Михал Вивег - Ангелы на каждый день
— Доброе утро.
— Ты принял душ, — констатирует Мария вместо приветствия.
Карел знает: сейчас она пойдет и проверит ванную. Двадцать пять лет назад ничего подобного не пришло бы ей в голову, но теперь она делает это автоматически. Что ж, все надо принимать так, как есть.
— И даже вытер после себя...
Он улыбается ей. Для него она подогревает сосиски, для себя — в оранжевую керамическую миску насыпает кукурузные хлопья и заливает их обезжиренным йогуртом. Еще одна заранее проигранная попытка диеты, думает Карел. Как и всегда по утрам, включен телевизор.
— Вечером сделаю испанские птички[8] — говорит Мария. — Филип заедет к нам ужинать.
Когда в последний раз был у них горячий ужин? — вспоминает Карел. Что ж, для чего-то хорошего и сыновья иной раз кстати.
— Он звонил. Вчера.
Карел кивает. Мария изображает равнодушие, но он-то может представить, какую радость доставил ей Филип своим звонком. Про себя он отдает сыну должное.
На столе, там, где долгие годы сидел Филип, лежит объемистая красная папка-скоросшиватель с домашними заданиями и целая стопка тетрадей; на вершине пирамиды — старая магнитофонная кассета. Карел Гинек Маха “Май”[9], читает Карел на поцарапанном футляре.
— Это я к тому, чтобы ты пришел вовремя.
— Приду.
— В пять.
Карел кивает. Мария вздыхает.
— Когда они познакомились, она думала, что Карел относится к тому типу мужчин, у которых слова на вес золота, — объясняю я Илмут. — Тогда это нравилось ей. Болтливых мужчин она считала женоподобными. Несколько таких субъектов она знала по школе. По педагогическому факультету. Карел говорил мало, но уж если скажет — как отрежет. Тогда его неразговорчивость не была для нее проблемой: если Карел молчал, говорила она, и потому ей казалось, что он умеет слушать женщин.
— Он не только не знает ни одного иностранного языка, — спустя годы аттестовала она мужа, — он и чешского-то не знает!
Ей кажется, что для некоторых понятий и чувств Карел просто не может найти слов. Лицо у него самое заурядное, фигура тоже не бог весть что, зато глаза удивительно красивые. Впрочем, для Карела это типично: в целом он почти образцовый середнячок. Но отдельными качествами, как в плохом, так и в хорошем смысле, он далеко выходит за рамки этой усредненности. Честолюбие у него, к примеру, на самом низком уровне, а вот сексуальные аппетиты, напротив, не в меру развиты. Карел почти немой, ленивый и всегда сексуально озабоченный, но в целом вполне достойный человек.
— Список на холодильнике, — сообщает она ему. — Главное, не забудь про телятину.
4. Нит-Гайяг
Зденек после развода снова живет у матери, в маленькой квартирке первого этажа на Мечиславовой улице. Откуда-то из темной вентиляционной шахты доносится воркование голубя; рама приоткрытого окна совсем трухлявая. Старая эмалированная ванна до того мала, что в ней можно только сидеть, да еще с согнутыми коленями. Дно ванны облезло, вокруг воронки просвечивает ржавый металл. Нищета обреченного на смерть обычно повышает мою работоспособность. Я спросил Гахамела, не кажется ли ему это левацким уклоном, но он ответил, что это естественно. Зденек сидит, согнувшись, на стульчаке, пижамные штаны спущены до колен, и с изумлением рассматривает пальцы ног. Эта завороженность мне знакома. Я знаю, что она означает. Во мне растет сочувствие и любовь, Из кухни, как и всегда по утрам, слышится материнская молитва.
— Боже праведный, помоги мне понять моего сына. Молю Тебя, окружи мое дитя любовью, наставь его уму-разуму.
Зденек с этим уже смирился. Материнское бормотание — один из неизбежных утренних звуков: все равно что свист чайника, шум мусорщиков или буханье дверей в доме. Сейчас он, оторвав взгляд от ног, исследует свои руки: напрягает бицепсы и мышцы на предплечье, затем оглядывает ладони. Линию жизни. Ему уже не придется стричь ногти, осеняет его. Даже удивительно, как одно-единственное принципиальное решение может изменить абсолютно все. Даже мельчайшие детали. Все вдруг выглядит совершенно иначе.
— Прошу тебя, поведи его к разумным поступкам, основанным на любви, а вовсе не на страхе или гневе.
Гнев добавила она сама, его нет в той ужасной книге. Зденек смотрел. Собственные руки поселяют в нем растерянность. Вопрос не стоит, да или нет вообще, а когда именно.
— Прошу Тебя и архангела Михаила, очистите моего сына от пут и запретов, которые мешают ему быть счастливым. Спасибо.
Зденек спускает воду.
Мать Зденека Ярмила — кухарка; стряпает в столовой начальной школы. Это пятидесятитрехлетняя блондинка с красивым лицом, замедленным обменом веществ и рядом хронических гинекологических заболеваний. Она выглядит моложе своих лет, ужасно чувствительна к любым химикатам, и у нее подчас звенит в ухе. На основании этих симптомов она считает себя земным ангелом. А уверилась она в том, когда прочитала книгу американского психотерапевта, доктора философии, Дорин Вирту[10], которая, как указано на суперобложке, сотрудничает с царствами ангелов, архангелов и фей.
