Себастьян Фолкс - Неделя в декабре
— Хм, — фыркнул Ланс и, быстро принюхавшись к книге, перебросил ее обратно жене, — у нее больше спонсоров, Соф, чем отметок о нарушениях в твоих водительских правах.
В эти мгновения владелец хедж-фонда Джон Вилс вглядывался в один из четырех плоских мониторов, висевших над его рабочим столом. Офис Вилса находился в высоком безликом здании на Олд-Пай-стрит, единственном строении подобного рода на тихой жилой улице района Виктория, — из его окон открывался вид на византийские купола и пегую кирпичную кладку Вестминстерского собора, чьи колокола как раз сзывали верующих на раннюю утреннюю мессу.
Выходные дни позволяли Вилсу побыть в офисе одному, без помех. Именно в эти часы он старался дать своему рыночному инстинкту полную волю, дабы тот мог отыскать верное направление действий, не отвлекаясь на электронную почту, телефонные звонки и вторжения подчиненных. Не то чтобы в этом офисе бывало когда-нибудь шумно — он и в рабочие дни казался большинству посетителей на редкость спокойным. Сам Вилс говорил мало, поскольку очень серьезно относился к вопросам безопасности. И хотя офис регулярно проверяли на наличие подслушивающих устройств, Вилс взял себе за правило не произносить вслух ничего такого, что могло бы, дойдя до чужих ушей, привести к неприятностям. Большую часть самых деликатных своих сделок он заключал в кофейне «Фолджер» на вокзале Виктория, либо в ресторане «Моти-Махал», стоявшем в Ватерлоо под закопченным мостом, либо — пользуясь одним из шести своих сотовых телефонов — в проулке, отходившем от Олд-Пай-стрит за «Пибоди Билдингс». Марк Безамьян, его человек в Нью-Йорке, говорил Вилсу, что девяносто пять процентов успешных судебных преследований, возбуждаемых органами власти, построены на компромате, полученном посредством перехвата электронной почты.
Вилс ею не пользовался. Своим клиентам и контрагентам, слишком влиятельным, чтобы их можно было игнорировать, Вилс предлагал обращаться к нему по довольно невнятному адресу [email protected], однако потребовал от своей технической службы заблокировать опцию «отправить» — это гарантировало, что он никогда не ответит даже на самое провоцирующее послание. Прибегал он еще к одной хитрости. Компания, которая поставляла средства защиты, предлагала свои услуги также по электронной почте, но поскольку ею никогда не пользовались, она не могла контролироваться властями.
Главным критерием при подборе секретарш в компании «Капитал высокого уровня» была беззвучность поступи. Менеджеры компании работали за толстыми дверьми звуконепроницаемых кабинетов; Вилс каждый день обходил офис, однако многолюдных совещаний избегал. Аналитики приходили к нему, и уходили, и писали свои отчеты на бесшумных клавиатурах. И все они были людьми худощавыми. Тучности Вилс не терпел, она раздражала скрытого в нем аскета. Мужчины компании носили темно-серые костюмы, никогда не темно-синие; красные и розовые рубашки были запрещены; от женщин требовались юбки по колено и черные чулки. В летнее время кондиционеры включались на полную мощность, в зимнее обогреватели накалялись так, что к ним опасно было притрагиваться. Вилс брал со своих инвесторов тридцать процентов от их ежегодных прибылей, но брал также — в виде вознаграждения за управление ими — и три годовых процента от стоимости фондов (без учета кредитного плеча), что позволяло ему, не ударяя пальцем о палец и даже не заключая новых сделок, зарабатывать далеко не один миллион в год. Так что оплата счетов за электричество для него проблемы не составляла.
За те двадцать семь лет, которые он проработал в финансовой сфере, неизменно верным осталось, на взгляд Вилса, только одно положение: единственный способ делать деньги состоит в том, чтобы иметь преимущество перед конкурентами. Никакому биржевому брокеру, сколь бы блестящим он ни был и какой бы интуицией ни обладал, не дано подолгу переигрывать рынок. Вилс перечитал все книги, посвященные «рациональным» рынкам; он вник в теории Мертона, Блэка и Шоулза относительно оценки фондовых опционов; взвесил на одной ладони две их Нобелевские премии, а на другой — черную дыру в триллион долларов, оставленную унизительным крахом хедж-фонда, в котором эти трое работали.
