Майкл Ондатже - Дивисадеро
По правде, кто такой Куп? Мы не знали, какими были его родители. Не могли сказать, как он относится к нашей семье, которая его приютила и уготовила ему иную жизнь. Он наследник убийства, находившийся на грани исчезновения. Подростком он был нерешителен и молчалив. Потягиваясь, точно амбарный кот, на рассвете он выходил из сарая, будто дрых там дни напролет, хотя на самом-то деле часа три-четыре назад вернулся из сан-францисской бильярдной, одолев сорок миль на попутках. Уже тогда я думала, как он уцелеет и проживет в будущем. Вот: что-то бормоча под нос, он разбирает трактор или приваривает «бьюику» радиатор с брошенной машины. Всё коллаж.
Где-то есть альбом наших с Клэр фотографий, снятых отцом и фрагментарно представляющих наше взросление: от беспечных поз до диковатых самодовольных взглядов, когда наши физиономии уже обретали свой истинный ландшафт. Съемка всегда проходила в конце декабря, между Рождеством и Новым годом; нас гнали на пастбище неподалеку от россыпи камней (где похоронена наша мать) и запечатлевали на черно-белой фотографии. Отец требовал благопристойной одежды, но со временем Клэр стала являться в потрепанных джинсах, а я оголяла плечико, отчего возникали двадцатиминутные препирательства. Отец не видел в этом ничего смешного. Он нуждался в сем ежегодном ритуале, которому вместе с тщательно накрытым столом надлежало высветить прошлое.
Мы изучали себя в том эволюционирующем портрете. Он породил в нас тайное соперничество. Одна похорошела или же замкнулась, другая стала скромницей или же анархисткой. Скажем, на одном снимке Клэр пригнула голову, чтобы скрыть шрам. Несмотря на почти всегдашнюю неразлучность, к своим окончательным версиям мы шли порознь. На последней фотографии, где нам шестнадцать, наши лица проглянули вполне откровенно. Чуть позже я вырву этот снимок из альбома.
Клэр вспоминает: насвистывая, она вошла в темную конюшню и потянулась за уздечкой, но тут где-то звякнуло опрокинутое ведро. В стойлах ведра не оставляли, стало быть, в конюшне кто-то был либо отвязалась лошадь. С уздечкой в руке Клэр хромоного шагнула в проход. Никого окликать не стала. Выглянула из-за угла и в безмолвной темноте конюшни увидела меня, распростертую на полу. Едва она ко мне подошла, как ее сшибла лошадь, шумно выскочившая из тьмы.
До сих пор в наших воспоминаниях о происшествии остается провал. Мы лишь сознаем, что произошло нечто важное. Мы пытались сложить кусочки в целое, но Клэр лишь помнит, что, насвистывая, вошла в конюшню, а дальше — только цветовые блики, которые вот-вот превратятся в картинку. Секунду она смотрела на меня, а затем ее сбила вылетевшая из темноты лошадь, которая перед тем снесла меня, и Клэр отключилась. Возможно, сознание в нас слегка теплилось, когда мы неподвижно лежали на бетонном полу, ибо все вокруг стало ярким, точно в кошмаре, и мне казалось, что беззвучные удары копыт о бетон высекают искры и пламя. Оскальзываясь на соломе, обезумевшее от темной тесноты животное металось взад-вперед по всей длине прохода, лягало стены и билось грудью в закрытую дверь, дико кося глазом и судорожно поводя боками. Были мы в сознании или отрубились? Может, угодили в мир духов, не понимая, живы мы или мертвы?
Когда Клэр открыла глаза, я сидела в паре ярдов и квело на нее пялилась. Не было сил встать, я не понимала, что произошло. Вокруг валялись сорванные доски. За нами никто не пришел. Свет в мутном окошке говорил, что наступило время ужина.
Этого коня Клэр ласково окрестила Воякой. Я смотрела на нее. Все лицо ее было в крови, но она сказала, что болят только руки. Нам было пятнадцать. Наконец пришел Куп; он нагнулся ко мне и назвал меня Клэр. На мгновенье Клэр смешалась — тогда кто она? Но она была Клэр, у которой кровоточащая рана под левым глазам превратится в тонкий шрам, похожий на подсохшую слезинку.
В той путанице между нами что-то произошло. Внезапно мы вступили в большой изменчивый мир взрослых, и теперь нам предстояло четко разделиться на Анну и Клэр. Стало важным, чтобы одну не воспринимали как сестру другой и тем более не путали. Отныне мы старались заполучить Купа в свое лоно. В последующие месяцы мы частенько заводили разговор об этом «случае». Между нами пролегла грань, чего не удавалось достичь на фотографиях, где мы всегда «под ручку». Думаю, альбом уцелел, и Клэр держит его на книжной полке. Если она его разглядывает, то может заметить, как мы расходились. В год, когда она обрезала волосы и отдалилась, в год, когда я смотрю шало и пристально и всё во мне тайна.
