Габриэль Маркес - Море, где исчезали времена
— Прекрасно, Патрисио, — продолжал сеньор Эрберт, — А теперь скажи нам: что ты умеешь делать?
— Много чего.
— Выбери что-нибудь одно, — сказал сеньор Эрберт, — То, что умеешь лучше всего.
— Ладно, — ответил Патрисио, — Я умею подражать голосам птиц.
Снова послышался одобрительный шум, и сеньор Эрберт обратился к собравшимся:
— А теперь, сеньоры, наш друг Патрисио, который великолепно подражает голосам птиц, изобразит нам пение сорока восьми разных птиц — и таким образом разрешит свою величайшую проблему.
И тогда Патрисио, перед удивленно притихшей толпой, начал подражать пению птиц. То свистом, то клекотом он изобразил всех известных птиц, а чтобы набрать нужное число — и таких, которых никто не мог узнать. Когда он закончил, сеньор Эрберт попросил собравшихся поаплодировать и отдал ему сорок восемь песо.
— А сейчас, — сказал он, — подходите по очереди. — До этого же часа завтрашнего дня я буду здесь разрешать ваши проблемы.
Старый Хакоб узнавал о происходящей суматохе из разговоров проходивших мимо людей. С каждым новым известием сердце у него распирало все больше и больше, пока он не почувствовал, что оно вот-вот разорвется.
— Что вы думаете об этом гринго[2]? — спросил он.
Дон Максиме Гомес пожал плечами.
— Может быть, он — филантроп.
— Если бы я умел что-нибудь делать, — сказал старый Хакоб, — я тоже мог бы решить свою маленькую проблему. У меня-то ведь и вовсе ерунда: двадцать пeco.
— Вы отлично играете в шашки, — сказал дон Максиме Гомес.
Старый Хакоб, казалось, не обратил внимания на эти слова. Но оставшись один, завернул в газету игральную доску и коробку с шашками и отправился на поединок с сеньором Эрбертом. Он ждал своей очереди до полуночи. Наконец сеньор Эрберт нагрузил своими баулами двоих мужчин и распрощался до утра. Он не пошел спать. Он появился в лавке Катарино, в сопровождении мужчин, которые несли его баулы, а за ним все шли толпой люди со своими проблемами. Он решал их одну за другой, и решил столько, что в конце концов остались только женщины и несколько мужчин, чьи проблемы были уже решены. В глубине комнаты одинокая женщина неторопливо обмахивалась какой-то рекламной, словно веером.
— А ты, — крикнул ей сеньор Эрберт, — у тебя что за проблема?
Женщина перестала обмахиваться.
— Я вашего праздника не касаюсь, мистер, — крикнула она через всю комнату. — Нет у меня никаких проблем, я — проститутка, так уж у меня устроено нутро.
Сеньор Эрберт пожал плечами. Он пил холоднее пиво, стоя рядом с баулами, в ожидании новых проблем. И потел. Немного позже женщина отделилась от сидевшей за столиком компании и тихо заговорила с ним. У нее была проблема в пятьсот песо.
— А ты за сколько идешь? — спросил ее сеньор Эрберт.
— За пять.
— Скажи пожалуйста, — сказал сеньор Эрберт. — Сотня мужчин.
— Это ничего, — сказала она. — Если я достану денег, это будет последняя сотня мужчин в моей жизни.
Он окинул ее взглядом. Она была очень юной, хрупкого сложения, но в глазах была твердая решимость.
— Ладно, — сказал сеньор Эрберт.
— Иди в комнату, а я буду тебе их присылать, каждого с пятью песо.
Он вышел на улицу и затряс колокольчиком. В семь часов утра Тобиас увидел, что лавка Катарино открыта. Все было тихо. Полусонный, отекший от пива сеньор Эрберт следил за поступлением мужчин в комнату девушки. Тобиас тоже пошел. Девушка узнала его и удивилась, увидев в комнате.
— Ты тоже?
— Мне сказали, чтобы я вошел, — сказал Тобиас, — Дали пять песо и сказали — не задерживайся.
Она сняла с постели мокрую от пота простыню и подала Тобиасу другой конец. Простыня была тяжела, как брезент. Они отжали ее, выкручивая за концы, пока она не обрела свой нормальный вес. Перевернули матрас, и с него тоже закапал пот. Тобиас проделал все, на что был способен. Перед тем как уйти, он добавил пять песо к растущей горке бумажек рядом с постелью.
— Присылай всех, кого увидишь, — наказал ему сеньор Эрберт, — не знаю, справимся ли мы с этим до полудня.
Девушка приоткрыла дверь и попросила холодного пива. Несколько мужчин ждали своей очереди.
— Сколько еще? — спросила она.
— Шестьдесят три, — ответил сеньор Эрберт.
