Валерий Вотрин - Последний магог
— Так вот откуда ты все знаешь! — победно закричал я.
Она покачала головой. Нет, тэнгэр тут вовсе ни при чем. Он никогда ничего ей не рассказывает. Наоборот, это она все рассказывает ему, а он печально слушает и кивает. Он вообще печальный. В его присутствии ей хорошо.
— И что, прямо вот так ничего не рассказывает? — не успокаивался я. — Совсем ничегошеньки?
Ну не совсем, конечно. Как-то получается, что она сама все узнает. Он молчит, такой печальный, поникший, а мысли и образы сами лезут ей в голову. Так она много узнает — об тэнгэрах, о земле Магог. Но он ничего не рассказывает, правда. Просто сидит и даже ее слушает вполуха, весь погружен в какие-то свои очень грустные мысли. Он совсем ничего не говорит, только временами спрашивает, все ли у нее хорошо. Когда она отвечает, что все у нее хорошо, он кивает и вновь погружается в задумчивость.
— Странный какой, — заметил я, жадно слушая ее рассказ.
Она пожала плечами.
— Они все такие. Им до нас мало дела, они сюда поставлены. Вот и нужно выполнять обязанности. А душой они не здесь.
— А где?
— Не знаю. На небесах, наверно. Они тоскуют по небесам.
— Это он тебе сказал?
— Да нет. Просто знаю.
Вот так наши беседы и оканчивались — она просто знала. Сейчас смутно припоминаю, что она открывала мне тогда поразительные вещи, только смысл их до меня не доходил. А сейчас я забыл даже то, что она мне говорила. Меня, помнится, здорово занимало, каково это — общаться с тэнгэром, и я попросил ее познакомить меня с ним. Она покачала головой.
— Он не согласится. Это мой тэнгэр.
— А ты не спрашивай, — наущал я. — Ты только скажи, когда ты пойдешь туда в следующий раз, а я проберусь тихонько и посмотрю.
— Ты не хочешь с ним поговорить? — удивилась она.
Конечно, я хотел с ним поговорить. Но как с ним говорить, если он говорить не хочет? Если он такой грустный и погруженный в себя? И если он к тому же — тэнгэр Нишкни? Не знаю, как с таким тэнгэром говорить. На такого тэнгэра лучше тихонько поглядеть из кустов. Лишь бы не увидел.
Неожиданно она пошла мне навстречу. Мы условились, что я буду ждать ее у подножия Красного кургана. Сгущались сумерки, скоро станет совсем темно. Багрянец заката.
Вскоре и впрямь стемнело, лишь верхушка кургана и немое святилище вырисовывались на светловатом небе. Где-то рядом послышались голоса, я узнал голос Нишкни. Но с кем она? С ней ли тэнгэр? Там, откуда донеслись голоса, вдруг появился яркий свет. Я приподнялся, чтобы хорошенько разглядеть его, и тут поблизости раздался шорох. Я повернул голову. Рядом со мной стоял огромный черный шаман. Весь в земле, до глаз заросший седой спутанной бородой, он был настолько страшен, что я застыл на месте. На меня он не смотрел. Его горящие красным огнем глаза были устремлены на свет — туда, где был тэнгэр. Я услышал скрежет его зубов. Я пошевелился, и медленно он перевел взгляд на меня. Никогда не забуду этого взгляда, этих глаз. В следующую же секунду я уже несся к дому сквозь трещащие кусты, спотыкаясь и падая. Мне казалось, что за мной гонятся все шаманы Красного кургана, жуткие, покрытые черной землей страшилища. После этого я заболел. Нишкни навещала меня. Выслушав мой рассказ, она сказала, что шаман мне просто привиделся. В тот вечер не было и тэнгэра. Она просто посидела на пригорке и, не дождавшись его, пошла домой. Она думала, что я уже давно там. Три дня они с матерью провели у моей постели, отпаивая меня отварами. Вскоре я и сам уверовал в то, что страшный шаман мне привиделся. Скоро я снова был на ногах.
ТЫР
В большом городе я жил в доме, владельцем которого был человек по имени Джованни. Полный, лысый, насмешливый, но с добрым сердцем. Он пустил нас с Языгу, человеком из хосуна Сиди, в свой дом сразу же, без лишних разговоров, как только мы прибыли и попросились к нему жить. Языгу знал, как его найти, как найти дом Джованни. Если бы не Языгу, я бы потерялся. Город был большой, очень большой. Я бы потерялся, если бы не Языгу. Он вывел меня из порта, провел по улицам, по которым ездили шумные автомобили, привел на место. Он все знал. Недаром он был сбегут, как и те, кто, как оказалось, уже живут в доме Джованни.
Наших там было четверо. Три сбегута и шаман. Они встретили меня в большой общей кухне. Я удивился, встретив там шамана. Не знал, что шаманы тоже бывают последователями Сбегу. Но шаман быстро привел меня в чувство. Он немедленно принялся смеяться над Сбегу, называть его глиняной головой и глупым тарбаганом. Другие молча его слушали. Чувствовалось, что они много спорили, спорили до сипоты, а потом бросили, бросили спорить. Они просто слушали, как шаман ругает Сбегу, и временами поглядывали на нас. Мы молчали. Молчал даже Языгу. Что нам было сказать? Тот был шаман, даже здесь, в этом городе, где не знали, что это такое — шаман. Но он был шаманом для нас, я не мог заставить себя спорить с шаманом. Так мы стояли и слушали его под испытующими взглядами других сбегутов.
Шаман говорил на простом языке, каким они, шаманы, всегда разговаривают с нами, простыми. Он называл Сбегу пустым лошадиным черепом и другими словами, которые из всех присутствующих понимал, кажется, я один.
Как-то раз я пришел к Красному кургану. Я никому не сказал, что туда пойду. Был день. По небу плыли большие облака. Вдали виднелись голубые горы. Ветер колыхал седые травы. Я пришел к кургану, чтобы заглянуть в те норы, в которых, как говорили, живут шаманы. Подножие кургана было все усеяно ими, узкими угольно-черными лазами, и страшно было приближаться к ним, страшно заглядывать внутрь. Перебарывая страх, я стал медленно приближаться и вплотную подошел к норам. Холодом тянуло оттуда. Никак не решаясь, я стоял у отверстия одного лаза — и вдруг услышал.
Курган шептал. Гулкий свистящий шепот доносился из его глубин. Небывалый ужас сковал меня, я не мог двинуться, только стоял и слушал, как постепенно это неразборчивое бормотание, это угрожающее хриплое шушуканье, страшный шероховатый смех превращается в связные слова.
Они шептали — шаманы. Они перешептывались, и слова их расползались по узким норам, как змеи. Они говорили на своем языке, говорили о чем-то своем, мне непонятном, но кое-что я разобрал: они называли дневной свет «хрыргын», напастью, вот как они относились к нему — они его ненавидели. Волосы поднялись у меня на голове, озноб колотил меня, стоявшего на жарком солнце. Напасть, напасть — неслось из черных глубин кургана. Белый свет, все, что на нем, я, стоящий на жарком солнце у входа в черную нору, — хрыргын.
Потом я часто приходил к кургану — послушать их. Они говорили странные вещи. Они шептались об тэнгэрах, о духах, они собирались на что-то жаловаться. Они советовались, как сложить такую молитву, которая заставит духов приблизить конец света, освободить их, шаманов. Пусть смерть, пусть огненная погибель, пусть конец всему — они хотели, они страстно желали, они жаждали этого. Но постепенно шепот замирал, часто на полуслове, как будто они впадали во внезапный сон, немилосердный сон животного, и я тщетно вслушивался, чтобы уловить конец фразы. Бывало, что курган молчал несколько дней, а потом вновь начинал шептать.
Так я научился различать их язык. Сейчас шаман называл Сбегу кретином, безответственным идиотом, проклятым раскольником, невером. Вот что говорил шаман, зная, что никто в комнате не сможет его понять. Это были непонятные слова, никто не понимал, что, собственно, шаман имеет в виду. Один я понимал, и мне было страшно отвечать ему. Поэтому я молчал.
Но он увидел, как я молчу. Он встал и приблизился ко мне, стал вплотную.
— Что ты такое? — спросил он на своем языке.
Я молчал.
— В Трубу веруешь?
Я кивнул.
— Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я покачал головой. Он засмеялся.
— Кто был твой отец, ты, понимающий язык шаманов?
— Его не нарекли, — ответил я.
— Что ты здесь делаешь?
Я молчал.
— Ты сбегут?
Я покачал головой. Он приблизил ко мне свое лицо с горящими глазами, от него шел запах земных глубин, рудных жил, подземных рек, запах земли, как от мертвого.
— Ты пришел сюда, — сказал он. — Ты явился в Огон, и ты не сбегут. Тогда кто ты? Ты знаешь?
Я сказал себе: «Шепчу, этот человек хочет знать, кто ты, и он — шаман. Но должен ли ты отвечать ему? Он говорит на языке, понятном только вам двоим. Он не хочет, чтобы другие знали о том, кто ты. Скажи ему, что лишь Великие Духи знают, кто ты, а ты не знаешь. Скажи ему это на его языке».
И я уже раскрыл рот, чтобы сказать это, но тут вошел Джованни. Он вошел и избавил меня от ответа.
— Брейк! — завопил он, хохоча и делая какие-то непонятные знаки руками. И он продолжал говорить на своем быстром непонятном языке, одновременно разводя нас с шаманом в стороны и вскрикивая: «Брейк!» Я понял, что это мы — брейк, и подчинился. В конце концов, как только нас не называют. Пусть будем брейк, я не возражаю. Мне было приятно, однако, что брейк не только я, но и шаман. Стало быть, мы с шаманом заодно, мы оба — брейк.
