Александр Гроссман - Образ жизни
В час отъезда Петя сидел на кровати и бездумно смотрел в окно. Никаких мыслей, никаких желаний — пустота. Татьяна Михайловна вошла и села рядом, взяла его руку.
— Вырастишь — разыщи родителей.
— Зачем? Захотят — сами найдут.
— Не держи на них зла, Петя, они подарили тебе жизнь.
— Кошка тоже даёт жизнь котятам.
Татьяна Михайловна повернула его к себе, увидела бездонную тоску в глазах, не смогла сдержать слёз и сказала только:
— Поверь мне — это не одно и тоже.
В детдоме появились новые женщины, набранные из местных. Они, хоть и числились воспитателями, в основном, занимались обслуживанием. Стихов не читали, зато дружно шинковали капусту и солили грибы. Им проще было сделать всё самим, чем терпеливо приучать детей. Предоставленные самим себе, дети слонялись по двору, забывая прежние порядки, а когда стали прибывать новые «воспитанники» — недавно осиротевшие, из «неблагополучных семей», постояльцы детских комнат милиции — от былого ничего не осталось. Образовалась новая среда обитания, в которой надо было уметь постоять за себя. Освоив несколько приёмов драки, Петя яростно защищался, приводя в замешательство заядлых драчунов — пробудился горячий нрав, дремавший в нём до поры. Беда только, что нападали часто исподтишка и не по одному. Перед началом школьных занятий пришёл новый заведующий, демобилизованный капитан-сапёр, человек нервный, издёрганный войной, но по-своему справедливый. Петя попался ему на пути, когда капитан нёс охапку дров, тот отшвырнул его ногой, как щенка, и прошёл мимо. До встречи с капитаном, взрослый мир, окружавший Петю, состоял из женщин. Его могли бранить, наказывать, но его не унижали. Петя заплакал от обиды, а заведующий, возвращаясь за дровами, обронил:
— Чего ревёшь, мужик. — Новый заведующий довольно быстро навёл порядок. Групповые драки прекратились, счёты сводили тихо. Одного ставили на шухере, в случае чего он свистел или кричал «полундра». С началом учебного года детдомовцев сплотил общий «враг» — поселковые ребята. Враждующие стороны постоянно искали повод подраться, и всё же это больше походило на игру и дальше разбитого носа не шло.
Этой послевоенной осенью Петя пошёл в школу. Прямо перед ним сидела Фая Повышева. Она то и дело вертела головой и две её короткие ржавые косички с вплетенными чёрными шнурками мелькали перед Петей и манили дёрнуть за шнурок. Однажды он так и сделал. Фая сверкнула прищуром зелёных глаз и бросила:
— Отстань, подкидыш, сирота казанская.
Петя дёрнул за второй шнурок: — Какая сирота?
Фая обернулась: — Уймись, еврей чёртов. Подожди, получишь своё.
На перемене, выйдя в коридор, Петя увидел, что трое из его класса исподлобья смотрят в его сторону, а Фая указывает на него рукой и тараторит без умолку. Все четверо двинулись навстречу и главный у них, рыжий Валерка, стал медленно заносить кулак, распаляя себя: — Сейчас умоешься… — С Петей такое уже бывало, он знал за собой эту особенность: мгновенно приходить в ярость и бросаться, не помня себя. Бросок вперёд, кулаком в нос правой, потом левой, головой в живот… Щупленькая детдомовская Маша с криком: «Наших бьют!» побежала в другой конец коридора. Ей навстречу бежали детдомовские любители помахать кулаками, но всё уже было кончено. Варвара Кирилловна крепко держала драчунов за шиворот и подталкивала в класс. Фая бежала впереди и повторяла: — Я скажу, я скажу… Никакие они не сироты, повариха ихняя, Алевтина, говорила, сама слышала, их мамки домой не взяли, а этот ещё еврей. Да, сама видела.
— Что ты видела? — спросила Варвара Кирилловна.
— В журнале на последней странице написано, сами давали отнести… — и осеклась. Сболтнула лишнее.
— Передай матери, что вечером я зайду к вам, — сказала Варвара Кирилловна, — с тобой, Валера, поговорю после уроков, а с тобой, Петя, — в детдоме.
Из школы детдомовцы возвращались гурьбой. Их не задевали. Боялись.
Уроки готовили в столовой. Сперва первые два класса, потом остальные. Петя попытался написать «еврей», но так и не решил, с какой буквы начинается это слово. Отсидев отведенный час, он пересёк двор, юркнул за дощатую уборную и затаился. За уборной забор заменяла ржавая колючая проволока, за проволокой овраг, заросший и тёмный в глубине. Петя подпёр проволоку, прополз под ней и пошёл вдоль оврага задворками посёлка. Школа была не далеко. Петя знал, что там никого нет, только бабка Анфиса убирается, ворочая парты. Он незаметно пробрался в учительскую, нашел журнал первого «Б» класса и стал листать с конца. Вот список, вот Зисман, повёл палец вдоль строчки — еврей. Петя открыл окно и выпрыгнул в палисад.
