Илья Беркович - Отец
В два года меня объял Святой Дух, я видел весь мир от края до края и мог каждому человеку сказать, что с ним будет. И когда люди спрашивали, чья в них душа, я и это видел, и люди начали приходить и приезжать в наш дом не только из ближних и дальних городков и местечек, но даже из Могилева и Витебска. Все хотели узнать будущее и попросить у Святого Духа совета, и ко мне приходило больше людей, чем приходит к старцам, потому что некоторые маловерные думают, что устами старца говорят его мудрость и опыт, а не Святой Дух, ответы же трехлетнего ребенка могут быть продиктованы только Всевышним.
Мать радовалась моей славе, но отец и дядя, который всегда был со мной и учил меня, стали бояться, что я вырасту и возгоржусь, и что Имя Всевышнего осквернится, потому что сказано: „Прекратилось пророчество в Израиле“.
Дядя повез меня к Провидцу в Ропшу и все ему рассказал, а когда Провидец поговорил со мной и убедился, что я и вправду вижу скрытое, сказал мне: „Помолись, и прекратится твое пророчество, но знай: в двадцать лет оно вернется“. Так и случилось.
А когда исполнилось мне семь лет, отец собрался ехать в Валахию, и я целую неделю плакал и просил его не ехать, так как знал, что он умрет там, но отец отвечал, что это воля Всевышнего. И уехал, и умер в Валахии.
С семи до семнадцати лет я жил у дяди в великой бедности и изучал Священные Книги. Мой дядя, Мордехай-Бер из Камня, был великий праведник и мудрец. Душа его, как и моя, происходит от рава Зуши, поэтому мы всегда были дружны и близки.
В двенадцать лет чуть не унес мою душу Ангел Смерти, потому что я увидел то, что не положено видеть чистому юноше, и открылась передо мною дорога в ад. Один раз я пошел в синагогу и плакал, пока не потерял сознание. Надо мной читали псалмы и молились, чтобы душа моя вернулась в тело. И с тех пор я не видел ничего запретного даже в мыслях.
В шестнадцать лет я женился и вскоре почувствовал, как далек я от Всевышнего. Тогда начал я удаляться от всего мирского. Днем и ночью я сидел в комнате на чердаке и изучал священные книги. Спал я не более двух часов в сутки и не ел ничего, кроме хлеба с водой. Пришла зима. Я страдал от голода и еще больше — от холода, ослабел и не мог учиться, как раньше. Один раз я целый день горевал от мысли, что я люблю Всевышнего всем сердцем и жертвую для Него всем, а Он не хочет даже послать мне хотя бы вязанку дров. Незаметно я заснул и увидел огромное дерево, стоявшее в глубоком снегу. Нижние ветки его были черными и сухими. Я начал ломать сухие ветки на дрова, но они падали и тонули в снегу. Я поднял голову и увидел, что верхние ветви дерева покрыты листьями и цветами, и что от них исходит тепло. Я полез на дерево, и чем выше я лез, тем теплее мне становилось. Я услышал треск, проснулся и увидел, что в печке горит огонь, у печки сидит мужик и ломает ветки. Я хотел и не мог спросить, кто он, но чей-то голос ответил мне „Ты что, не узнал Илью-пророка?“.
С тех пор ни голод, ни холод не мешали мне, целыми днями я читал священные книги и чувствовал великую силу и сладость учения, а на Пурим дядя сказал мне: „Ты готов. Теперь ты должен найти себе Учителя, который укажет тебе твой путь“.
Два года ездил я по городам и местечкам, был у шестнадцати праведников и служил им. Все они были великие мудрецы, но не смог я прилепиться ни к одному из них. Так я ездил, пока не попал в Ружин, к Святому Дедушке. Я посмотрел на него и сразу понял, что это мой Учитель. Это случилось в новомесячье Адара. На Пурим Дедушка заставил всех своих учеников выпить по три стакана жженого вина, а когда увидел, что я один не опьянел, указал на меня и объявил: „Ты мой наследник! Ты победишь ангела Эсава![2] Завтра же поезжай домой, смотри по сторонам и слушай. Это твоя учеба!“.
Два долгих года искал я наставника, а когда, к великой своей радости, нашел, то не успел и двух недель пробыть с ним, как он уже отсылает меня домой! Я поехал домой, горюя, что не смогу на Пейсах быть с Учителем и перенимать его святые обычаи. Всю дорогу я старался смотреть вокруг, но не увидел ничего необычного, ничего, кроме лесов, деревень, трактиров, мужиков и евреев. И сколько я ни слушал разговоры в трактирах, где ночевал, и у колодцев, когда поил лошадей, а я знал с детства все языки — и еврейский, и польский, и белорусский, — но не услышал ничего особенного, и подумал, что сокровенное таится в языке зверей и птиц, который мне пока неведом.