Старый Хакоб весь день ходил за ним со своей игральной доской. К вечеру его очередь подошла, он изложил свою проблему, и сеньор Эрберт принял его предложение. Они поставили два стула и столик прямо на большой стол, посреди заполненной народом улицы, и старый Хакоб начал партию. Это был последний ход, который он сделал обдуманно. Он проиграл.
— Сорок песо, — сказал сеньор Эрберт, — и я даю вам фору в две шашки.
Он снова выиграл. Его руки едва касались шашек. Он играл сосредоточенно, предугадывая ходы противника, и все время выигрывал. Собравшиеся устали следить за их игрой. Когда старый Хакоб решил сдаться, он был должен пять тысяч семьсот сорок два песо и двадцать три сентаво. Он не пал духом. Записал цифру на бумажке и спрятал ее в кармам. Потом сложил доску, положил шашки в коробку и завернул все в газету.
— Делайте со мной, что хотите, — сказал он, — но это оставьте мне. Обещаю вам играть весь остаток моей жизни, чтобы собрать эту сумму.
Сеньор Эрберт посмотрев на часы.
— От души сочувствую, — сказал он. — Срок истекает через двадцать минут.
Он подождал и убедился, что противник выхода из положения не нашел.
— Больше у вас ничего нет?
— Честь.
— Я имею в виду, — объяснил сеньор Эрберт, — что-нибудь такое, что меняет цвет, если пройтись по нему кистью, намазанной краской.
— Дом, — сказал старый Хакоб так, будто отгадал загадку, — Он ничего не стоит, но это все-таки дом.
Вот так и получилось, что сеньор Эрберт получил дом старого Хакоба. К нему перешли также дома и имущество всех тех, кто не смог выполнить условия, но зато он устроил целую неделю веселья с музыкантами, фейерверками, циркачами-канатоходцами и сам руководил праздником. Это была памятная неделя. Сеньор Эрберт говорил о чудесной судьбе поселка, нарисовал даже город будущего с огромными стеклянными зданиями, на плоских крышах которых будут танцевальные площадки. Он показал его собравшимся. Они удивлялись, пытаясь найти себя в ярко раскрашенных сеньором Эрбертом прохожих, но те были так хорошо одеты, что узнать их было невозможно. От всего этого у них начинало болеть сердце, Они смеялись над тем, над чем прежде плакали в октябрьские дни, и жили отуманенные надеждой, до тех пор пока сеньор Эрберт не позвонил в колокольчик и не объявил, что праздник окончен. Только тогда он решил отдохнуть.
— Вы умрете от такой жизни, какую ведете, — сказал старый Хакоб.
— У меня столько денег, — сказал сеньор Эрберт, — что нет никакого смысла умирать.
Он повалился на постель. Он спал дни и ночи, храпя, как лев, и прошло столько дней, что люди, устали ждать, Им пришлось откапывать крабов и есть их. Новые пластинки Катарино стали такими старыми, что никто не мог слушать их без слез, и пришлось закрыть Много времени спустя после того, как заснул сеньор Эрберт, в дом старого Хакоба постучал священник. Дверь была заперта изнутри, Спящий при дыхании вбирал так много воздуха, что некоторые предметы, став легче, начали парить над землей.
— Я хочу с ним поговорить, — сказал священник.
— Придется подождать, — ответил старый Хакоб.
— У меня мало времени.
— Садитесь, падре, и подождите, — повторил старый Хакоб. — А пока, сделайте одолжение — поговорите со мной. Я уже давно ничего не знаю, что делается на свете.
— Люди уходят. Скоро поселок станет таким, как прежде. Вот и все новости.
— Вернутся, — сказал старый Хакоб, — когда над морем снова будет запах роз.
— Пока что надо как-то сохранить иллюзии у тех, кто еще остался, — продолжал священник, — Надо срочно начать строительство церкви.
— За этим вы и пришли к мистеру Эрберту, — сказал старый Хакоб.
— Именно так, — сказал священник, — Гринго очень добры.
— Тогда ждите, падре, — сказал старый Хакоб. — Может, он и проснется.
Они стали играть в шашки. Партия была длинная и трудная, они играли ее много дней, но сеньор Эрберт не проснулся. Священник в конце концов пришел в отчаяние. Он везде бродил с медной тарелочкой для пожертвований на строительство церкви, но ему мало что удалось собрать. От этих упрашиваний он становился все прозрачнее, кости его начали стучать друг о друга, и однажды в воскресенье он приподнялся над землей на две кварты, но об этом никто не знал. Тогда он сложил в один чемодан одежду, в другой собранные деньги и распрощался навсегда.
— Запах не вернется, — сказал он тем, кто пытался его отговорить. — Надо смотреть правде в глаза — поселок погряз в смертных грехах.
Когда сеньор Эрберт проснулся, поселок был таким же, как прежде. Дождь месил грязь, оставшуюся после многочисленных толп, земля снова стала бесплодной и черствой, будто кирпич.
