Денис Гуцко - Апсны абукет
Так началось изнуряющее «сидение на Гумисте», стоившее городу — всей Абхазии — многих и многих жизней.
Ответ командира
Грузины установили на дальнем краю города, на пляже, батарею 125-миллиметровых орудий и стали обстреливать абхазские позиции за Гумистой. И вот тогда в ответ с территории санатория МВО, где стояли «голубые береты», на улицы обрушился шквал огня, накрывшего весь городской центр. Обстрел длился минут двадцать.
На следующий день Министерство иностранных дел Грузии вручает российскому послу ноту протеста, поскольку было очевидно, что огонь велся российскими войсками. И командир десантников — не МИД России! — дает такой ответ: «Во время артобстрела грузинской стороной абхазских позиций несколько снарядов попали на территорию полка. К счастью, жертв не было. Но мы и впредь в таких случаях будем отвечать таким же образом».
Гуманитарка
За весь год абхазской осады Сухуми не получил от России ни единого зернышка. (Хотя все время велись разговоры о защите «русскоязычного населения».) Турция поставляла в Сухуми в качестве гуманитарной помощи картофель, макароны, консервы, муку, медикаменты. Но порт постоянно обстреливался, чтобы помешать разгрузке судов.
Вертолеты
Российские вертолеты постоянно перелетали через Кавказский хребет и доставляли в блокированный грузинами Ткварчели оружие и продовольствие. На протесты грузинского МИД отвечали: клевета.
Но когда грузинская сторона вынудила все-таки один из таких вертолетов сесть в Сухумском аэропорту, — он оказался загружен оружием, управляли им русские пилоты. Их отдали под суд, им «по законам военного времени» грозил расстрел. Перед телекамерами, глядя себе под ноги и утирая пот, они сознались, что делали по два рейса в день, что каждый рейс стоил 20 тыс. рублей. После признания летчиков отпустили.
Майор Федоренко
Грузины собрали из запчастей на авиазаводе в Тбилиси четыре «Су-25» и ими пытались противостоять российским авиационным отрядам. Но стоило только самолетам подняться в воздух, как с российского аэродрома в Бомборах прилетали «Су-27» и отгоняли их. И вот однажды, уже весной девяносто третьего, во время подобной стычки один из «Су-27»-х был сбит с земли «Стрелой». На виду у всего города он медленно падал, размазывая по небу жирный густой дым, и врезался в волны метрах в 500 от берега. На протест грузинской стороны министр обороны России Паша Мерседес заявил, что в указанный день ни один российский самолет на Черноморском побережье не поднимался в воздух и что он не может сказать, чей это самолет. Скорее всего, это грузины перекрашивают свои самолеты под российские, сами себя бомбят, сами себя сбивают, чтобы тем самым опорочить Россию.
Через два дня на пресс-конференции в Тбилиси журналистам всего мира был продемонстрирован поднятый водолазами личный жетон пилота и удостоверение личности майора Федоренко. Паша Мерседес снова выступил по телевидению и заявил, что — да, это наш летчик и наш самолет, но он в тот день совершал тренировочный полет, потерпел аварию и упал в море, а сбит он не был, так как не находился над боевыми позициями.
Автомобили, автомобили
Поучаствовали российские офицеры и в сухумской охоте за автомобилями. Видимо, под девизом «А мы чем хуже?».
Анатолий Плютто, доктор физико-математических наук, работавший со мной в СФТИ, пытался спасти свой «ГАЗ-3111» в одном из боксов санатория МВО. В том же боксе поставил свой «ВАЗ-2107» другой мой знакомый, врач-анестезиолог Володя Медведев. В неделю раз они приходили в санаторий, чтобы «проведать» свои автомобили, а заодно рассчитаться со «сторожами». Придя туда в очередной раз, они обнаружили бокс пустым — машин не стало. Командир батальона поохал, поудивлялся и обещал разобраться.
Он «разобрался». Пострадавшим он доложил, что к часовому ночью подошли двое грузин с улицы и предложили 100 тысяч рублей за то, чтобы тот выпустил их с машинами, что часовой и сделал. (Как солдат добыл ключи от боксов, если ключи постоянно находились у начальника караула, комбат-батяня не сказал.) Привели самого виновника пропажи. Парень ничего не отрицал, но по его глупенькой улыбке все было ясно. Напоследок комбат предложил пострадавшим обратиться в военную прокуратуру, которая находилась в штабе погранвойск в городе Адлере… На том и разошлись.
