Нина Кочубей - Экзамен
Слушая взволнованный голос Зины, я начинала верить, что все — очень даже может быть! — сложится именно так. А почему бы, в самом деле, и нет? У Вадима и Зины так много общего!
Но Зина неожиданно трезвела:
— Размечталась-раскудахталась! В меня влюбится Вадим Лазаренков! Конец света! Да что он, слепой? Никогда этого не будет. Ни-ко-гда. — Она подняла на меня глаза. Я и теперь помню бившиеся в них робкую надежду и боль, я слышу ее тихое: — Да разве дело в этом? Любовь всякая, даже неразделенная, прекрасна. И я буду любить его тайно, молча. Лишь бы он был рядом.
И вот наступила еще одна весна. Я оканчивала предпоследний курс, а Зина навсегда расставалась с институтом. Было уже известно, что она получит диплом с отличием, и многие завидовали ей, потому что отличника могли оставить в городе, рекомендовать в аспирантуру. Зина же — я это знала — с готовностью поменялась бы всем этим с выпускником, получившим на правление в одно с Лазаренковым место. Пусть это будет даже край света!
Как сейчас помню этот день. Мимо дверей, за которыми сидели ректор Геннадий Андреевич, наш декан, преподаватели и весь выпускной Зинин курс, проходили на цыпочках и на каждого, кто был неосторожен, зловеще шипели: «Тш-ш-ш… Распределение!»
Несколько человек с нашего курса, любопытствуя, тоже толпились у дверей. Яша Сомов то ухом, то черным зрачком припадал к замочной скважине и шепотом информировал всех:
— Дорофеева Ивана — в Курган. Зеленину — в село. Название не расслышал…
— Область какая?
— Не знаю… Тише — Коля Капутикян встал…
Я волновалась за Зину. Как-то все сложится у нее? Хватит ли духу попроситься туда же, куда направят Вадима?
— Яша, пусти меня… — жалобно попросила я Сомова.
Он потеснился. Осторожно, боясь дохнуть, я потянула на себя дверь, глянула одним глазом в узкую щель и сразу же увидела Зину. Она сидела совсем близко от членов комиссии, за первым столом, изредка нервно проводя маленькими ладонями по пылающим щекам, как бы пытаясь остудить прихлынувшую к лицу кровь. Несколько раз она нетерпеливо глянула куда-то влево. Я проследила ее взгляд, еще чуточку приоткрыв дверь, и увидела Лазаренкова. Немного бледней обычного, он сидел недалеко от Зины и слегка дрожащими руками — Вадим тоже волновался! — теребил какую-то бумажку. Сейчас беседовали с Гетой Лавровой:
— Согласны ли вы поехать на работу в целинный совхоз «Передовик» — спросил Геннадий Андреевич. Гета несколько секунд помедлила и, пожав плечами, ответила:
— Конечно!
Дальше по алфавиту шел Лазаренков. У меня гулко заколотилось сердце и слегка вспотели ладони. Я изо всех сил притиснулась к щели, чтобы не пропустить ни слова, всё услышать…
— Лазаренков!
Вадим поднялся. Серая импортная куртка на «молнии» мягко облегала его широкие плечи. Я невольно залюбовалась им, горько подумав: «Нет, зря Зина надеется его покорить. Зря».
— …Предлагаем вам новый рабочий поселок в Забайкалье, — сказал Геннадий Андреевич. — Человек вы энергичный, хороший организатор. Там как раз такие и нужны. Как вы на это смотрите?
Лазаренков неслышно переступил с ноги на ногу и, глядя куда-то за окно, в выцветшее летнее небо, негромко произнес:
— Я бы хотел остаться дома, в городе.
— Простите! — удивленно вскинул косматые брови Геннадий Андреевич. — Но здесь учителя не требуются!
— Я согласен на свободный диплом. Работу поищу сам.
Я в растерянности взглянула на Зину, и мне стало страшно. С таким лицом, какое было в эту минуту у нее, встречают внезапную весть о смерти самого близкого человека. Словно боясь закричать, она зажала себе рот рукой и глазами, в которых застыли изумление, боль, стыд, смотрела на Вадима.
— …Но мы не можем, не имеем права, — долетел до меня голос Геннадия Андреевича.
— Почему же? — Лазаренков уже справился с волнением. — Все будет по закону.
У меня справка. От врача. — И, стараясь ни на кого не глядеть, он положил на стол перед комиссией бумажку, которую вертел в руках.
Стало так тихо, что я услышала шелест этой бумажки, когда, сморщившись, словно проглотив что-то неприятное, Геннадий Андреевич брезгливо зацепил ее средним и указательным пальцами и, не читая, положил перед деканом.
И в эту минуту раздался какой-то грохот. Это, с силой отодвинув свой стул, вскочила Ленкова.
— Дальше по списку — я! — закричала она каким-то чужим, будто простуженным голосом.
