Елена Долгопят - Тонкие стекла
Старик какое-то время – он не замечал время – простоял с
“Примой” у колючего шиповника под школьным окном и дождался-таки хозяйку.
Она вернулась с порожним ведром. Очевидно, продала свою китайку после занятия физикой с Сашей Школьниковым. Александром
Степановичем? Допущение, что бармен и есть Степан Петрович, не было еще подтверждено.
Кстати, глядя, как хозяйка достает ключ из-под пыльного половичка на крыльце и отпирает дом, старик подумал, что она, пожалуй, ровесница бармену. Возможно, училась с ним не только в одной школе, но и в одном классе. Сделал такое допущение.
Он даже вот что подумал: она хорошо училась по физике, очень была способная, и не раз, верно, Степан Петрович списывал у нее контрольную или спрашивал смысл закона. Она была в него влюблена, он это знал и пользовался.
Теперь она ездит по утрам к нему в бар заниматься с его сыном.
Кстати, почему в бар? Почему она не занимается с его сыном дома?
Старик услышал тяжелое гудение шмеля и посмотрел на него. Это был красивый шмель. Он опустился в цветок шиповника и затих.
Старик и в задумчивости был внимателен к внешнему миру.
Тут может быть несколько простых ответов. И, возможно, все они верны:
1. Ей удобно заниматься в баре, потому что автобусы по утрам ходят лучше, а ей с китайкой надо выехать пораньше.
2. Она до сих пор влюблена в Степана Петровича и не может отказаться от возможности его видеть.
3. И наконец, – дело в мальчике.
Старик увидел его робким и даже пугливым. Такие до конца жизни боятся оставаться одни в доме. Отец это, конечно, знает, жалеет, может, чувствует себя виноватым и не оставляет одного.
К сожалению, дом Школьниковых не был виден ни из Веркиных окон, ни из Веркиного сада. Он стоял через дом от Верки, садом на пустырь. За пустырем шла улица краснокирпичных трехэтажных домов. Официального названия улицы никто не помнил, все ее звали
– Красная Пресня.
Вечером старик поднялся на третий этаж дома на Красной Пресне и вывернул лампу. Из темноты было лучше видно.
Дом Школьниковых предстал как на ладони.
Старик курил “Приму”. В подъезде было душно и пахло масляной краской. Грязное окошко заросло паутиной. Сад у Школьниковых был ухоженный.
В двенадцатом часу вечера мужчина и мальчик сошли с автобуса и направились к своему дому. Вошли и включили свет. Задернули занавески.
Старик вышел из подъезда. Перешел дорогу. Минул дом Школьниковых и почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Из дома никак не могли смотреть. Смотрели справа. Справа цвела фиолетовыми цветами картошка.
Он остановился закурить. Чиркнул спичкой. Бросил спичку, прошел несколько шагов, оглянулся.
Меж двух борозд стояла старуха. Она была совсем древняя, в темном платье и темном платке. В толстых очках. Она собирала колорадских жуков в жестянку с бензином в свете уличного фонаря.
Неподходящий свет для жуков.
Старик почему-то испугался. Он, когда оглянулся, столкнулся глазами со старухой. Из-за толстых очков ее глаза были большие и внимательные.
Старик быстро пошел к дому. Он не оглядывался.
Уже дома он подумал, ну чего я испугался, старуха наверняка знает мою старуху и, значит, обо мне. Может, они подруги. И, конечно, ей интересно меня разглядеть. Такое допущение.
Дома старик спросил Верку, нет ли у них его фотографии в молодости. Верка бросилась доставать альбом…
Он смотрел альбом под настольной лампой, Верка сидела наискосок и, когда он спрашивал, тихо говорила, кто есть кто. Только когда он спрашивал.
Человек, за которого выдавал себя старик, в молодости был высок и красив, но старику не понравился. Он даже сказал разочарованно:
– Мне казалось, я лучше был.
Молодой человек сидел с молодой женщиной на парковой скамейке и держал в пальцах липкий тополиный листок. Молодая женщина была беременна.
– Это я с вами, – сказала Верка.
Уже позже, когда вся эта история действительно стала историей, старик понял, почему ему не понравился молодой человек. Молодой человек не хотел быть там, на скамейке, или с той, на скамейке.
Во вторник у Верки был рабочий день, и старик остался один дома.
Ранним утром он слышал, как Верка встала, сходила за водой, выпила чай. Она все делала тихонечко, но он все равно слышал своим тонким слухом.
На него вдруг нашло ощущение, что он маленький мальчик, что у него каникулы, но это ощущение было секундным. У мальчика впереди было время, а у него вечность. Времени совсем не было.