Госпиталь
Как во всех прифронтовых госпиталях: от боя до боя затишье, после боя на операционные столы, как на чаши весов, ложатся чьи-то судьбы… Люди, продырявленные металлом, обожженные… клейменая собственность войны. Стоны, но страшнее — молчание.
Привыкнуть — и научиться быть полезным.
И забыть пока про их мародерство и высокомерный кураж, про сожженные дома.
Здесь не судят, здесь спасают.
«Прошу принять меня…»
Через неделю после начала войны я отправился в Первую городскую больницу, где расположился военный госпиталь.
Уже много лет я был связан с этой больницей теснейшими узами. Здесь после инфаркта я наблюдался у кардиолога. Сюда ложился с обострениями «по сердечной линии», с язвой желудка. Врачи давно уже воспринимали меня как своего. Частенько я ремонтировал оборудование и в конце концов был принят на полставки — заглядывал один-два раза в неделю, чинил то, что поломалось.
Но это было так давно… семь огромных дней отделяли нас от мирной жизни.
…Главврач Гиви Гегечкория, нервно шагая по кабинету, ворчал:
— Сегодня уволил электрика. Отказался нести белье в прачечную… А ведь на четыре ставки был оформлен! Сестра из реанимации перестала ходить на работу. — Он прикурил, затянулся. — Жена твоя пойдет к нам санитаркой?
Я ответил — наверное, да, на что-то надо ведь жить. А надо сказать, новые власти начали выплачивать зарплаты работникам госпиталей и дворникам.
— Ладно, — кивнул Гиви, — бери вон ручку и бумагу, пиши: «Прошу принять меня электриком на две ставки…».
А внизу в это время кричал от боли раненый, хирург кричал кому-то, чтобы помогли поднять носилки.
Охраняемый пожар
Шел ночной обстрел города с абхазских позиций. «Град» то там, то здесь крошил стены огненными зубками. Пожары.
И вот — горит в центре города здание Государственного архива Абхазии (до революции — костел). А вокруг… это удивило… охрана из военной полиции. Охраняют пожар? Но потом один из полицейских подошел к горке папок, лежавших на асфальте, поднял парочку и бросил в огонь. Удивление прошло. Подобное уже не удивляло. Архив горел двое суток — и двое суток стояло оцепление.
Говорили, что подобным образом сгорел и Институт абхазского языка, литературы и истории. Охранявшая пожар полиция даже избила приехавших пожарных, чтобы не лезли не в свое дело. (Пожарными в Сухуми служили в основном армяне. Они-то и попали под горячую руку.)
Примерно в те же дни (недели через две с начала войны) был разграблен и разгромлен Культурный Центр абхазов, помещавшийся в бывшем дворце князя Дадиани. Это уже не стали маскировать под последствия обстрела.
Поджигать начали в открытую. Сгорел лучший ресторан в городе — «Москва». В середине зимы — вокзал, Институт субтропического хозяйства. Казалось, здесь никто не собирается больше жить — здесь поселилась война.
ИнгуриГЭС (крупнейшая в Закавказье) была разграблена, провода вывезены в Турцию на металлолом. Та же участь постигла все предприятия города.
Дома абхазов сжигались методично. В Сухуми чернели целые улицы — те, на которых компактно проживали абхазы. Абхазские села сжигались полностью. Когда настанет время бегства из города, поджигать будут все подряд… все, что успеют.
А потом, когда вернутся абхазы, они будут занимать дома и квартиры грузин… или сжигать их. Придет черед гореть грузинским селам.
Воевать за свободу
Из подъехавшей «семерки» вышел офицер, майор, и вытащил из салона мальчика лет двенадцати, русского. У мальчика было сквозное ранение: пуля вошла между лопаток и вышла через грудь.
Утром он уже улыбался и попросил есть. Майор навещал его каждый день. Оказалось вот что.
Мальчишка сбежал из дому, а жил он в Петербурге, и жажда подвигов понесла его в Абхазию, «воевать за свободу». Чеченцы и казаки, к которым он попал, охотно приняли его в свои ряды. (На той войне их лагеря стояли бок о бок.) Скоро его посадили на берегу Гумисты в дозор. На противоположном берегу располагались, естественно, дозоры грузин. Командир батальона, обнаружив врага, решил не поручать это дело новобранцам. Он поднялся выше по реке, перешел ее вброд, подкрался и, видя только спину, выстрелил. Подойдя к поверженному врагу, он с ужасом обнаружил, что это ребенок.
Комбат по-отечески опекал своего пленника, привозил ему в госпиталь гостинцы. Сразу сообщили родителям мальчика в Петербург (кажется, он жил без отца, с мамой и бабушкой), но они долго не могли приехать за ним.