— Одну минуточку, — попытался остановить ее кто-то из членов комиссии. — Сейчас — Лариков…
— Нет, я! — И Зина даже пристукнула по спинке скамьи ладонью. Ее бледные губы вздрагивали, а грудь и плечи часто поднимались и опускались, как будто в аудитории не хватало воздуха и она задыхалась. Зина сделала шаг вперед и чуть в сторону и очутилась рядом с Лазаренковым. Он смотрел на нее удивленно, немного испуганно, и вдруг показался мне совсем не красивым — каким-то нелепым и жалким! А Зина, судорожно глотнув воздуха, сказала громко, с какой-то клятвенной торжественностью, словно бросала вызов:
— Прошу направить меня на работу в самое отдаленное, самое глухое место нашей страны!
— Подождите, подождите, товарищ Ленкова, — остановил ее ректор. — Что это вы так горячо? Вам-то как раз суждено остаться в нашем институте. Мы предлагаем вам аспирантуру… Подумайте.
— Я подумала, я хорошо подумала, Геннадий Андреевич… Я прошу вас, пошлите меня… туда. А он… он пусть остается!
Зина хлебнула губами еще раз, попыталась еще что-то сказать, но голос ее сорвался, она махнула рукой, села и, к всеобщему недоумению, заплакала.
Уезжала Зина к месту своего назначения в июле. Я помогла донести до вокзала ее немудрящий багаж — чемодан, стопку книг, авоську с продуктами на дорогу. Зина то много и слишком оживленно говорила о своей будущей работе, то умолкала, задумываясь и украдкой смахивая со щек слезинки. Я делала вид, что ничего не замечаю. За все это время имя Лазаренкова не было произнесено ни разу, и я не решалась первой нарушить наш молчаливый уговор.
Сделала это Зина. Когда, добравшись до ее купе, рассовав вещи, мы присели у вагонного окна, Ленкова грустно улыбнулась:
— Вот и кончилась сказка. Сказка о глупой царевне, которая влюбилась в прекрасного принца. А принц-то был вовсе не принц, а заколдованная жаба.
— Не надо, Зина. Ну его!
— Не надо так не надо. А ведь жалко, Инка…
— Кого? Чего?
— Сама еще не знаю. Не разобралась. Сказки жалко! И еще обидно, Слушай, почему бывают вот такие люди? Речистые, фальшивые и бесстыжие. Им что, так легче жить?
— Наверно.
— Хорошо, если он не станет учителем, подыщет себе что-нибудь другое. Фальшивый человек в роли воспитателя — страшно.
— Фальшивый человек — это страшно везде.
Отвернувшись к окну, она опять смахнула украдкой слезу, виновато улыбнулась.
Такой и увез Ленкову поезд: улыбающейся, с покрасневшими от слез глазами. Я долго махала ей с перрона, потом пошла домой и стала ждать письма.
Письма не было. Я понимала: все, что произошло с Зиной, должно как-то перемолоться, утрамбоваться в ее душе. И тогда она напишет. Только бы не раскаялась в своем решении уехать. Ведь выбрала действительно глухомань. Одна, без друзей, без товарищей и близких. Шли дни, а от Ленковой ни строчки. Все понятно, думала я, теперь, когда рядом нет никого знакомых, можно подальше упрятать свою гордыню и реветь. Реветь всласть, выть белугой, до ломоты в висках.
Я окончила институт, уехала почти на самую границу нашей области, за двести километров от родного дома, сюда, в Варесьево… И вот она, весточка от Ленковой… Зинка, Зинка! Где ты? Как ты? Знала бы ты, как важно для меня твое письмо!..
Медленно налила я себе в чашку чаю, забелила его молоком, развернула Зинино письмо, положила рядом-с чашкой, перед глазами:
«Местечко, куда забросила меня судьба, а вернее, куда закинула себя я сама, такая глухомань, что другого такого, я думаю, не существует на всем белом свете. Дорогая Инка! Подружка моя хорошая! Знаю, какой вопрос мучает тебя. Спешу ответить: я счастлива! Честное пионерское! Наш аймак раскинулся среди холмов и первобытных лесов. Я все-таки стала тем первооткрывателем, которому отдельные красноречивые болтуны и трусы якобы завидуют, не в силах оторваться от модерновой тахты и теплой уборной. Здесь красиво! Летом холмы покрыты сказочным ковром цветов, зимой, куда ни глянь, — снега, белые, как рафинад. Так что безрадостность — это лишь на первый взгляд. Да и то для слабонервных.
Встретили меня радушно. Народ тут гостеприимный, добрый, доверчивый. В основном это оленеводы, охотники и их семьи. В неделю раз добирается до нас почта. Чувствуешь, какую глубинку я откопала? Это еще не все! Из всех немногочисленных жителей нашего аймака человек пять-шесть кое-как говорят по-русски. На мои уроки русского языка ходят не только дети — их отцы и матери тоже! К старикам хожу сама.