Варвара Кирилловна пришла после ужина. Села с Петей в столовой и сказала: — Видишь, что бывает, когда дёргают за косички. Тебе всё понятно?
— Ничего мне не понятно. Почему меня домой не взяли?
— Как ты попал в детдом, я не знаю, и Алевтина не знает, а когда люди не знают, они выдумывают.
— А про еврея тоже выдумали?
— Нет, не выдумали. У нас в классе разные дети учатся. Есть удмурты, русские, татары и ты — еврей.
— А кто ещё еврей?
— В классе ты один и в школе, наверное.
— А не в школе?
— Помнишь, врач к вам в детдом приходила? Марию Львовну помнишь? Она тоже еврейка. Все люди одинаковые просто названия разные.
— Как фамилии?
— Верно, Петя, как фамилии.
В воскресенье после обеда Петя лежал на кровати и рассматривал потолок. Им теперь не то, чтобы разрешали ложиться на застланную кровать в одежде, но и не запрещали. В дверь заглянула вездесущая Маша: — Иди, Файка Повышева зовёт. — Это было что-то новое. Поселковые не ходили к детдомовским. Фая стояла в самом конце забора, куда обычно никто не заглядывал. Она манила Петю рукой, не удержалась и крикнула: — Ну, иди быстрей! Во дурак! — и сразу затараторила, — Влетело мне за тебя. Ну, не здорово. Варвара Кирилловна говорит: «Ты бы лучше шефство над ним взяла, чем обзываться».
— Какое ещё шефство?
— Ну, вроде тимуровцев. Мне Лидка книжку про них читала. На вот, пирог с капустой тебе принесла. Ешь!
Пока Петя ел пирог, Фая рассказала, что с войны вернулся Федька, раненый, но живой. Он ещё до войны к Лидке подкатывался, а теперь из дому не выгонишь, и Лидка довольная ходит.
Петя прожевал пирог и спросил: — Какая Лидка?
— Во дурак! Тётка моя, мамкина сестра младшая. Ну, иди. Будет чего ещё, принесу.
Пошла, вернулась: — Валерке нос чуть не своротил. Бешеный какой-то.
В начале октября дождь прекратился. Небо очистилось, повисла паутина, установилось бабье лето. После уроков Фая потянула Петю за рукав:
— Пойдём, Федьку покажу. Трактор чинют с Никитичем.
Лида, Федя и всё, что между ними происходит, постоянно занимало Фаю, ни о чём другом она не могла говорить. Петю больше привлекло упоминание о тракторе. Договорились встретиться после часа, отведенного на приготовление уроков, когда можно будет незаметно отлучиться. Приём этот был отработан и пока действовал безотказно.
У всех в жизни бывают встречи, уготованные судьбой. Гусеничный «Сталинец 65» поблескивал стёртыми траками. Разобранный двигатель тускло отсвечивал шлифованной сталью цилиндров. Детали, инструменты, запах солярки, люди в промасленных спецовках, ветошь, которой вытирали руки… Петя стоял завороженный, а Фая, тем временем, поясняла: — Вот, привела детдомовского, трактор хотел посмотреть, интересуется.
Федор вытер руки, поднял Петю и посадил в кабину. — Поиграй рычагами. — Время шло, Фая нетерпеливо дёргала за штанину. — Ну хватит, пошли. Никитич подошёл, положил руку Пете на плечо. — Приходи один, без сороки.
— Ему нельзя одному. Могут поколотить. У них война, — сообщила Фая.
Пока светило солнце Петя каждый день проползал под проволокой и бежал по оврагу в мастерскую. Он выучился различать гаечные ключи по размерам, узнал названия деталей и инструментов. Никитич или Фёдор роняли: «ключ на двенадцать, разводной, здесь без газового не обойтись», и Петя бежал с ключом от Фёдора к Никитичу и обратно. Ему дали драную спецовку, он вытирал руки ветошью, уходя мыл их с содой, он был счастлив, а счастье, как известно, никогда не бывает долгим. Пошли дожди, в помещении все были на виду, подходящей одежды и обуви тоже не было. Выехали на тракторе уже без него. Эти несколько дней в октябре открыли ему мир по ту сторону ограды, он ещё не тяготился своим положением, но впервые начал думать и сравнивать.
Роман с трактором длился три года — пока Петя жил в Якшур-Бодье. Он долго бегал украдкой, а летом, после третьего класса, Никитич поговорил с капитаном и Пете разрешили «помогать в мастерской». Этим же летом произошли два, как теперь говорят, знаковых события. В мастерской установили подаренный заводом токарный станок «Удмурт» и новенький наждак для заточки резцов. Потекла витая стружка, металл на глазах превращался в болты и гайки, а Никитич, вытирая станок, мечтательно говорил: — Нам бы ещё фрезерный… Петя не отходил от станка пока на нём работали, и дождался своего часа: Никитич одел ему очки, поставил на ящик, подвёл резец и Петя сам, на ручной подаче, перегнал слой стали в стружку. Сила механизмов ощущалась, как собственная сила. Петя запомнил это чувство.
