Марианна Гончарова - Землетрясение в отдельно взятом дворе (сборник)
Вечер прошел необыкновенно душевно: Сергей М. так беззастенчиво гоготал, что заводил всех. Я тоже не могла сдержаться. Только М. Д. сидела с осуждающим выражением лица, суровая, нерадостная, иногда недоуменно водила бровями, поджимала губы, качала головой «неееет-неееет» и закатывала глаза: «Госсспадзи».
Второй раз я заблудилась, когда всех гостей пригласили в ресторан, а я осталась переодеваться. И мне предварительно объяснили, куда идти. И я, уставшая очень, сама пришла в ресторан и облегченно подсела к единственной сидящей там компании. Потому что там сидел кто-то со знакомым лицом. (Потом оказалось, что это актер из сериала в сериал, но я ведь сериалы не смотрю, так, иногда загляну в телевизор на кухне, когда суп варю.) И все там за столом смотрели футбол на экране мобильного телефона. И обсуждали, что кто бы мог подумать еще десять лет назад, что мы по телефону — и футбол! И я тоже засмеялась и покивала согласно. И мне молча поставили рюмочку и в нее налили. Правда, наши все не шли, запаздывали. И я спросила, а где наши. И тот, с тиражированным лицом, абсолютно лысый, с ярко-синими глазами, спросил: а что, мы еще кого-то ждем? А я, заразившись общим безумием, спросила: а разве нет? а почему? и куда? А он сказал, а что, подождать? И умопомешательство продолжалось, потому что с другого конца стола мне крикнули:
— Береговая, ты селедку будешь? Дай нам.
Я тихо спросила у того, со знакомым лицом: а это ресторан или что? А он сказал, ну да, это кафе. А где Береговой? — он спросил. А я ответила, не знаю. А ресторан где? Но в это время был гол, и все закричали: «Гоооол!»
И я тихо встала, передала селедку и пошла. И опять, как приближение долгожданного трамвая, как однозвучно звенящий колокольчик, как рев маяка в тумане, услышала хруст паркета и голос Натали. Она хмыкнула и молча перевела меня в ресторан. И там уже было все понятно и весело.
А потом, уже на выходе, меня догнала то ли моя, то ли та, другая, то ли третья Синявка и попросила надписать мою книгу. И я надписала точь-в-точь как она просила: «Уважаемой свекрови Эльвиры Васильевны в день рождения Ильи Иосифовича. От Татьяны и Вадима».
Кофточка в полосочку
В Москве я жила в очень респектабельном отеле. И, заботясь о безопасности клиентов, администрация ввела систему электронных карточек. То есть вот ты поднимаешься к себе в номер в лифте, вставляешь свою карточку в специальное гнездо, нажимаешь кнопку этажа, лифт останавливается, вынимаешь карточку, подходишь к номеру, вставляешь карточку, открываешь двери, вынимаешь карточку, вставляешь карточку, зажигается свет… О-о-о-о, я вам скажу, для меня, провинциальной, неторопливой, рассеянной — то ключи забуду, то телефон, то паспорт, — это пытка была. В следующий раз я попрошу принимающую сторону поселить меня в отеле, где надо морду куда-нибудь совать, там радужку глаза просвечивать или, на худой конец, отпечаток руки… Потому что тягать за собой все мелочи и не забыть что-нибудь просто невозможно. Словом, намозолила там глаза охране — мотаюсь туда-сюда, вверх-вниз, примелькалась, стала вызывать подозрение: не пью, не курю, мужчины ко мне не ходят. И вообще, почти не ночую в номере. (У меня сестра живет в сосновом лесу практически, так что мне там, в Москве, было делать одной в номере?) А тут звонят как-то. Мол, к вам придет группа из женского журнала в отель. Как придут, позвонят с ресепшн. «Ага, — думаю, — женский журнал, глянец, надо себя в порядок привести». Возилась я часа два, перья чистила. Звонят снизу. К вам гости. Спуститесь за ними, пожалуйста. Я кофточку новенькую, в полоску, карточку свою в руку — и в лифт. Карточку в гнездо, спускаюсь, волнуюсь немного, последний взгляд в зеркало, а там я — полоумная курица в кофточке шиворот-навыворот. А лифт уже остановился на первом, двери во всю ширь гостеприимно: «Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш». И там рядком, с приветливыми улыбками и пакетами подарочными от фирм всяких косметических (Восьмое марта было на носу), трое, и хором:
— Здра-а-авствуйте! Это вы? А это мы!
А я с выпученными глазами, дикая совсем: карточку стремительно — тыц! Ну обратно в щель — тыц-тыц! Двери лифта: «Ш-ш-ш-ш-ш-ш», постепенно скрывая линяющие улыбки моих гостей, и я автоматически жму кнопку своего пятого этажа. А пока лифт поднимается, кофточку быстро снимаю, чтобы перевернуть… Лифт неожиданно останавливается на третьем. Двери: «Ш-ш-ш-ш-ш». Две китаянки: «Ай!» Я в лифте полуголая, кофточка в руке, физиономия красная, глаза выпучены. Они с испугом на меня, войти как-то не торопятся и шеи тянут, лифт оглядывают, может, есть кто, ради кого я — кофточку. А нету. Я опять кнопку первого этажа нажимаю, кофту быстро на себя натягиваю, лифт уже внизу: «Ш-ш-ш-ш-ш». Та же троица, но уже растерянные:
— Здрасьте, это вы или не вы? А это мы…
Словом, мы с ними в лифте ко мне в номер поднялись. И как-то неловко всем. И первый вопрос, который мне задали:
— А что это было?
