Александр Чуманов - Три птицы на одной ветке
Но Алевтина Никаноровна сделала по-своему. В одно из воскресений, накормив Бильку повкуснее и надев парадный с блестящими заклепками ошейник, бабушка отправилась на «птичий рынок», встала среди собачьих заводчиков, цену назначив символическую, чтобы сразу всем было ясно, в чем тут дело.
И сразу стали докучать покупатели совершенно определенного сорта — упоминавшиеся уже вольные стрелки, истинные помыслы которых явственно читались на колоритных рожах.
Разумеется, отдать Бильку им было бы делом вернейшим. Но во-первых, бабушка имела самые гуманные намерения, а во-вторых, этот сообразительный розовый подлец словно бы в один момент переродился — он преданно заглядывал хозяйке в глаза, жался к ногам и так жалобно скулил, что не каждый бы выдержал.
Но Алевтина Никаноровна нашла в себе силы не купиться на банальный, откровенный подхалимаж. Она возвысила цену — не так, чтоб значительно, однако достаточно для того, чтобы любители собачатины отстали; отказала нескольким интересовавшимся, которые не отвечали заранее намеченному ею внешнему стандарту, и наконец уже на пределе морально-физических сил сдала пса некоему интеллигентному с виду господину. Но помимо поводка, вручила господину бумажку с телефонным номером…
Интеллигент целую неделю мужественно, но безуспешно внушал животному любовь к себе, а также к своим домочадцам, коим и купил Бильку в подарок на день, кажется, энергетика.
Две недели отбыл Билька на холодной лоджии, никого к себе не подпуская и не притрагиваясь к еде, а когда к нему пытались приблизиться с самыми добрыми намерениями, он устрашающе рычал, и глаза его горели лихорадочным блеском.
Когда раздался судьбоносный звонок, бабушка, удивительным образом угадав, что звонят насчет Бильки, кинулась к аппарату, продемонстрировав поразительную для ее возраста и комплекции удаль. И даже не поломавшись для порядка, рванула на другой конец города вызволять из узилища несчастного заключенного. На том конце провода изъявляли готовность привезти песика к подъезду на автомобиле, но только утром, на что бабушка высказалась в том смысле, что для нее в удовольствие лишний раз прошвырнуться на трамвае по слякотному и плохо освещенному городу, подышать свежим городским воздухом, потому что за прошедшие две недели она ни разу не выходила из дома.
Конечно, Алевтина Никаноровна рассчитывала, что переживший столь сильное душевное потрясение нехороший мальчик осознает свою неправоту и проникнется наконец подобающей благодарностью к ней. И разумеется, она ошиблась. Пес оказался ничуть не лучше людей, среди которых тоже редко попадаются экземпляры, способные помнить добро, тем более благодеяние.
Встреча двух любящих сердец была, однако, бурной и трогательной, Билька скакал, выл, из глаз его катились крупные слезы, хозяйка, правда, не выла и не скакала, но слез тоже не могла сдержать.
А уже на следующий день Билька чуть не откусил бабушке палец, когда она пыталась отнять у него варежку, с которой ему приспичило поиграть. Было очень больно, кровь долго не могли унять, бабушка от дикой боли громко проклинала себя, но ни дочь, ни внучка ей не посочувствовали, наоборот, высказывали удовлетворение, мол, поделом тебе, глупая старуха.
6.Софочка сперва казалась совершенно обычным ребенком, но когда ее папа, бросив семью, вернулся к родителям, словно ветхозаветный блудный сын, с девочкой что-то произошло. Незаметное на первых порах.
Возможно, что в том нежном возрасте девочка приняла исключительно важное решение либо даже несколько взаимосвязанных решений, во исполнение которых у нее стал неуклонно формироваться своеобразный характер, который потом здорово помогал в суровой жизни, хотя подчас и осложнял ее.
Не исключено, что сама Софочка эти осложнения таковыми отнюдь не считала, потому что поступки, из-за которых многие люди рано или поздно раскаиваются, у нее ничего, напоминающего раскаяние, отродясь не вызывали, правда, характер у девочки получался очень скрытным, так что судить о каких бы то ни было движениях ее души — занятие довольно неблагодарное.
