответила мама, поблагодарив старушку за внимание.
Та сочувственно закивала головой, а потом медленно проговорила:
— И все же с болезнью можно примириться. А тех, кого унесла смерть, уже не вернешь…
Мама как-то рассказывала мне, что военный корабль, на котором плыл младший сын этой женщины, был потоплен и сын ее погиб. Я часто видел из окна, как, сжимая в руках букетик цветов, она ковыляла по дороге в сторону кладбища. Старушка дала каждому из нас по вареной картофелине. В ожидании начала я принялся за угощение.
Наконец занавес раздвинулся. Посреди сцены, весь в черном, склонив голову, стоял иллюзионист. Поправив блестящий цилиндр, он высвободил из-под длинной накидки обе руки и высоко вскинул их, приветствуя публику.
— Начинаем наш аттракцион! — громко объявил он и взмахнул своей мантией. Мелькнула красная подкладка, и — что бы вы думали? — в руках иллюзиониста трепыхались два белокрылых голубя. В зале раздались аплодисменты. Я тоже торопливо захлопал в ладоши.
Из-за кулисы вышла молодая женщина. Прежде чем установить на подставку какую-то посудину, похожую на таз для умывания, она повертела ее в руках, показав со всех сторон зрителям. Затем эффектным движением она достала спички, чиркнула спичкой о коробок и бросила ее в таз. Оттуда тотчас взметнулись языки пламени.
— Ой! — вскрикнула в зале какая-то женщина.
Вот оно, волшебное пламя! Все так просто, даже обошлись без бамбуковой трубки для раздувания огня.
Фокусник неторопливо приблизился к подставке, отвесил поклон, издал какой-то возглас и накрыл пламя футляром, напоминавшим ведро. Пламя погасло.
— Ух, — выдохнула пожилая женщина, сидевшая рядом с нами.
— Посмотрим, во что же превратился наш волшебный огонь, — шутливо произнес иллюзионист и поднял футляр. В тазу сидела белая леггорнка. — Отлично, теперь у нас есть своя курица-несушка.
Леггорнка подняла лапку, и все услышали, как что-то стукнулось о дно таза. Курица снесла два яйца. Вот так фокус! В один миг — и два яйца… Ой, что это? У леггорнки торчал большой красный петушиный гребешок?! Так это петух! Где же видано, чтобы петухи несли яйца? Вместо аплодисментов из зала послышался смех. Иллюзионист сохранял серьезный вид. Он ничего не замечал. У меня от смеха даже в боку защемило. Наконец поняв свою оплошность и смущенно покашливая, фокусник извинился.
— Виновата моя волшебная палочка: отсырела и спутала петуха с курицей.
По залу снова прокатился смех. С довольным видом маэстро отдал петуха ассистентке и, вынув из таза яйцо, воскликнул:
