Григорий Ряжский - Крюк Петра Иваныча
Сон не получался так же, как и не тянулось полноценное бодрствование. Время, отмотанное обратно кухонной дрелью по всей длине прожитого куска, начиная от бесчестного Зининого обмана в деревенском доме Хромовых и заканчивая безжалостным признанием вечером в промежутке между остатками шпрот и грязной посудой, не желало более складываться в стройную картину полноценно удавшейся жизни со всеми ее горделивыми признаками — что снаружи, что изнутри, и это дело не могло никак уложиться в привычное понимание вещей.
Как же так? — думал, лежа на перине, Петр Иваныч. — Она же сама сказала, что я первый у нее, самый-самый, и сильно была испугана… — Тут до него дошло: — Так, может, потому и боялась, что узнаю? Крови-то не было, точно помню. Так… чего-то намокло, но не кровь, я бы увидал потом. — Он мучительно поерзал поперек перины с открытыми глазами. — Но, с другой стороны, кровь не обязательно всегда будет, тоже известно: у взрослых, как Зина была в ту пору, вполне могло не течь ниоткуда — по возрасту, по моей нежности тогдашней, как просила, по гибкости ее тела, по эластичности целяка, в конце концов. А оно вон дело в чем было, оказывается: в другом мерзавце, в насильнике, в отморозке из города детства.
— Ладно… — подумал он еще раз, — ладно… — не собираясь совершенно разбираться в том, что бы значило это умозаключение применительно к дальнейшим собственным действиям.
Он повернул голову к жене и не ощутил слева от себя привычной тяги, подмагничивающей по обыкновению всего его целиком на Зинину половину, в направлении обнимки, которую он так любил, и Зина, он знал, тоже очень любила, но в отличие от него всегда про это ему рассказывала, а он нет, он держал свою ласку в себе, переводя ее в скрытую гордость, и не слишком упирал при этом на слова, оставляя место только для ответного чувства. Зато Петр Иваныч ощутил нечто новое, и это новое поразило его своей непримиримой силой, поскольку сковало конечности, заставляя держать дистанцию и не придвигаться к жене ближе, чем было по расположению тел на постели, даже на одно короткое движение.
Нет, это была не брезгливость, хотя подспудно мысль о ней залетела, но так же молниеносно и растворилась, не успев затронуть голову надолго; это было что-то другое, еще неприятней и еще больнее, чем просто мысленно увиденная картинка про то, как Зину насилует молодой сопляк, как судорожно тыркается в ней своим… в общем, как издевательски овладевает дорогим ему телом раньше, чем это сделал он сам, Петр Иваныч Крюков, заслуженный человек, уже в те годы строитель, уже тогда крановщик бригады социалистического туда на самых непростых объектах строительств и уже окончательно к тем годам сформировавшийся, надежный и порядочный человек.
Когда он провалился в сон, Петр Иваныч не знал. Помнил только, что никак уснуть не удавалось, мешало новое переживание, начинало точить от самого горла и дальше сползало вниз, цепляя за все новые и новые выступы, о которых знать он раньше ничего не ведал, потому что не было нужно. Но когда буреломный этот ком проваливался до пят, то не задерживался в нижней точке организма, а вновь начинал медленное восхождение по обратной трассе. И так было до самого момента отключки, так и длился неровными волнами этот непрошеный переток, так и накатывал с обратными отливами, не находя выхода наружу, царапая и перебирая все новые и новые края воспоминаний, и легче от этого крановщику Крюкову не становилось…
Первым, о чем он подумал, когда раскрыл глаза в предутренней спальне, была мысль о Зине, которая все эти годы, сложившиеся в жизнь, сравнивала Петра Иваныча с неизвестным ему Славиком из Вольска, города на Волге, и сравнивала неизвестно в чью пользу, раз их совместная судьба, как выяснилось теперь, имела всегда такое сквозное отверстие.
У самого Петра Иваныча к тридцати его годам бабы до свадьбы были и не одна. Среди них попадались два раза и женщины, то есть, не до конца ясные бабы с образованием и внешним видом кроме фигуры. Но ни те два раза и ни все другие добрачные случайности не заставили его отказаться от поисков единственно для него возможной подруги, которой получилась Зина, дальняя родня первой жены Сереги Хромова, приехавшая в Москву на покупной промысел и определившаяся к ним на постой. Тогда-то и сверканула молния взаимности, у Сереги на квартире, с первого взгляда сверканула сразу с двух сторон. Оттуда и пошло у них знакомство, тяга и любовь, а после там же у них, но уже на даче и состоялось все, потому что свадьбу тоже там играли, на воздухе, по уговору с Хромовыми. И выходит, когда она шептала, когда слова выговаривала в первую ночь, а он тем словам верил, и трепетала от его касаний, и вздрагивала, заведя глаза к портрету Хромовой бабушки, то уже все про это знала, как бывает, про все-все самое сокровенное и обнаженное между двумя людьми. Знала и сравнивала, сравнивала и знала. И так всегда, всю жизнь потом, всю без остатка вплоть до сегодня. И как после этого существовать теперь, как назад все повернуть, к нетронутости сердечной, к спасительному незнанию бывшему, что давало жить ему счастливым человеком, а не униженным козлом с рогом под крановую башню? Как?