Я стала объяснять…
А фотограф смотрел на меня, смотрел, подходит поближе и шепчет на ухо:
— Ну так вы все-таки сейчас как?
А я:
— Что «как»?
А он:
— Ну кофточку перевернете или так будем фотографировать?
Я — в зеркало, а кофточка-то шиворот-навыворот, как и была.
А когда я из отеля выезжала, сдавала карточку эту треклятую, охранник тихонько сказал, вещи мне помогая выносить, что, мол, ребята просили передать, у них камеры наблюдения не только в лобби, в холлах, на этажах, но и в лифте. Так что так. Я-то что. Это ребята просили передать. В лифте тоже… Камера… Хе-хе…
ТЮЗ. Прапорщик и пацанюрочка Тая
Ширится планета наша прапорщиками, откуда только сыплются они нам на голову и почему не идут в коммунхозы — мусор с улиц убирать или в подсобные рабочие на стройку… Что их в культуру-то всех тянет, понятия не имею. Словом, так. Новый директор одного провинциального припортового ТЮЗа (там у них порт спонсором выступает) — отставник, прапорщик. К своим актерам относится презрительно, к зрителям — как к потенциальным преступникам (все порежут, оборвут, пускать только с учителями по пятнадцать голов на одного учителя, строем, колонной по два ученика, по росту, в ногу). С ремонтом тянет, деньги разбазаривает, орет на уважаемых актеров в присутствии зрителей, доводя многих до истерик и сердечных приступов. На зрителей тоже страшно орет. Часто в туалете. Зритель уходит и не возвращается. Актеров, вне зависимости от пола и возраста, называет «пацанюрочччкы» и щиплет за разные места. Всех. Новая молодая режиссер Ольга пьесу нашла, изумительную. Пьесу-игру, пьесу-праздник. Нашла продюсера Таю, порт подключился, денег дал, костюмы там, постановочная часть, разные лесенки, кубы яркие, шары, велосипедики фантастические, сказочные шапочки для зрителей, музыка — чудо — давайте играть и праздновать.
Директор насторожился, что такое происходит, что такое не по плану, что такие пацанюрочки ходят радые. Сфокусировал хмельной взгляд — ага, новая пацанюрочка, ходит тут, командывает… Хто такая, откуда взялася… Цапнул Таю, продюсера, в коридоре, поволок горлицу юную к себе в кабинет, пропахший казармой.
— Слышь, пацанюроччка, ты шо, б…, тут вытвораешь там усе мне?! Ты шо сюды ото бегаешь? Ты шо тут э… самая, б…, умная мине тут… б…? А ну кыш из маева театра на… мине тут, б…, а ну кыш мине к…! А то я управу найду на тебе, б…!
Тая вежливо старается: мол, стоп-стоп, Феодорий Иваныч, видите ли… Худсовет, то да се.
— Ну шо?! Ну шо?! — и наступает на Таю, и дышит на нее, как третья голова Горыныча, доевшая богатыря за двумя другими головами. На четвертый день. В жару.
А Таю надо видеть. Тонюсенькая, легкая, как балеринка, лоб высокий, чистенький, такая мамина-папина дочечка любимая, нектарами вскормленная… Ножечки в третьей позиции. Голосок нежный.
— Видите ли, — продолжает Тая, — если я с вами вежливо разговариваю, это еще не значит, что меня некому защитить.
— Шо-шо?! — щурится прапор и наступает, набычившись, на Таю расслабленным блатным походнячком. — Шо ты тут мине чирикаешь, п-пацанюрачччка… — наступает, загоняя ее в угол и расставив руки, как цирковой тюлень ласты.
И тут Таин тон меняется, она выворачивается из угла, становится в позу: «Ты самм… И жжена твоя… И твои дети… И тещщща твоя…», и медленно-медленно. Вкрадчивым голосом. С шикарной оттяжечкой. Почти шепчет, но оооочень отчетливо:
— Слушай меня внимательно, пи… пи… пи… рапорщик.
— …?
— Вот сейчас я возьму свой телефон.
— …?
— Наберу один волшебный номер.
— …?
— И через десять минут сюда приедет три автобуса.
— …??
— Докеров.
— ???
— И забьют они тебя на фиг. Кас-с-с-ка-ми!
Тая подмигнула, зевнула в изящную ладошку и вышла стремительным легким шагом. Громыхнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
И все, слушайте. И дело пошло. И спектакль сдали. И праздник детский состоялся. И я там была. И все видела, всех обнимала, шапку специальную блестящую надевала, из зала на вопросы с детьми отвечала, за своих болела, и за всех, особенно за Таю, была очень счастлива.
