Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции
Так оно поначалу и было…
Если смотреть к югу, в сторону реки, то участок справа взял профессор из местного Политехнического института, милый вислоносый очкарик Решевский. Однако у него денег хватило лишь бетонный фундамент заложить, а потом он заболел. И долго его участок пустовал. Углевы, приходя на свои грядки, конечно, поглядывали за бечевку, соединяющую столбики: не учинил ли у соседа какую пакость хулиганистый народец. Бетонные блоки тяжелы, их не утащить (хотя в нынешнем году уже и кранами воруют!), но брус и доски, что сложил профессор под открытым небом, наивно обмотав проволокой, исчезли мгновенно.
Затем сюда явился на белой “Ниве” темноликий человек по имени Тимур, подъехал экскаватор, сгреб и отбросил бетонные балки в сторону, к яру, и принялся копать котлован. Но началась осень, полили дожди, и яма осталась на зиму. Весной этого Тимура застрелили где-то в городе, и вскоре Углевы увидели, как возле котлована фотографируются новые хозяева: в просторных одеждах, в шляпах, добродушные. Они представились: Никипеловы, муж работает в Дорстрое, жена – в торговле, дочка учится в четвертом классе, ах, жаль, что не в школе, где преподает прославленный учитель…
Приползли два автокрана, уложили в высохшую яму балки, подрулили грузовые машины с красным и белым кирпичом, засуетились рабочие, как муравьи, принялись складывать коттедж. Для них сюда был доставлен вагончик, и отныне стало можно, хоть это и неловко, попросить иной раз соседей, чтобы их рабочие, коли они тут ночуют, присматривали за деревянным домиком Углевых. Углевское строение из бруса – пока без крыши – уже утвердилось на бетонном фундаменте. Хорошо еще, в свое время Валентин Петрович послушался Решевского и тоже купил балки, теперь у него внизу погреб и кладовка, и все это можно запирать. А ведь случалось не раз – как ни прячь, как ни заваливай травой или ветками – неизвестные люди уносили с участка то лопату, то ведро.
Но с соседями справа по-прежнему не везло: коттедж недостроенным пошел под зиму, долго стоял с затянутыми пленкой окнами первого, готового этажа. В нынешнем году фасад принялись крушить ломами и кирками, видимо, с намерением воздвигнуть хоромы по иному плану.
Какие огромные труды насмарку! Куда делись Никипеловы, Бог весть. И в городе их Углев более не видел. Неужто беда какая? Однажды стояли рядом, курили, глава семьи, милый, лысый, как шарик, почему-то вдруг решил рассказать Углеву, что один их дальний родственник пострадал за острый свой язык, попал во Владимирскую тюрьму… правда, у него фамилия чуть другая – Некипелов…
– Стишки он сочинил… про обыск… – и Никипелов, оглядываясь, пробормотал такие строки:
Такого шмона, право, еще не видел мир.
Нагрянула орава изысканных громил.
Не прежних белоручек – отменных мастеров,
Промяли каждый рубчик, вспороли каждый шов.
Какой-то хитрый лазер таращил мутный глаз.
А самый главный слазил руками в унитаз…
А я, как будто дачник, смотрел на тот погром.
Что ищут? Передатчик? Иль провод в Белый дом?
Но было все не ново, я знал: и в этот раз
Они искали слово, которое вне нас.
– Коля!.. – окликнула, выйдя из-за строящегося коттеджа, супруга
Никипелова.
И он быстро закончил, крутя рукой с зажатой сигареткой:
– Ну, которое… взрывало их троны и замки…
Пылало, как горнило, облив зарей восток…
Хранило и казнило, и называлось – Бог.
– Опять ты это людям читаешь? – с испугом в глазах сказала женщина.
– Выдумывает он все, Валентин Петрович!.. Идем, надо рабочим показать, какие будут подоконники…
Помнится, Углев тогда подумал: какое странное время!.. Еще недавно боялись сознаться, что в роду есть родственники-диссиденты, а сейчас вот уже и гордятся… хотя до сих пор везде правит, по сути, все та же еще партия. Но куда же уехали Никипеловы? Не из-за родственника же исчезли? Нет, конечно. Да и вряд ли они с тем Некипеловым родня.
А новые хозяева участка, угрюмые, в узких зеркальных очках, на трех машинах – на “джипе”, “хонде” и “сонате” – приезжали на стройку редко. Теперь в вагончике жили строители-таджики. Работая, они включали громко восточную музыку и перекликались на непонятном языке с вкраплениями русского мата.
Если же говорить об участке слева, то он пустовал лет пять.
Наверное, потому, что оказался на довольно крутом склоне. Но нашелся хозяин и на него, сгрудилась техника, Углевых поразил американский огромный “Кательпиллер”, начали рыть котлован странной формы и даже забили несколько свай. И снова все затихло. И лишь года три назад появился новый владелец – это и был Игорь Ченцов, молодой бизнесмен, у которого сейчас в гостях, в бане, на верхнем ярусе, лежал Углев и пропекал свое тело до изнеможения.