Времени на будильнике было шестой час утра, и Петр Иваныч поморщился. Не от того, однако, что время такое, а потому, как будильник этот тоже от свадьбы к ним перешел в качестве подарка от гостя какого-то по линии Хромовых, и теперь даже такая малость в семейной спальне тоже была ему сомнительна, как неприятная часть обманного прошлого. Зина продолжала покойно спать на любимом левом боку, равномерно выпуская из себя тихое дыханье пополам с негромким носовым присвистом, но на этот раз этот звук не показался Петру Иванычу трогательным и родным — было в нем что-то новое и чужое для него, без прошлой мелодики и успокоительного тепла. Он выскользнул из-под своей части одеяла и перебрался на кухню. Там он открыл кран и долго пил холодную воду, подставив под струю ладонь, как делал долгие годы работы на стройках, от крана водяной разводки в зоне стройплощадки — так ему казалось вкусней. Но на этот раз вода показалась ему излишне пресной и повышенно ржавой и питье удовольствия не доставило. Он утер губы от мокрого и перебрался в туалет. Там тоже хорошо не задалось: стул отчего-то вышел жиже нормы, без видимой причины, хотя внутри он неприятностей по здоровью не ощущал, расстройство явно носило посторонний характер и наверняка связано было с ночными приливами вниз от горла и до нервных окончаний. Чаю не хотелось и поесть чего-либо — тоже. Аппетит пропал, жизнь рушилась на глазах.
Отчего же, — внезапно подумал он, — Зина мне не сказала всей правды раньше? Перед свадьбой, например, или же, хотя бы, перед первой ночью? Я бы тогда, понимаешь… А чего тогда? — переспросил он самого себя. — Не женился бы? Или развелся б, женившись? — Ответ не приходил, потому что был непростым. Очень для него непростым. — Или же женился б все-таки, но до конца не простил бы и мучился весь остаток? — Крюков серьезно задумался. Зубная щетка торчала изо рта наоборот, щетиной наружу, а пасту он вовсе не думал откупоривать, паста была здесь вообще ни при чем. — А с другой стороны, за что не прощать-то? Где вина ее располагается, Зинкина-то? Сопротивлялась без силы? Так, не проверишь теперь, все равно: отбивалась, не отбивалась, каким путем отбивалась. Или ж намеренно дала чужаку Славику: думала, женится, а он и не позвал замуж на деле, отлынил после содеянного, а я, выходит, подобрал, так, ведь? — Изо рта потекла слюна и зависла на небритой щеке. Он вытащил голую щетку и подтер губу кулаком. — Обои они виноваты, — изрек он, обратив взор в зеркало над раковиной. — Обои, но Зинкиной вины меньше — ее, все ж, насиловали, а не его, она первой не нападала, а, в крайнем случае, только плохо защитить себя сумела. Точка!
Решение было с этой минуты принято, и Петр Иваныч с удовлетворением почувствовал, что ему стало на душе немного легче. Действительно, пагубная неясность была отринута в сторону, и ситуация начала помаленьку разглаживаться, выравнивая с каждой минутой наросшие за ночь холмы и заостренные вершины, переводя их в разряд плоскогорий, а порою и равнин. Через час он выпил все же чаю без всего, бултыхнув вовнутрь стакана лишь ложку меда, оделся и уехал на стройку.
Это был понедельник, и первая машина с раствором, как всегда, запаздывала. Поэтому Петр Иваныч, сидя в своей поднебесной кабине в ожидании первой «вира», мог спокойно по второму разу прогнать случившийся с ним кошмар и попытаться по новой расставить знаки жизненного препинания вперед и назад. Если не считать разместившегося по соседству Всевышнего Господа Бога, до которого, впрочем, в жизни Петра Иваныча всегда был надежный недолет, то свидетелем окончательно созревшего на верхотуре важного решения был лишь он сам, пострадавший крановщик Крюков, глава семьи, положительный человек, отец, дедушка и муж. А вердикт его был таким — кто-то обязательно должен за это заплатить: лучше всего, сам Славик, главный в этой позорной истории негодяй, если, конечно, он имеется на белом свете и досягаем до правосудной руки. Если нет, то, значит, кто-то другой, но кроме Зины. Зина по результату получалась последней из виноватых и пострадавшей — так Петру Иванычу было удобней решать. А что не сказала про свое падение ко времени бракосочетания, то это из-за любви к Петру, к его спокойному будущему счастью и счастью будущих детей. Точка!
![Юлиана Еременко - Один шаг, навстречу жизни [СИ]](/uploads/posts/books/4888/4888.jpg)