Верка вымыла посуду и ушла. Он слышал через открытую форточку, как скрипнула за ней калитка. Потом он задремал. Проснулся через час. Верка оставила на столе пространную записку с орфографическими ошибками. Записка была освещена солнцем сквозь листья яблони. Верка писала, что обед в холодильнике, и если старик захочет есть, то пусть ни в коем случае не ждет ее,
Верку, а ест. Она же придет на обед в 12.30, придет не одна, с подругой. Подруга тоже живет одиноко, и они всегда обедают вместе. У Верки, потому что подруга готовить не любит и не умеет. “Посуду не мойте!” – восклицала Верка.
Старик выпил пустого чаю из синей чашки с золотой каймой и закурил “Приму”. Перед ним было окно, и он смотрел сквозь него на тропинку, ведущую к калитке. Он видел, как соседка прошла с ведрами за водой. И вернулась. В воде качалось яркое солнце.
Кошка легла на тропинку. Облако загородило солнце, но ненадолго.
Старик подумал, может, Верка права, может, стекло истончается со временем от взгляда человека. Он даже встал и потрогал стекло. И ему правда показалось, оно тоньше в точке, где тропинка.
На конце указательного пальца появилась почтальонша. Он обрадовался. Ему вдруг захотелось узнать из газеты, что делается в мире. Ему показалось, он слишком давно в этом доме на Казанке…
Но почтальонша с газетами прошла мимо. Верка ничего не выписывала.
Старик решил газету купить.
Киоск был на Красной Пресне.
Картошка цвела фиолетовым. Старик шел медленно, потому что вообще не умел ходить быстро. Он несколько шагов прошел вдоль фиолетовой картошки и почувствовал взгляд в спину. Взгляд был не со стороны картошки на этот раз.
Старику казалось, он идет медленнее, чем всегда. Он не мог быстрее.
Старик прошел до участка Школьниковых и решил увидеть, откуда на этот раз смотрит на него старуха. И повернулся вдруг.
Картошка по правую руку, по левую – сад: три яблони, вишня, флоксы у забора. Старухи он нигде не увидел, но догадался, что она за черным окном дома, смотрит сквозь стекло на тропинку, и стекло истончается.
Что-то ухнуло в воздухе, и старик вздрогнул. Потом сообразил, что это завод сегодня работает.
Центральных газет в киоске не было, и старик купил местную.
Сложил и спрятал в карман белого пиджака, после уж сообразил, что испачкает пиджак типографской краской.
Он пошел домой кружным путем, мимо школы, не хотел лишний раз попадать под взгляд старухи.
В школе шел ремонт. Рабочие курили на крылечке и пили пиво. Над ними шумели столетние тополя. Был только июль, но листья уже опадали с этих тополей, не пожелтевшие, а просто высохшие. Под ногами шуршали листья и черные грачиные перья.
От школы уже была видна золотая китайка.
Солнце скрылось за серой пеленой, и все стало серое, даже зелень, только маленькие яблочки оставались золотыми. Был бы я художник! – подумал старик. Ему стало страшно жаль, что жизнь прошла, а он ни кем не был: ни художником, ни машинистом. Ничего не пережил. Так страшно.
Старик постоял у калитки перед запущенным садиком. На него смотрели давно не мытые окна. Ничьих взглядов он не чувствовал.
Вообще, все было тихо.
Старик не сумел бы объяснить, как он решился на такое, может быть, чтобы пережить еще что-то, пока жив.
Он повернул щеколду и вошел в садик. Прошел мимо золотых яблок в серой траве, поднялся на крыльцо и достал из-под пыльного половика ключ.
Убранством дом был схож с Веркиным, только запущенный.
“Декабрист” на подоконнике стоял весь сухой. Старик открыл тумбочку под телевизором и достал альбом с фотографиями. Он устроился с фотографиями за столом, чтобы видеть тропинку.
В отдельном черном конверте он нашел фотографии Степана
Петровича. Все они были сложены в хронологическом порядке. На обороте каждой простым карандашом отмечен год, иногда – запечатленное событие.
Она действительно училась со Степаном Петровичем в одном классе.
Интуиция не подвела старика. И действительно была в него влюблена, только влюбленная женщина могла собирать эти фотографии.
Старик перекладывал фотографии осторожно, чтобы не нарушить порядок времени.
Впервые Степан Петрович женился в восемнадцать лет, за несколько дней до проводов в армию. После армии прожил с женой полгода.
Была фотография “Отмечает развод”. Он был пьян и весел за столом. Через пять лет вновь стоял под руку с женщиной в белом платье.