Когда муж с Эльвирой развелся, в помощь несчастной покинутой женщине была откомандирована мать Алевтины Никаноровны бабушка Матрена, приходившаяся Софочке, соответственно, прабабкой. Старая Матрена честно исполняла обязанности няньки широкого профиля до самого конца, Софочка уже в шестой класс ходила, а прабабушка все была при ней, наверное, была бы и дальше, кабы не смерть.
И эта повидавшая много страданий женщина, никогда никому ни на кого не жаловавшаяся в полном соответствии с правилами всех российских репрессированных, человек, щедро наделенный от природы бесконечной добротой и невероятной склонностью к самоотречению, словно бы ей одной досталось душевности за всю родню, умирая, произнесла совершенно отчетливо: «Я всех за все прощаю. Только Софью простить не могу. Хоть она и ребенок…»
С тем бабушка Матрена отправилась в другой мир. А последние ее слова сделались самой большой семейной загадкой. Однако абсолютно ясно одно: чтобы так обидеть ангельской кротости существо, надо проявить особые способности. В некотором смысле — гениальные…
Но вообще-то отсутствие второго родителя не было сопряжено со сколь-нибудь существенными лишениями. Как и ничто не заставляло думать, что его присутствие обеспечивало бы некие дополнительные радости и блага. Безотцовщина — это никакая не редкость в любые времена, а мать не жалела для Софочки ни ласки, ни денег, ни трудов, замуж больше ни разу не выходила, перебиваясь все последующие годы случайными и непродолжительными утехами, компенсируя бабью неутоленность трудовыми порывами и социальной активностью, которые давали сносное материальное удовлетворение, а также посильную благодарность общества.
Софочка, едва начав обучаться в школе, сразу обратила на себя внимание ответственным отношением к учебе и плохо скрываемым презрением к окружающим. То есть способности у девочки были хорошие, однако вряд ли выдающиеся, но полное отсутствие стадного инстинкта приводило в замешательство повидавших многое на своем веку «стажистов». С одной стороны, конечно, им в институтах читали, что проявление личности ребенка должно всемерно приветствоваться, а с другой стороны, коллективизм еще никто в ту пору не отменил — так и торчали эти Сцилла с Харибдой посреди бурного океана развитого, на глазах разваливающегося социализма — впрочем, советский коллективизм, как символ и рычаг давления, уже имел только видимость нерушимой твердыни, а сам стремительно разрушался посредством процесса выветривания. И если кто-то противопоставлял себя коллективу, то зачастую у коллектива уже недоставало темперамента, чтобы пригвоздить отщепенца к позорному столбу.
Однако за десять лет пришлось сменить четыре школы, и один год Эльвире пришлось провожать да встречать свою отличницу, что было крайне обременительно для служилой женщины, как раз в те поры достигшей пика своей карьеры.
Школу Софочка закончила на одни пятерки, но зловредные интриганы медаль ей не дали. Мотивировали недостаточной общественной активностью, что наверняка имело место, однако и медалисты у них, по свидетельству опять же Софочки, не больно-то активничали. Так что, можно считать, святая месть коллектива состоялась.
Разумеется, тут маху дала Эльвира. Ведь была она не последним человеком в городском пищеторге, а чего стоит перед таким влиятельным советским учреждением какая-то весьма средняя школа?
Но Эльвира частой гостьей в школе не была, нужды в общении с унылой педагогической серостью не ощущала, время упустила… Так что на медаль пришлось попросту плюнуть.
В конечном счете случай с медалью послужил Софочке полезным уроком. Не в том смысле, конечно, что научил впредь уважать мстительное большинство, а заставил считаться с объективной реальностью, уразуметь жизненную необходимость компромисса.
И в дальнейшей жизни Софочка вела себя более зрело. Нет, она не стала убежденной поклонницей принципа «Один — за всех…», она уступила вездесущему коллективу лишь самую минимальную толику своей внутренней территории, но уже формально к ней стало невозможно придраться. Все вокруг понимали, что эта девушка с открытым лицом и широко распахнутыми, как бы наивными глазами в глубине души всех и все презирает, но она со всеми была ровна в обхождении, предельно вежлива и даже, могло показаться, благожелательна, однако ни о какой любви, тем более дружбе речи быть не могло. И не стоило ни о чем Софочку просить. У нее всегда находились причины вежливо, но категорически отказать.
Забегая вперед, скажем: что такое любовь, Софочка хотя и с большим опозданием, но все-таки, кажется, узнала; а вот насчет дружбы можно утверждать категорически — нет, это уж слишком…