На Шавуот Дедушка снова послал меня домой и сказал: „В дороге смотри и слушай. Это твоя учеба!“. А я ответил, что слово Учителя для меня — закон, но глаза мои зашорены и уши закрыты для сокровенного. Пусть Учитель научит меня языку зверей и птиц. Дедушка засмеялся и сказал: „Я научу тебя, чтобы ты понял, что тебе это не нужно“.
Он научил меня, я ехал из Ружина в Камень и всю дорогу слушал, о чем шумят деревья, щебечут птицы, мычат коровы и перелаиваются собаки. А речи их еще проще и глупее, чем речи мужиков в харчевне или женщин на базаре. Я слушал и горевал, но не оттого горевал, что вместо изучения Торы должен я две недели трястись в телеге и слушать, как галка кричит галке: „Там! Там! Там! Шишка! Шишка! Шишка!“, а оттого, что не могу я понять замыслов моего Учителя и не в силах исполнить его волю.
Когда я вернулся, Дедушка спросил меня: „Ну что, нужен тебе язык деревьев и птиц? Если не нужен, помолись, и забудешь его“. Я помолился и забыл. Год я учился, а через год, за две недели до Шавуот, Дедушка сказал: „Поезжай домой, смотри и слушай. На этот раз поймешь“.
По дороге я остановился переночевать в одной корчме и хотел завести во двор телегу и лошадей, но во дворе не оказалось места, и хозяин отвел меня на другой двор, где было пусто, и сказал: „Теперь у тебя будет собственный двор! Видишь, какой тебе почет?“. Вечером приехали другие евреи, оказывали мне почтение и угощали меня, и я понял, что слова хозяина не случайны, что скоро я сам стану Учителем, будет у меня свой двор и свои хасиды. И так вышло.[3]
Через два дня, на исходе Субботы, встретился мне один еврей и спросил, отпустить ему сына в Вильну на заработки или нет. Я не знал, что ответить, и перед сном попросил Всевышнего послать мне ответ, а во сне услышал строчку из Притч Соломоновых: „У муравья учись скромности“. Утром я пошел в лес, стал смотреть на муравьев, как идут они один за другим, и понял, что еврей должен идти только туда, куда идет его народ, — и так я потом учил своих хасидов.[4]
В месяце Адаре я опять поехал домой, и в ночь на Пурим услышал голос Дедушки: „В этот день ты одолеешь ангела Эсава“. Тогда я понимал уже тайный смысл всего, что видел и слышал, а когда приехал в Камень, узнал, что родился мой первенец[5],но великая радость эта была омрачена, потому что знал я, что Учитель скоро покинет нас, и поспешил я вернуться, чтобы застать его, и когда, наконец, увидел его, он приподнялся на кровати, благословил меня и так сказал:
„Сын мой и наследник! Многих я учил, но только ты смог меня понять, и ты передашь дальше мою весть: чтобы узнать Волю Божью, незачем видеть Ангелов, знать перерождения душ и понимать язык зверей и птиц. Весь этот низкий мир с мужиками, лесами, харчевнями и евреями, все окружающее и происходящее и есть великое, бесконечное, явленное человеку пророчество; мозг и душа — ключ к нему, а священные книги явного и тайного учения — лупа и подзорная труба.[6] Возвращайся в Камень, открой мое учение людям и проверяй каждого, кто захочет у тебя учиться. Проверяй каждого и принимай всех — недостойные сами не придут к тебе.[7] Поезжай домой, смотри, слушай и обдумывай! Да будет с тобой Всевышний!“
И умер мой великий и святой Учитель 10-го Нисана 1774 года и приобщился к отцам своим».
4После захода солнца наш город похож на ресторан, в котором погасили почти все люстры, но двери еще не заперты, за стойкой сидит бармен, из кухни слышно мирное звяканье и голос радиоприемника.
Город полутемен. Почему фонари освещают только противоположную сторону улицы? Вдруг и над нами разом зажглись все фонари — и снова погасли.
По кольцевой улице, подпрыгивая от напряжения, идут две женщины в брючных костюмах. Одна из них говорит по-русски и бурно жестикулирует.
За спиной как будто выдохнула огромная собака: это остановился и открывает пневматическую дверь автобус. Пограничники выволакивают из багажника сумки и громко клацают затворами автоматов.
На заборе, на спирали Бруно, сидит седая в свете прожектора сова и быстро и беспокойно вертит массивной головой с маленькими ушками и черными кратерами глаз.
А за забором, над забором рассекают черную безвидность и под страшным углом лезут вверх светящиеся линии дорог. Вдруг из самой правой части темноты, что над верхней дорогой, грохает лай. Слева отвечают. В центре подхватывают, — и еще долго собаки на невидимых холмах перестреливаются гулким, хриплым лаем. Если долго смотреть туда, проявятся неподвижные, длинные, как личинки, мертвенно-голубые свечения.