— Познакомившись с книгами Дорин Вирту, она сразу почувствовала, что имя Ярмила не подходит ей, и выбрала для себя имя Келли, — рассказываю я чуть позже Гахамелу. — С того времени она чувствует себя гораздо свободнее. Живет новой жизнью. Сверх меры уже не объедается, ибо поняла, что если раньше защитой от враждебного окружения слепо служили ей слои жира, то нынче ее охраняют исключительно краски.
— Краски?
— Именно. Она воображает, что окружена непроницаемым световым покровом определенного цвета, играющим роль энергетического щита. Особенно ей по душе розовый цвет, распространяющий вибрацию любви на всех, с кем она разговаривает. Сквозь него проникают исключительно позитивные мысли и любовная энергия. А если и этого бывает недостаточно, ей обычно помогает молитва: Архангел Михаил, снизойди ко мне и разруби все путы, которые сковали мою энергию и жизнестойкость. И архангел Михаил мгновенно исполняет ее желание.
— О Боже, — вздыхает Гахамел.
Зденека мать называет Скоттом. Поначалу он долго сопротивлялся, но потом уступил. В этой квартире ему всегда жилось трудно, но вопреки весьма неблагоприятным стартовым условиям (так он всегда говорил) он сумел окончить высшую школу и выучить три языка: английский, немецкий и французский. Несколько лет работал менеджером по подбору кадров в одной крупной иностранной фирме, но после развода его оттуда выставили. Как он сам признает — по его же вине. Сейчас-то он хорошо понимает, что не каждому из ста пятнадцати сотрудников приятно ежедневно выслушивать его, пусть даже справедливые, попреки.
Теперь он работает водителем в фирме, которая продает по Интернету мелкую электронику. На приборной панели его старенького служебного пикапа — одна из материнских ангельских карт.
“Ангельские карты заряжены энергией Божьего света и любви, а также помогают получить ясные послания от Бога и ангелов”, — цитирую я Гахамелу. — Колода стоит триста восемьдесят крон.
Я показываю ему карту, которую Зденек возит с собой в машине: на карте изображен архангел Уриил в пышной, сборчатой ризе с двухметровыми, сверкающими белизной крыльями.
— Он похож на Мела Гибсона, — обращаю его внимание на сходство с моим любимым актером.
— Он похож на гуся, — говорит Гахамел.
“Ваши эмоции придут в норму, что позволит вам открыться большой любви. Они помогут вам излечить ваше сердце и разум от гнева и черствости”, — каждый день сообщает на приборной доске архангел Уриил Зденеку, то бишь Скотту.
— Ты не Скотт, а болван, — смеялся над Зденеком Филип, после того как украл у него детей и Лиду.
Лида тоже смеялась.
То немногое, что осталось у него в жизни, он решил посвятить мщению.
— Монте-Кристо из Нусле... — хмурится Гахамел.
Да, Зденек живет только мыслью о мщении. Регулярно тренируясь в фитнес-центре “Оазис”, он с особым тщанием разрабатывает мышцы рук, плеч и живота; ноги особенно не укрепляет, поскольку сильные ноги ему не понадобятся.
— О Боже! — стонет Гахамел.
5. Иофанел
Карел в ожидании зеленого света опять представляет себе, как его отсасывает эта милашка. К сожалению, у него нет никакого критерия для сравнения (ха-ха!), но, судя по тому, как часто возникают эти щекотливые картины в его воображении, они, должно быть, чрезвычайно соблазнительны... Я, разумеется, понимаю, что выражения типа отсосать и тому подобные могут показаться женщинам непристойными и отвратительными, — но хочу сразу заметить, что вина Карела в данном случае не очень велика. Это вроде травмы в молодости: за четыре года технического училища и, главное, за два года военной действительной службы он слышал столько куда более грубых слов, сколько большинство женщин не услышит за всю свою жизнь. В присутствии женщин такие слова Карел, разумеется, не употребляет, но совсем от них избавиться тоже не может — в том-то и вся заковыка. До сих пор эти слова вылетают у него изо рта с такой настойчивостью, что он едва успевает проглотить их: буфера, лохматка, кошелка, перепихнуться, припадать к кормушке... Причем такие слова связываются у Карела именно с этой милашкой, как про себя он называет Эстер. В рабочем дневнике, разумеется, записана ее фамилия, но он относится к ней уже иначе, чем к остальным ученикам. Она волнует его, поэтому думать о ней, как о пани Новаковой, ему столь же трудно, сколь и автоматически связывать ее с именем Эстер — не так давно они знакомы. Безличное обозначение эта милашка, кроме того, раскрепощает его сексуальные фантазии. (Мария явно сочла бы их извращением. Но, насколько я знаю, речь идет в общем о нормальной мужской мечте — ну можно ли о спаривающемся коте сказать, что он свинья? Подобный вид женского негодования меня всегда забавляет.) Однако весьма несущественная разница между Эстер и этой милашкой кажется Карелу принципиальной: первую, названную по имени, он начинает любить, тогда как в отношении второй не ощущает никакой ответственности. Уже одна мечта о том, что его сосет Эстер, отдает каким-то неуважением к ее дружескому доверию, в то время как эта милашка может сделать ему то же самое, но виноватым он себя не почувствует. Ха-ха!