Почему отец никогда не снимал Купа? Видно, что на двух-трех его фотографиях опробовали экспозицию. Но было его размытое отражение в оконном стекле, была его тень на траве или коровьем боку. На скольких предметах можно запечатлеть свой образ?
Как бы то ни было, именно Куп тем вечером отыскал нас в конюшне, именно он обнял меня и выдохнул: «О господи, Клэр!», и я подумала: «Значит, я не Анна. Анна — та, другая».
~~~
Куп поселился в дедовой хижине. С высоты горного гребня он глядел на темные дубы и каштаны, за корявые ветви которых по утрам на час-другой зацеплялся туманный ледник. Ему стукнуло девятнадцать, он обрел желанное уединение. В одиночку перестроил хижину. Купался в холодном горном озере. Вечерами, проскочив мимо фермы, отправлялся в Никасио или Глен-Эллен послушать музыку. Иногда сядет за общий стол, но потом вдруг вскочит с куском хлеба в руке — и был таков, не сказав, куда и зачем. Сестры понимали, что их дни с Купом сочтены. Учтивый и необузданный, он исчезал почти каждый вечер. Возвращаясь, на вершине холма выключал мотор и неслышно скатывался к ферме, а затем вместе с тенью отшагивал полмили до хижины.
Куп сопровождал девочек в Никасио, когда те не унимались в желании послушать музыку. На танцы Анна и Клэр наряжались в платья из Сан-Рафела, а затем в баре классифицировали мужчин, словно сидевший рядом Куп принадлежал к иной особи. Тот беззвучно посмеивался и, сохраняя дистанцию, почти не разговаривал. По правде, кто такой Куп? — спрашивали себя девочки. Однажды через час после его ухода они последовали за ним и отыскали его в Никасио в сутолоке тесного танцзала. Танцор из него был никудышный, но девушки утыкались в его шею, их изящные каблучки соседствовали с его башмаками в коровьем навозе. «Да уж, ковбой», — хмыкнула Анна. Не желая разрушить чары, сестры улетучились, прежде чем Куп разглядел их в толпе.
Как старший, он оставался эмоциональным посредником и толмачом в отношениях девочек с отцом, исполняя умиротворяющую роль матери. Она не подходила его характеру, и, видимо, желание от нее избавиться подтолкнуло его к переселению в хижину. Для перестройки жилища требовались деньги, и Куп заработал их сверхурочной работой. В детстве его первым заданием по ферме стала помощь хозяину в возведении водонапорной башни, которая ныне высилась над полями, точно сторожевой пост. Серое сооружение в худосочных откосах медленно росло, но еще до завершения постройки Куп любил развалиться на покатой крыше и глазеть на близлежащие холмы, словно они были дорогой на волю. Теперь, через десять лет, темные недра башни где-то дали течь.
Едва Куп открыл люк и заглянул внутрь, как его охватила паника. Что если в невидимой воде плавает змея или, хуже того, мертвец? Еще секунду постояв на дневном свету, он подтянул лестницу, по которой обычно забирался на крышу, и спустил ее в воду. Потом скинул одежду, сунул за ременный пояс легкий молоток и полез в бак.
В тугие резиновые манжеты на его запястьях были воткнуты заточенные щепочки секвойи. Купу присоветовали наведаться к Эбдону Ламберу. Когда в Петалуме он спросил стариков, облепленных кудрявыми стружками, нельзя ли переговорить с мистером Эбдоном, те вежливо объяснили: Эбдон — святой покровитель бондарей. Куп намеревался отыскать течь и проконопатить стенку снаружи, но старики, мастерившие и починявшие винные бочонки, рекомендовали воспользоваться заточенными щепками секвойи или кедра и вбивать их изнутри, дабы клинышки промокли и разбухли. Секвойя выдержит сотню с лишним лет даже на речном дне, сказали бондари.
В темноте Куп выпустил лестницу и подплыл к стенке бака. Скорее всего, течь возникла не под водой и не над водой, а где-то на границе мокрого и сухого дерева — именно там зародилась гнильца. Куп пробирался вдоль склизкого бока резервуара. Ни черта не видно, искать можно только на ощупь. В стоялой холодрыге на поиски уйдут часы, если не дни. Куп нащупал свои инициалы, которые когда-то давно здесь вырезал, однако находка не порадовала. Это как перст судьбы. Сколько раз за жизнь ему или кому другому из семьи придется чинить этот бак? Сами построили себе темницу.
Продрогший Куп выбрался наружу, натянул штаны и рубаху и подставился благодатному солнышку. Из окна второго этажа ему махали Анна и Клэр. Сейчас он обогреется и опять нырнет.