Игорь, огородившись каменным забором, завез на галечник участка несметное количество машин земли под цветы и плодовые кусты, и вскоре он сам, и жена, и дети, когда подходили к забору, высились над ним по пояс и напоминали Гулливеров, попавших в Страну лилипутов. А уж коттедж вознесся над обрывом – куда тебе Ласточкино гнездо со знаменитой крымской гравюры (по следам Пушкина).
И баня, в которой сегодня Валентин Петрович оказался, отменная. Надо бы ему уже сойти с полка прочь, сползти в воду, но не хотелось ни о чем ни с кем говорить. Тем более что в этой компании внезапно оказался Шамоха Кузьма Иванович, можно сказать, бывший наставник
Углева, а впоследствии завистник и гогочущий лжец, попортивший много крови младшему коллеге. У него дача, вернее, вагончик, тоже тут неподалеку, за сосенками. Когда-то был Углев у старика, пиво пил с высохшей, почти картонной воблой… Лучше не вспоминать.
“Нет, нет, полежу до упора… потом выпью вина, скажусь пьяным и уберусь. Конечно, очень знойно, сгореть можно, но уж лучше так, нежели видеть его…”
Или Углев, ко всему прочему, еще и проверял себя? Мол, ты, Кузя, трухля, дедок, а я еще ничего. Но в последние годы и самого Углева неприятно удивила странная слабость, являвшаяся перед сном. Словно исчезли все желания: не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор.
Обнимешь стареющую жену – от жалости заплакать хочется. Только и ждешь встречи с детьми в школе, там оживаешь… но тоже странно: словно через стекло их видишь… С недавней поры почувствовал себя невероятно одиноким. Может быть, пора готовиться к смерти? А что, уже за пятьдесят. Или еще он поживет-поработает? Еще изумит кое-кого? Хотя самый главный праздник у него Кузьма украл. Но об этом больше ни слова. Тем более при этих людях. Расслабься, лежи на раскаленных досках. Порази своей выдержкой молодых людей. Двое брательников-то Калиткиных выдержали не больше двенадцати минут. А ты уж куда дольше…
5.
А тем временем Кузьма Иванович рассказывал, тараща сизые совиные глаза, поглядывая на часы, словно влипшие в волосатую руку (никогда с ними не расстается: шестигранные, командирские, заводятся сами по себе), и шевеля бороденкой, напоминавшей водоросли, в которые заплыл красный окунь:
– Он хоть и бледный интеллихэнт, тоже ничего… Сиречь переплывает.
– Но ты туда и обратно! – уважительно поднял большой палец Толик. -
Он тебя из зависти и пнул из школы. Скажи нет?
– Наверно, – хохотнул Кузьма Иванович. – Нича-а! Я и в железнодорожной покажу им всем кузькину мать! – и наставительно: -
Я, господа, с бездомными ребятишками работаю. Мы еще померяемся славой. Я не обижаюсь. Он все ж таки сына потерял. А у меня… приемный, можно сказать, сынок всем детям СНГ фитиль вставил!
Братья Калиткины покивали, мокрые телом, блестящие, будто облитые с головы до ног жидким стеклом, после выпитого десятка бутылок пива.
Тут многие знали, что бывший ученик Кузьмы Ивановича (да и Углева – по литературе) – нынче прославленный в Америке молодой профессор
Алеша Иконников. Буквально из школы шагнул в университеты США и наполучал кучу всяких званий и грантов. Ему еще двадцати трех нет.
Быть ему лауреатом Нобелевской премии. Младший Калиткин, Федя, со значительным видом напомнил:
– Мы ему за пять дней паспорт нарисовали… пусть знают наших!
– А дома не хочет? – усмехнулся смуглый. – Конечно.
– Наука не зна-ает Ро-одины, а Ро-одина знает своих сыновей, – пропел, как дьякон, басом Кузьма Иванович и сунул крупные губы в рюмку с водкой. Затем картинно откинулся на спинку дивана: – Кому охота сидеть в говне? И семьи у него нет. Отец сгинул где-то, мать – больной человек. А я держать не буду. Если бы за титьку, если бы это девка была…
Братья Калиткины переглянулись и заржали:
– Ну дед!.. ну молоток!..
– Я сто раз мог уехать, но родные… это – святое, – без улыбки проскрипел смуглый. – Он предатель.
Кузьма Иванович вздохнул, снова вытаращил и убрал глаза. Чужому человеку с Кавказа как объяснишь? Игорек пригласил незнакомца и не сказал, кто он, этот смуглый. Если для него родина – самое святое, чего же он не там, в Чечне, или еще где на Кавказе?
