Питер Гринуэй - Золото
Однажды солнечным августовским днем 43-го года Массиму Трой и Форреста Пунктурио на несколько часов свела судьба. Массима вышла из женского барака, куда привезли румынок, чей язык был ей недоступен, и приблизилась к «колючке», чтобы поближе разглядеть цветы в траве, не важно какие. Она очень тосковала по своему саду, по шток-розам в человеческий рост, синеголовнику с желтыми соцветиями и розовому лихнису, облюбованному божьими коровками, которые прилетают аж из Англии. Форрест Пунктурио увидел Массиму Трой из окна своего барака и удивился, что она сумела подойти так близко к колючему заграждению и ее не пристрелили. Он захотел познакомиться с отважной женщиной. Форрест прогулочным шагом направился в ее сторону, поддевая носком ботинка камешки на своем пути. Когда расстояние между ними сократилось до пятидесяти шагов, он посвистел, и она двинулась ему навстречу. Обменявшись приветствиями, они затеяли нескончаемый разговор, сначала стоя, а потом сидя на траве, разделенные двойным забором из колючей проволоки под высоким напряжением, в пяти метрах друг от друга. О чем они только не говорили: о городах, где побывали, Париже, Венеции, Риме и зажатом среди Флорентийских холмов провинциальном Пратолино с гигантской статуей над озером, в котором плавают розовые лилии и загадочные черные рыбы, об осенних крокусах в лесах Фьезоле, прогулках в Равелло и на Канарских островах, о редких птицах и растениях, белых лошадях на залитых солнцем пастбищах, об улыбающихся младенцах и спящих детях, о своих далеких близких и совсем далеких умерших, о Чарлзе Дарвине и теории эволюции, о бесполезности религии, о ласкающей тело голубоватой воде бассейна и любовных восторгах по ночам. Они напрочь забыли про часовых на вышке. День уже клонился к закату, их тени становились длиннее, а они все говорили и говорили. Они как раз вспоминали диктора Би-Би-Си Джона Снэга, который читал хорошие и плохие новости своим глубоким голосом с одной и той же умиротворяющей интонацией, когда автоматный залп скосил их обоих. Они умерли почти одновременно. Форрест успел услышать, как Массима тихо напевает музыкальную заставку к передаче «Рабочий на отдыхе». Их тела, разделенные пятью метрами, пролежали под луной восемь часов. На рассвете их за ноги оттащили в разные стороны, каждого в свою яму, и закидали землей и гашеной известью.
Золото распятий цвета масла
Вот короткая история золотого слитка чуть меньшего размера и чуть более насыщенного цвета, нежели остальные девяносто девять, обнаруженных на заднем сиденье машины, которая разбилась вблизи североитальянского города Больцано, известного своим неумением готовить настоящие спагетти.
Этот золотой слиток, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шнурком от ботинка, был похож на желтый брусок деревенского масла. Оберточная бумага и шнурок служили напоминанием о том месте, откуда слиток прибыл. Он был сделан из переплавленных распятий и принадлежал детям из сиротского приюта в Тулузе. Монахиням, взявшим детей под свою опеку, этот слиток передали в качестве обеспечительного залога.
Летом, в дни святых угодников-покровителей, монахини развязывали шнурок, разворачивали оберточную бумагу и рукавом натирали слиток до блеска. Построив сорок шесть детей в крытой галерее монастыря, под размеренные поминальные молитвы монахини передавали друг дружке золотой слиток, и каждая подносила его к подбородку ребенка так, чтобы золотые от-светы играли на лице. Благословляли же детей такими словами: «Тереза,
Господь в своей любви пролил Небесный Свет на твои щеки, чтобы ты была красивой. Да пребудет Он с тобой, и пусть Его свет всегда сияет на твоем лице«.
«Жан-Пьер, на тебе благословение маленьких распятий, заключенных в этом слитке. Да пребудет с тобой Господь, и ныне и присно и во веки веков».
Отец Терезы, замученный в полицейском участке города Марсель, при жизни частенько срывал в своем саду лютик и подносил к подбородку дочери со словами: «Девочка с таким сияющим лицом в один прекрасный день непременно полюбит богатого человека и выйдет за него замуж».
Мать Жан-Пьера, погибшая от взрыва, когда ему было четыре годика, любила держать перед лицом маленького сына брусок масла точно так же, как позже монахини будут держать перед ним золотой слиток. «Мальчику с таким сияющим лицом, – приговаривала она, – всегда и во всем будет сопутствовать удача».
Удача и богатство, любовь и брак – все это оказалось не для них. Господь обделил этих детей, и ныне и присно и во веки веков. Их увезли в Лион на грязном грузовике, а оттуда в теплушке еще дальше, в Дахау, где их ждали газовая печь и крематорий. Им, еврейским детям, было не место в католическом монастыре на попечении монахинь, которым завещали сделанный из пере-плавленных распятий золотой слиток цвета деревенского масла. Что это, в самом деле? Какая-то варварская смесь из веры и предрассудков, из масла и распятий! Немецкий национал-социализм выметет эту нечисть, и ныне и присно и во веки веков.