Все «теории», считал Джон Вилс, — чушь собачья. Если в течение года каждый день играть в очко, в выигрыше обязательно окажется игорный дом. Вилс знал это не понаслышке, поскольку его первый, приобретенный еще в четырнадцать лет рыночный опыт сводился к тому, что как раз он-то игорным домом и был. Его дядя, хендонский букмекер, показал юному Джону, как, определяя ставки для заезда, в котором участвуют десять лошадей, добиваться того, чтобы контора всегда была в выигрыше. Главное, учил он Джона, — быстрота реакции и постоянный перерасчет. В том, что касалось последнего, Джон оказался учеником попросту поразительным. В тринадцать лет ему удавалось просчитывать в уме ставки, которые надлежит предлагать по каждому из одиннадцати футболистов, прежде чем его дядя проделывал то же самое с помощью карандаша и бумаги. И скачки же научили его тому, что обыграть «контору» можно, только владея информацией. Если тебе известно, что жокей, придерживая Рози Звездную Пыль в трех заездах, добился того, что на нее начали ставить 18 к 1, и что в следующем заезде он даст ей полную волю, ты и вправду можешь обыграть букмекера, поставив на ее победу. И поспорить с такой осведомленностью никакая компьютерная модель и никакой алгоритмический прогноз не способны.
Собратья по цеху считали Вилса старомодным, поскольку он верил, что «реальная экономика» заводов, фабрик и разного рода производств все еще сохранила определенную функцию, хоть функция эта и состоит теперь в том, чтобы создавать для финансиста возможность заключения сделок. А эти сделки, указывал он, генерируют настоящий доход, который, в свою очередь, генерирует налоги (во всяком случае, некоторые — тут многое зависит от эффективности работы твоего отдела по уклонению от них), благодаря коим существуют больницы, дороги и все прочее.
В чем Вилс имел подлинное преимущество перед большинством своих конкурентов, так это в том, что он сознавал: слово «инсайд» и словосочетание «инсайдерская информация» имеют на удивление строгое юридическое определение. Он знал немало банкиров, которые не понимали толком, какие объемы инсайдерской информации разрешает использовать закон, и потому без всякой на то нужды сами ставили себе палки в колеса. Вилс не пытался открыть им глаза. Они ведь тоже могли, если бы захотели, изучить законы. Существовал инсайд двух родов — кошерный и сомнительный. «Знать правила» — таким было излюбленное правило Вилса.
Второй очевидный шаг к достижению устойчивого преимущества состоял в том, чтобы держаться подальше от нормативного регулирования. В те годы, когда он еще подвизался во фьючерсных брокерах и банкирах, Вилс предпочитал вести операции в тех областях, где нормативы были минимальными, а то и вовсе отсутствовали. И переход в мир хедж-фондов был для него всего лишь вопросом времени, ибо на этот мир закон смотрел сквозь пальцы: искушенным инвесторам требовались гибкие сделки, а не суматошные налоговые инспектора.
А еще одна очевидная мера предосторожности, которую принимали самые серьезные из известных ему людей, состояла в том, чтобы налоги просто-напросто не платить. Поэтому, когда для него настало время обзавестись собственным хедж-фондом, Вилс, естественно, создал его за пределами страны. Выбор пал на Цюрих, поскольку на этот город не распространялась юрисдикция ни лондонского Управления по финансовому регулированию и надзору, ни Европейского союза. Очень и очень немалые прибыли «Капитала высокого уровня» помещались в особый фонд и скапливались за границей, структуру же этот фонд имел такую, что никакого дохода, подлежащего обложению налогом, не приносил. Из тех же самых связанных с налогами соображений Ванесса, англо-американская жена Джона Вилса, проживала официально отнюдь не в Британии, существовали легальные пути добиться того, чтобы необходимый для их семьи ежегодный доход классифицировался как получаемый за границей. Разумеется, регулярное поступление средств из-за границы могло бы насторожить налогового инспектора, однако семье Вилсов такие уж большие средства и не требовались — у Джона не было ни моторных яхт, ни конюшен пони для игры в поло, ни коллекции раннего Пикассо или шумерских каменных табличек, ни ипотечных долгов, ни хобби, ни каких-либо увлечений, простиравшихся за пределы его работы. Он даже не стал раскапывать подвал своего дома, чтобы втиснуть туда плавательный бассейн. Ну а кроме того, из фонда всегда можно было выкачать порядочные деньги, воспользовавшись целой сетью других фондов, трастовых, владельцами коих числились его дети, Белла и Финн. Но это, знаете ли, было уже не его виной — не он же составлял законы.
