Флэнн О'Брайен - Третий полицейский
Я не знал, собирается ли он, если заведет жену, привести ее в дом. Если да и если мне не удастся ему в этом помешать, я буду вынужден уйти. С другой стороны, если бы из-за женитьбы ой покинул меня, я, наверное, обрадовался бы этому.
Прошло несколько дней, прежде чем он опять заговорил на тему о деньгах. На сей раз он сказал:
— Как насчет старика Мэтерса?
— При чем здесь он?
Старика я ни разу не видел, но знал о нем все. Он провел длинную пятидесятилетнюю жизнь, занимаясь торговлей скотом, и теперь жил на покое в большом доме в трех милях от нас. Он по-прежнему вел крупные дела через агентов, и люди говорили, что каждый раз, ковыляя в деревню, чтобы положить деньги в банк, он несет при себе не менее трех тысяч фунтов. Как ни мало я знал тогда о приличиях, мне и в голову не могло прийти попросить его о помощи.
— Вот у кого кулек капусты, — сказал Дивни.
— Не думаю, что нам следует искать благотворительности.
— И я не думаю, — сказал он.
«Он по-своему гордый человек», — подумал я, и больше ничего в тот раз сказано не было. Но после этого он взял себе привычку время от времени вставлять в разговоры на другие темы разные не относящиеся к делу замечания о нашей нужде в деньгах и о сумме их, которую Мэтерс носит при себе в черном ящичке для наличных; иногда он ругал старика, обвиняя его то в принадлежности к «шайке искусственных навозов», то в непорядочном ведении дел. Раз он вставил что-то о «социальном правосудии», но было ясно, что термин этот он понимает не до конца.
Не могу точно сказать, когда я догадался, что Дивни не только далек от мысли о благотворительности, но и намерен ограбить Мэтерса; и мне не вспомнить, как долго у меня заняло понять, что он хочет еще и убить его, дабы избежать возможности впоследствии быть опознанным как грабитель. Знаю лишь, что за шесть месяцев я привык к тому, что этот мрачный план стал обычной частью наших разговоров. Еще три следующих месяца прошло прежде, чем я смог заставить себя согласиться на предложение, а еще через три месяца я откровенно признался Дивни, что у меня исчезли последние сомнения. Не могу перечислить, сколько фокусов и уловок он применил, чтобы привлечь меня на свою сторону. Скажу лишь, что он прочел отдельные места из моего «Указателя Де Селби» (или притворился) с тем, чтобы потом обсуждать со мной, сколь серьезна ответственность всякого, кто из одного только своего личного каприза отказывается подарить миру «Указатель».
Старик Мэтерс жил один. Дивни знал, в какой вечер и на каком безлюдном участке дороги около его дома он повстречается нам с ящиком денег. Этот вечер наступил глубокой зимой; свет уже слабел, когда мы уселись за ужин, обсуждая предстоящее дело. Дивни сказал, что надо привязать лопаты к рамам велосипедов, — тогда будет похоже, будто мы едем промышлять зайцев; а он возьмет с собой собственный железный насос на случай небольшого прокола.
Об убийстве рассказать нечего. Наклонное небо казалось нашим сообщником, спустившимся в саване скучного тумана до нескольких метров над мокрой дорогой, где мы ждали. Все было очень тихо, и в ушах у нас не было ни звука, кроме капель с деревьев. Велосипеды были спрятаны. Я уныло опирался на лопату, а Дивни с насосом под мышкой удовлетворенно курил трубку. Старик возник около нас чуть ли не раньше, чем мы поняли, что рядом кто-то есть. Я плохо видел его в тусклом свете, но успел заметить пустое бескровное лицо, выглядывавшее из большого черного пальто, под которым он был скрыт от уха до щиколотки. Дивни сразу выступил вперед и, указав назад вдоль дороги, сказал:
— Это случайно не ваш сверток на дороге?
Старик повернул голову посмотреть и получил удар по шее насосом Дивни, напрочь сбивший его с ног и, скорее всего, раздробивший шейный позвонок. Валясь в полный рост в грязь, он не вскрикнул. Вместо этого я услышал, как он что-то сказал разговорным голосом — что-то вроде «Я не люблю сельдерей» или «Я забыл очки за дверью». После этого он лежал очень неподвижно. Я довольно глупо наблюдал эту сцену, все еще опираясь на лопату. Дивни зверски копался в упавшей фигуре, потом встал. В руке у него был черный ящик для денег. Он махнул им в воздухе и рыкнул на меня:
— Эй, там, проснись! Кончай его лопатой! Я механически пошел вперед, отмахнул лопатой за плечо и изо всей силы ударил лезвием в торчащий подбородок. Я ощутил и почти что услышал, как материал его черепа с хрустом смялся, подобно пустой яичной скорлупе. Не знаю, как часто я наносил ему удары после этого, но я не остановился, пока не устал.
Я бросил лопату и огляделся в поисках Дивни. Его нигде не было. Я тихо позвал его по имени, но он не отзывался. Я прошел немного по дороге и снова позвал. Я вспрыгнул на насыпь канавы и поглядел вокруг в надвигающийся сумрак. Я еще раз позвал его по имени, насколько посмел громко, но в тиши не было ответа. Он исчез. Он удрал с ящиком денег, оставив меня наедине с мертвецом и с лопатой, наверно окрашивающей теперь в розоватые тона водянистую грязь вокруг.
Мое бьющееся сердце болезненно споткнулось. Меня пронизал холодок страха. Если кто-нибудь придет, ничто на свете не спасет меня от виселицы. Даже если бы Дивни был все еще со мной, деля мою вину, и это не защитило бы меня. Онемев от страха, я долго стоял, глядя на смятую кучу в черном пальто.
Перед приходом старика мы с Дивни вырыли у дороги глубокую яму, заботливо сохраняя в целости куски дерна. Теперь я панически потянул тяжелую грязную фигуру с места, где она лежала, перетащил ее с огромным усилием через канаву в поле и сбросил в дыру. Потом я помчался обратно за лопатой и в безумной, слепой ярости стал бросать и заталкивать землю назад в яму.
Яма была почти полна, когда я услышал шаги. Оглянувшись в великом замешательстве, я увидел безошибочно знакомый силуэт Дивни, осторожно перебирающегося через канаву в поле. Когда он подошел, я безгласно указал лопатой на яму. Без единого слова он пошел туда, где лежали велосипеды, вернулся со своей лопатой и размеренно трудился вместе со мной, пока цель не была достигнута. Мы сделали все возможное, чтобы скрыть всякий след происшедшего. Тогда мы очистили ботинки травой, привязали лопаты и пошли домой. Несколько человек, повстречавшихся нам на дороге, во тьме пожелали нам доброго вечера. Уверен, что они приняли нас за двух усталых рабочих, возвращающихся домой после тяжелого трудового дня. Они были недалеки от правды.
По дороге я сказал Дивни:
— Где вы были все время?
— Делал большое дело, — ответил он.
Я подумал, что он имеет в виду определенную нужду, и сказал:
— Вы могли бы, конечно, потерпеть и сходить потом.
— Это не то, что вы думаете, — ответил он.
— Ящик у вас?
Тут он обратил ко мне лицо, скривил его и положил палец на губу.
— Не так громко, — прошептал он. — Он в безопасном месте.
— Но где?
Его единственным ответом мне был палец, еще тверже прижатый к губе, и длинный шипящий звук. Этим он давал понять, что упоминание о ящике даже шепотом — самое глупое и опрометчивое изо всех возможных для меня действий.
Когда мы дошли до дому, он отправился помыться и надел один из своих нескольких воскресных синих костюмов. Вернувшись туда, где сидел я, жалкая фигура у кухонного огня, он приблизился ко мне с очень серьезным лицом, указал пальцем в окно и крикнул:
— Это случайно не ваш сверток на дороге? Потом он испустил вопль смеха, казалось
расслабивший все его тело, обративший глаза во лбу его в воду и сотрясший весь дом. Окончив, он вытер с лица слезы, вышел в лавку и издал звук, который можно издать, только быстро вытащив пробку из бутылки виски.
За последовавшие недели я спросил у него, где ящик, сто раз тысячью различных способов. Он ни разу не отвечал одинаково, но ответ был всегда один и тот же. В очень безопасном месте. Пока все не уляжется, чем меньше об этом говорить, тем лучше. Я глух и нем. Настанет срок — отыщется. По сохранности это место выше Английского банка. Грядут славные времена. Было бы жаль все испортить поспешностью или нетерпением.
Вот почему мы с Джоном Дивни стали неразлучными друзьями, и вот почему я ни разу за три года не выпустил его из виду. Я знал, что он, грабящий меня в моем собственном кабаке (грабящий даже моих посетителей) и погубивший мою ферму, достаточно бесчестен, чтобы, представься ему возможность, украсть мою долю денег Мэтерса и сбежать. Я знал, что не может быть никакой необходимости ждать, «пока все уляжется», ибо исчезновение старика было едва замечено. Говорили, что он злой человек с заскоком и что уехать, никому не сказавшись, как раз в его характере.
Если я не ошибаюсь, я уже говорил, что отношения своеобразной физической близости, установившиеся между мной и Дивни, становились все более невыносимыми. В последние месяцы я надеялся спровоцировать его на вынужденную капитуляцию, делая свое общество нестерпимо близким и неумолимым, но в то же время стал носить при себе небольшой пистолетик на случай столкновения. Одним воскресным вечером, когда мы оба сидели на кухне — оба, кстати, по одну и ту же сторону от огня, — он вынул изо рта трубку и повернулся ко мне.