Золотой слиток цвета масла попал в Баден-Баден, откуда его увезли в Больцано с тайным расчетом выкупить еврейскую девочку-сироту, чей отец был законный арийский солдат, а мать, повариха из Во-ле-Виконт, – незаконнорожденная полукровка. Интересно, кто-нибудь подносил к лицу этой девочки брусок крестьянского масла?
Комендант-Шехерезада
Комендант лагеря в Сосновакии был большим поклонником Шехерезады.
В его лагере действовал принцип: развлекай меня каждый день и тебе будет сохранена жизнь. А не развеешь мою скуку – тебя бросят в выгребную яму или сторожевым собакам, швырнут под поезд или на колючую проволоку, черезкоторую пропущен ток. Комендант был изобретателен по части наказаний. Только «принцип Шехерезады» здесь, по сути, не действовал, и лагерные рассказчики оставались невостребованными. Дело в том, что комендант, немец чешских кровей, был ксенофобом и сознательно не изучал иностранные языки, подопечные же его были в основном поляки, русские, гости с Балкан, цыгане и сколько-то там голландцев. Правда, под юрисдикцией коменданта находились трое немецкоговорящих гомосексуалистов из Австрии, но один из них был немой, а значит, не самый лучший рассказчик. «Принцип Шехерезады» применительно к этому лагерю работал немного иначе: позабавь меня песенкой или танцем, стишком или стриптизом, непристойной выходкой или жестоким обращением с другим заключенным, и еще день жизни тебе гарантирован. У человека всегда найдется в запасе какой-нибудь нехитрый трюк, пусть даже рассчитанный на ребенка. Скорчить рожу, ритмично попукать, рассортировать вишневые косточки пальцами ног, прочитать молитву задом наперед, пожонглировать молочными бутылками, посвистеть носом, спеть фальцетом, покричать ослом, показать карточный фокус, покрутить блюдце или быстро назвать десяток цифр, кратных трем. Подобные трюки, не требующие особых приспособлений, пользовались в лагере большим успехом. Ну а тех, чей репертуар не позволял им веселить коменданта день за днем, ставили к стенке, точнее, к «колючке», разве что в последний момент они показывали что-нибудь новенькое. Этим «новеньким» было золотишко. Откуда оно вдруг бралось в зоне, остается загадкой. Когда человек отчаянно хочет проспать хотя бы еще одну ночь в стылом бараке, на грязных деревянных нарах, без одеяла, зато с полчищем вшей, из-за которых придется раздирать себя ногтями до костей, поразительно, на какие чудеса он становится способен.
Осознав, что среди гостей его исправительного заведения немало таких иллюзионистов, комендант позволил тем, кого бог обделил талантами, откупаться золотом. Понятно, что вместе с его аппетитами росло давление на заключенных, а садизм начальства приобретал все более изощренные формы. Гости исправительного заведения, чтобы откупиться, тоже становились изобретательнее и озлобленнее. Ради лишнего дня в этом раю на севере Польши они без зазрения совести топили друг друга. Одно колечко за день. Два колечка за день. Пять колечек за день.
Поисковые группы, перекопавшие выгребные ямы в соседней деревне с одинокой заброшенной церковью и сапожной мастерской, преподнесли коменданту приятный сюрприз – крошечную золотую коронку. Потом из жен-ского барака понесли разные сокровища. Суровые лагерные законы заметно помягчели. Уже и охранники не могли себя чувствовать в полной безопасности. С легкой руки коменданта заключенным было позволено обчищать своих тюремщиков. Комендант богател на глазах. Половину своего состояния он положил в «Дойче банк», а вторую половину – в тот банк, где не задают лишних вопросов: в черный чемодан под кроватью.
Немой гомосексуалист из Австрии отрабатывал свой «шехерезадный» долг непристойными трюками. Как артист-импровизатор он был силен. Свои трюки показывал с неподвижным лицом, и у тех, кто сомневался в его немоте, это вызывало еще бульшие подозрения. У австрийца было золотое кольцо, но носил он его не на пальце, а в другом месте. Однажды оно оттуда выпало и со звоном запрыгало по бетонному полу баньки, где комендант и его дружки-приятели собрались на свои обычные посиделки со свечами и куда одна за другой приглашались «Шехерезады» – поделиться золотишком, а заодно согреть баньку своим теплым дыханием. В исправительно-трудовом лагере ничто не пропадало даром. Когда упавшее колечко отзвенело на бетонном полу, все присутствующие как с цепи сорвались: и комендант, чья алчность уже не знала границ, и заключенные, не выполнившие дневную квоту по золоту, и, конечно, немой австриец. До сих пор комендант и его золотодобытчики проявляли жестокость, какую редко встретишь за пределами ада, но артист-австриец превзошел их всех. В этом обручальном кольце была вся его жизнь. Он вырвал из стены кусок трубы и загнал ее коменданту в глотку, так что тот, по иронии судьбы, прежде чем загнуться, онемел, как и он сам. Через шесть минут немой и еще сорок девять приглашенных были зарезаны, как свиньи. Обручальное колечко так и не нашли.
